Джакомо Леопарди - Избранные произведения

К СЕБЕ САМОМУ[55]

Теперь ты умолкнешь навеки,Усталое сердце. Исчез тот последний обман,Что мнился мне вечным. Исчез. Я в раздумиях ясныхПостиг, что погасла не толькоНадежда, но даже желанье обманов прекрасных.Умолкни навеки. ДовольноТы билось. Порывы твоиНапрасны. Земля недостойнаИ вздоха. Вся жизнь —Лишь горечь и скука. Трясина — весь мир.Отныне наступит покой. Пусть тебя наполняютМученья последние. Нашему родуСудьба умереть лишь дает. Презираю отныне.Природа, тебя — торжествоТаинственных сил, что лишь гибель всему предлагают,И вечную тщетность всего.

АСПАЗИЯ[56]

Является мне в мыслях иногда,Аспазия, твой образ. Или, беглый,Он предо мной сверкает в месте людномВ чужом лице; или в полях пустынныхДнем ясным, а порой в безмолвье звездномОт сладостной гармонии родившись,В моей душе, еще к смятенью близкой,Проснется это гордое виденье.О, как любима, боги, та, что преждеБыла моей отрадой и моейЭринией. Мне стоит лишь вдохнутьПрибрежный аромат или цветовБлагоуханье на дорогах сельских,И снова вижу я тебя такою,Как в ясный день, когда ты в дом вошла,Дышавший свежестью цветов весенних.В одежде цвета полевой фиалкиИ ангельской сияя красотойТы предо мной предстала; ты лежалаСредь белизны мехов, окруженаДыханьем сладострастья; горячо,Прелестница искусная, малютокСвоих ты в губы целовала нежно,Их обнимала тонкою рукой,И приникали кроткие созданья,Не знающие о твоих уловках,К груди желанной. Чудилась иноюЗемля, и новым — небосвод, и свет —Божественным мне в мыслях. Так мне в грудь,Хоть я и защищал ее, послалаТвоя рука стрелу с живою силой.Стрелу, что я носил, стеная часто,Пока два раза обновилось солнце.

Божественным мне показалась светомТвоя краса, о донна. Не одно лиВнушают нам волненье красота Имузыка, что тайну ЕлисейскихПолей нам открывают часто? Смертный —Раб, восхищенный дочерью души —Любовною мечтою, что вмещаетВ себя Олимп и всем — лицом, повадкой,Речами — женщину напоминает,Которую восторженный влюбленный(Как полагает он в смятенье) любит.И вот уж не мечту, а только эту,Земную, в упоении объятий,Он любит, преклоняется пред ней.Узнав же заблужденье и подмену,Он гневается; и винит в обманеНапрасно женщину. Небесный образНатуре женской редко лишь доступен;И, что за дар от красоты ееВлюбленный получает благородный,Ее головке не вместить. Напрасно,Увидев этих взглядов блеск, мужчинаНадеется, напрасно ожидаетЛюбви сильнейшей, чем его любовь,От женщины, что создана природойВо всем слабей мужчины. Потому чтоКоль члены у нее слабей и тоньше,То не сильнее и не глубже разум.И ты еще ни разу не моглаСебе представить то, что ты самаВнушала мне, Аспазия. Не знаешьБезмерности любви, ужасных мук,Порывов несказанных, тщетных грез,Тобой во мне зажженных. И вовекиНе поняла б ты это. Точно такНе знает музыкант, что он рукойИль голосом волшебным вызываетВо внемлющих ему. Та умерлаАспазия, которую любил я.Не стало той, которая однаждыЯвилась целью жизни всей. На мигЛишь оживает, если милый призракПередо мною предстает. Не толькоЕще красива ты, но столь красива,Что, кажется мне, превосходишь всех.Но жар угас, тобой рожденный, ибоЛюбил я не тебя, а Божество,Что ныне живо — иль погребено —В моей душе. Его я обожал;И так мне нравилась его краса,Что я, хоть понял с самого началаВсю суть твою, твои уловки, козни,Все ж, увидав его прекрасный светВ глазах твоих, шел за тобою жадно,Пока оно здесь жило — не обманут,Но, наслаждаясь глубочайшим сходством,В жестоком долгом рабстве пребывал.

Теперь хвались умением своим.Рассказывай, что ты одна из всех,Пред кем я гордой головой поник,Кому я отдал добровольно сердцеНеукротимое. Скажи другим,Что первой ты была (но и последней,Надеюсь), для кого мои ресницыС мольбою поднимались и пред кемЯ, робкий и трепещущий (сейчасЯ от стыда горю), себя лишенный,Ловил покорно речь твою, желанья,Движенья, от надменности бледнелТвоей, светлел при милостивом знаке,От взгляда каждого в лице менялся.Но вот очарование пропало,И на землю ярмо мое свалилось;Вот почему я весел. Хоть и полонДосады я, но после рабства, послеВсех заблуждений я, спокойный, сталНа сторону рассудка и свободы.Ведь если жизнь без чувств и заблужденийНочь средь зимы беззвездная, то мнеЗа жребий человеческий довольноТой мести, утешения того,Что на траве лежу я, улыбаясь,В недвижности и праздности и глядяНа землю, и на море, и на небо.

К ДРЕВНЕМУ НАДГРОБЬЮ, НА КОТОРОМ УСОПШАЯ ДЕВУШКА ИЗОБРАЖЕНА УХОДЯЩЕЙ В ОКРУЖЕНИИ БЛИЗКИХ[57]

Куда идешь? Чей зовУводит вдаль тебя,Прекраснейшая дева?Для странствий кров отеческий однаТы вовремя ль покинула? СюдаВернешься ли? Украсишь ли досугТех, что сейчас в слезах стоят вокруг?

Твои ресницы сухи, жесты живы,Но ты грустна. Приятна ли дорогаИль неприятна; мрачен ли приют,К которому идешь ты, или мил —Ответа не даютСуровые черты.Немилость ли небес снискала ты,Любовь ли; счастлива ты иль несчастна —Ни мне и никому, быть может, в мире,Увы, теперь не ясно.То смерти зов; в самом рожденье дня —Его последний миг. В гнездо своеТы не вернешься. ВидСвоих родных навекиТы позабудешь. Место,Куда ты направляешься, — Аид.Там вечное пристанище найдешь ты.Быть может, этот жребий и не плох,Но всех, кто рядом, слышен скорбный вздох.

Не видеть света вовсе,Наверно, было б лучше. Но едваДожить до дней, когда лишь расцвелаДевичья красотаИ облика и станаИ то, что было далью,Вплотную подошло;В огнях надежд, задолго до того, какЯвь бросила на светлое челоТень мрачную свою,—Как пар, который облачком несло,Трепещущим у неба на краю,Рассеяться, едва успев возникнуть,Сменить на мрак могильный навсегдаГрядущие года,—Быть может, разум в этом видит счастье,Но все же чувства жалости высокойИ скорби — избежать не в нашей власти.

О мать, внушающая страх и слезыИзвечно существам одушевленным,Ты чудом (понапрасну восхваленным)Считаешься, природа,Рождаешь ты и кормишь, чтоб убить;Но зло — уйти до срока,За что на смерть ты обрекаешь тех,Кому неведом ни единый грех?Что ж мучишь безутешнымСтраданьем и тоскойИ тех, кто покидает мир до срока,И тех, кто будет плакать одиноко?Куда ни обратись, везде несчастноПотомство на земле!Тебе угодно было.Чтоб обманула жизньНадежду юную, чтоб скорбью полныКатились волны лет и чтоб защитойБыла лишь смерть; неотвратимым знаком,Законом непреложнымПоставила ее ты на пути.Зачем хоть цель в конце столь тяжких странствийНе сделала ты радостной? И то,Что носим мы в душе,В грядущее готовясь,То, в чем единственная наша силаКопилась к горьким дням,Ты трауром увила И окружила тучею ненастной —И более ужасной,Чем бури все, открыла гавань нам?Коль уж и то несчастье,Что смерти отдаешь тыВсех нас, кого безвинно, против воли,На жизнь ты обрекла,—То впрямь умерших долеЗавидует оставшийся в живых,Чтоб видеть близких смерть.И если правда — А я уверен в этом,—Что эта жизнь — несчастье,А в смерти — благодать, то кто бы могЖелать, чтоб наступил последний срокДля близких (как судьбой предрешено);Остаться, словно тело лишеноСебя же самого,Глядеть, как от порога Уносят человекаЛюбимого, с которым много летПровел; сказать «прощай» ему, хоть нетНадежды никакойНа встречу в этой жизни;Потом покинутым и одинокимВновь спутника былого вспоминатьВ привычный час, в родном краю, в отчизне?Как сердцу твоему, скажи, природа,Хватает сил, чтоб вырватьИз рук у друга — друга,Из рук у брата — брата,Детей — у их отцов,У любящих — любимых, сохраняяЖизнь одному, когда другой угас?Зачем ввергаешь неизбежно насВ такое горе — пережить, любя,Велишь ты смертным смертных? Но природеПриятно знать о чем-нибудь другом,А не о нашем благе иль невзгоде.

К ПОРТРЕТУ КРАСАВИЦЫ, ВЫСЕЧЕННОМУ НА ЕЕ НАДГРОБИИ[58]