Василий Бетаки - За полвека

10.

Москва бетоном душит переулки,

Стейт-билдинги как доты громоздят.

Вставная челюсть города, Арбат —

Эдем бюрократической прогулки.

И поскучнел навек Нескучный сад,

И Сивцев Вражек съеден силой вражьей,

Зато у мавзолея та же стража,

И проступают пятна, пятна, пят…

Но людям говорят, что это — розы.

Кровь можно смыть в конце концов, но слёзы

С колымских скал или кремлёвских плит

Подошвами годов не оттирают.

Ливан горит… Камбоджа вымирает…

И в лихорадке мечется Мадрид.

11.

И в лихорадке мечется Мадрид.

Ей — больше тыщи лет! Иль вы забыли —

Сюда её арабы затащили,

Когда Роланд был басками побит…

У нас давно монгольский дух забыт,

У них — жужжит дыхание пустыни,

И география к чертям летит:

Мы — Запад, а они — Восток поныне:

И апельсины есть, и нет дорог —

Верней, одна — ни вдоль, ни поперёк,

И та старательно обходит горы.

В песках и скалах каждый поворот

В Альгамбру мавританскую ведёт.

Так чем дышать? Ещё остался город…

12.

Так чем дышать? Ещё остался город,

В который азиатский дух не вхож,

Где в переулках — ветра финский нож,

И небосвод корабликом распорот.

Куда же ты плывёшь? Пока плывёшь,

Российская моряцкая отвага —

Крест голубой с андреевского флага

Дешёвкой алых тряпок не сотрёшь!

Не оторвать от этих берегов

Ключи Петра и Павла вечный зов,

И если глотки заткнуты соборам,

То рекам не предпишешь тишину!

И вот — один такой на всю страну,

И тот лишённый имени, в котором…

13.

И тот, лишённый имени, в котором

Таится Камень-Пётр, небесный гром.

Недаром Храм, как сказано, на нём

Воздвигнут был над сумрачным простором

Не царской блажью, а судьбы укором!

Ещё не родилось и слово "князь" —

Уж Росским Морем Балтика звалась,

А воин новгородский — вариором,

Варягом, вором (Древний смысл — воитель.

Не нравится звучанье? Извините,

Слова меняют чаще смысл, чем вид!)

Словенам, руссам, кривичам и чуди —

Сын Новгорода вам столицей, люди,

Вода, колонны, ветер и гранит…

14.

Вода, колонны, ветер и гранит

В стране озёрной, хвойной и туманной.

Широкий, низкий, жёлто-белый, санный,

Каретный, золотой, садовый… странный:

Сонетную строфу, и ту скривит!

А сам квадратной мертвенностью плит

Задавлен в дисциплине барабанной!

Он — вечный заговор, бунтарский ритм!

Когда со шпиля ангел просигналит,

И плиты в воду с берегов повалят,

Как в Ерихоне — значит быть бунтам!

Сам Бронзовый с Гром-Камня вмиг соскочит:

Трясись, Москва! Он — всё перекурочит.

Европа — остров, тесно городам!

15.

Европа — остров. Тесно городам,

Отмеченным кривой печатью Рока.

Имперской Вены тёмное барокко

И акварельно-тихий Амстердам,

Базарный Рим, пустивший толпы в храм,

Бульварная парижская морока,

Печальный Лондон в ожиданье срока,

Берлин, почти смертельно пополам,

Женева дрыхнет в плюшевой шкатулке,

Москва бетоном душит переулки,

И в лихорадке мечется Мадрид,

Так чем дышать? Ещё остался город

И тот, лишённый имени, в котором

Вода, колонны, ветер и гранит.

108.

Париж

…На Эспланаде —

день морозный и пустой.

И позолоты припорошенная ложь

Твердит, что купол Инвалидов не похож

На Исаакиевский купол золотой.

Три фонаря, три фонаря — такой уж мост.

И повторенье их напомнит наконец,

Что за три тысячи остекленелых вёрст

Есть у него,

чуть подлиннее, мост-близнец.

Те два моста — они похожи неспроста,

А фонари — их силуэт слегка кривой.

И врут тройные фонари на двух мостах

О том, что Сена перемешана с Невой,

Что не в Париже, не сегодня, не вчера,

Что где-то в прошлом,

что когда-то на Восток…

Всё перепутано, как тёмный сон с утра,

Всё перепрятано, как боль руки в висок,

Всё перемотано, как хаос проводов,

Как телефонов неживые голоса,

Когда короткий для чего-то врёт гудок,

Загнав спрессованную вечность в полчаса —

А в ней никак не досказать, не домолчать,

Недопонять и не додумать, и недо…

Пустая трубка сообщает верхним "до"

О том, что линия загружена опять…

Гудки ритмичны — как тройки фонарей,

Гудки привычны, как машины на мостах,

И безразличны, как безлиствие аллей

На Эспланаде…

109.

Лене

От всхлипов старинного джаза

В кафе у Сорбонской капеллы

Решётка сада — как ваза —

Отражая гудки, запела.

Липы, дубы и вязы —

Вместе всё облетело,

И постарело разом

Статуй мокрое тело.

Беспечные лица женщин

С тенями и светом медным —

Вечерний лик Сен-Мишеля —

Сменяется незаметно

Свечением сумасшедшим:

Стечение фар машинных,

Сияющие карнизы

Окон, подсвеченных снизу,

В смешенье зимы и лета,

В смещении тьмы и света —

Сгущенье мощёных камнем

На мокром пятен рекламных,

Отражённых в дожде недавнем,

Возвращённых стёклам и ставням,

Фонарям в напряжённые дуги,

И нам, отражённым друг в друге,-

Чтоб стряхнув световые перья,

Вдруг найти за стеклянной дверью

Тишину, что укрыться успела

В кафе у Сорбонской капеллы

1991 г.

110.

Испания

Тяжёлый юг. Тяжёлое вино.

И терпкое, как плющ на белых стенах,

Что оплетает узкое окно,

Где чёрные решётки неизменны.

Взгляд с улицы на узкое окно —

И стёкол нет, но всё внутри черно.

Вот так же в кружку глиняную глянешь,

В ней цвет вина вовек не различить —

Пить наугад, или совсем не пить?

Пока со света в темноту устанешь

Глядеть в чужое узкое окно:

Кто в комнате? Увидеть — не дано.

В тяжёлый полдень медного чекана

На берег ветер скатится густой —

Он не остудит йодистый настой,

И пальцами не шевельнут платаны,

Не прояснится чёрное окно.

Тяжёлый юг. Тяжёлое вино.

Из книги "СТИХИ 1990 — 1993"

("Ритм", Париж, 1994)

…И отвращение от жизни,

И к ней безумная любовь,

И страсть и ненависть к отчизне…

А. Блок

111.

Наступает на тени дворцов топот сумерек серых,

И вода неминуемой тенью глотает закат,

Словно слизывая с переулков и ветреных скверов,

Где последние пятна ещё на деревьях дрожат.

Их не стоит ловить —

и пускай покрываются синью,

Из которой ни люди, ни сфинксы не выловят снов!

…И упала звезда.

И звезда называлась Полынью,

И полынною горечью веяло вдоль берегов.

И никто не заметил, когда изменились стихии,

Словно звуки рояля, который накрыли тряпьём,

Серебро почернело,

как чернеют окошки пустые,

И смешалось с тяжёлой водой то, что было вином.

И совсем не листва — разложенья подсохшая пена

Засыпала булыжник, звеня на трамвайных путях,

Пианист сумасшедший играл кулаками Шопена,

И аккорды его ударяли в гранитный костяк.

Петербург 1991 г.

112.

Н. А. Вишневской.

Никого ни о чём не спросив,

По заржавленным рельсам в грязи

По лесам допетровской Руси

На слепых поездах колеси,

На слепых поездах вдоль болот…

Кто теперь пожалеет о том,

Что и станцию в грязь засосёт,

И Плесецкий пустой космодром?

Этот край опустел, опустел:

Вон просёлок — из жёрдочек плот.

Знать, архангел давно отлетел

От Архангельских мелких болот.

На слепых поездах колеси

По лесам безнадёжной страны.

Утонула Россия в грязи

Вся, до самой последней Двины.

На подошвах ту грязь нанесли?

Натоптали за тысячу лет?

Начитались, да всунули в сны

Откровенье, которого нет?

Можжевельник — и тот зачах

Над болотцем с мазутной водой,

Где из лужи бездонной торчат

Только лысина да ладонь,

Под откосом — обломки дрезин…