Джакомо Леопарди - Избранные произведения

ЗАКАТ ЛУНЫ[65]

Как одинокой ночьюНад полем посребренным и водою.Когда зефир их нежитИ вычерчены теньюДесятки силуэтовОбманчивых предметовНа медлящей волне,Листве, усадьбе, холмике, плетне,—Достигнув края неба,Скрывается луна за Апеннины,За Альпы иль в глубиныТирренские, просторТускнеет, тени зыбятся, одинИ тот же мрак ползет поверх долинИ гор, ночь сиротеет,И лишь ездок, следящий за закатом.Унылой песней шлет ему привет,Ловя последний свет,Что был дотоль ему в пути вожатым.Так век земной на мракМеняет юность, такСпешит исчезнуть. ТаетОбманов сладких теньИ образ; пропадаетНадежда отдаленная, которойБыть суждено для смертного опорой.Заброшенной и темнойЖизнь остается. Предстает никчемнойЦель путнику смятенному, и нуждыНе видит по дороге предлежащейОн делать новый шаг:Людские кровы чуждыЕму теперь — и он средь них чужак.

Казалась небу слишкомВлагой и легкой нашаНесчастная судьба,Коль юность, коей радость — плод мучений,Все время жизни длилась бы, и слишкомБыл мягким приговор,Что всех живущих ждут вдали гроба,Когда бы полпутиНе оставалось им еще пройти,—Удел ужасней смерти.Вот замысел, достойныйЛишь разума бессмертных, вот вершинаВсех зол; предвечных мысль —Дать старость, чтоб осталосьНетронутым желанье, но угаслаНадежда в ней, услад иссохла влага.Чтоб скорбь росла, но ускользало благо.

Вам, холмики и берег,Когда исчезнет блеск, что ткани ночиНа западе сребрил,Недолго сиротеть,Ибо с другого краяНа вас нахлынет пылЗари, встающей в небе побелевшем,И следом выйдет солнце,Огнем своим могучим Окрестности паля,И захлестнет, как вас, потоком светаЭфирные поля.Но жизнь, когда ее покинет юностьПрекрасная, не вспыхнет заревойВовеки краской. До конца вдовойЕй быть. Богами же пределом ночи,Которой омрачитсяОстаток лет, положена гробница.

ДРОК, ИЛИ ЦВЕТОК ПУСТЫНИ[66]

Но люди более возлюбили тьму, нежели свет.

Здесь на хребте иссохшемВезувия — горы.Грозящей истребленьем.Цветы со свету сжившей и деревья,Разбрасываешь редкие побегиЛишь ты, душистый дрок,Как средь пустынь. Тобою был украшен,Я видел, и простор заглохших пашен,Что окружают город,Господствовавший некогда над краем,И мрачностью ли дикой,Безмолвьем ли — прохожих вспомнить нудятО гибели империи великой.Теперь тебя на этой почве вижу,Любитель скорбных мест, забытых миром.Несчастья спутник верный.На этих землях, пепломЗасыпанных бесплодным,Окаменевшей лавою покрытых,Звенящих под ногой скитальца; здесь,Где ползает на солнце и ютитсяЗмея, где кролик лезетВ знакомую извилистую норку,—К усадьбам льнули нивы, золотилисьКолосья и стада мычали; тутДворцы владык стояли;Цвели сады — приютДосугов, возвышались города;Но их и всех, кто жил в них, затопилПоток, изрыгнут бешеной горой,Из огненного рта фонтаны молнийВыбрасывавшей. Нынче все вокругРазвалинами стало,Где ты растешь, цветок прекрасный; как быСочувствуя чужому горю, тыШлешь в небо утешающий пустынюСвой запах нежный. Пусть на эти склоныПридет привыкший славить наш удел,И пусть увидит онСмысл истинный заботО человеке любящей природы.И как могуч наш род,Здесь оценить доподлинно он сможет:Захочет — уничтожитКормилица жестокая из насЛишь часть в нежданный час,А чуть сильнее вздрогнет —И вмиг исчезнут все.Вот и остались в сем краю унывномСледы того, что нынчеЗовут «грядущим светлым, прогрессивным».

Гляди на отражение свое,Век шалый и надменный,Покинувший стезю,Намеченную возрожденной мыслью:Вспять повернув, гордишься тем, что прав,Попятный путь назвавДвижением вперед.И все умы, которымТебя в отцы дала судьбина злая,Твоим капризам потакают льстиво,А за спиной глумливоКривляются, но яВ могилу столь постыдно не сойду;Мне подражать другимНетрудно было б, нежа слух твой пеньемПриятным вместе с ними, как в бреду;Но выказать презренье, не таяВ груди, где я взлелеялЕго, я силы все-таки найду,Хоть знаю, что тому, кто с веком в ссоре,Забвенье — приговор.Над общим злом смеюсь я до сих пор:Мечтаешь о свободе, но и нынеМысль хочешь взять в рабыни,Ту мысль, благодаря которой мыИз варварства едва лишьВосстали, мысль во славуГражданственности, к высямПовсюду судьбы общества ведущей.Тебе же не по нравуПрямая правда о ничтожном месте,Природою нам данном на земле.Спиною к свету правдыТы стал и кличешь трусомЕй верного, а храбрецом того,Кто столь хитер иль прост.Чтоб, над собой глумясь или над всеми,Людское племя возносить до звезд.

Коль нищий, плотью хилый человекДушой высок и щедр,Не называет, не считает сильнымСебя он и богатым,Не выставляет пышность напоказИ мощь, но без прикрасВсем открывает, не стыдясь, что онИ золотом и силой обделен.Он это признаетОтважно, заставляяЦенить лишь то, что в нем и вправду есть.Не добрым, а тупым я должен счестьРожденного на гибель,Возросшего в лишеньях —Твердящего: «Я создан для услад».Спесь смрадную изливши на бумагу,Он соблазняет будущим блаженствомИ взлетом чувств, не толькоЗемле, но даже небуНеведомым, людей,Которым гнева волн морских довольно,Землетрясенья илиТлетворных ветров, чтобы навсегдаИсчезнуть без следа.А благороден тот, кто без боязниВзглянуть очами смертными на общийУдел и откровенно,От истины не прячась,О злой поведать долеГотов — о жизни нашей,И хрупкой и бегучей;Тот благороден — славный и могучийВ страданьях, — кто несчастьяНе углубляет тем,Что зло таит на брата (всяких бедОпасней это), в гореСвоем не человека обвиняя,Но истинно виновную, для смертныхМать — по рожденью, мачеху — по жизни.Ее и называет он врагомИ, полагая, что в боренье с нейСплоченней и сильнейВсе общество людское стать должно,—Считает он людейСоюзом, предлагаяИм всем любовь сердечную, всегдаСпеша на помощь иль прося о нейВ опасностях бесчисленных, в тревогахВойны всеобщей. ОнСчитает глупым брать оружье, ставитьНа ближних западниИз-за обид; они —Друзья на поле битвы; разве можноЛицом к лицу с врагом, в разгар сраженья,Противника забытьИ учинить жестокий спор с друзьямиИ собственные рати.Мечом сверкая, в бегство обращать?Когда народ опять,Как некогда, воспримет мысли этиИ страх перед природой,Всех издавна связавшийВ общественную цепь, чуть-чуть ослабнетБлагодаря познаньюНеложному, — тогда приязнь и верностьСограждан, справедливостьИ благочестье будутПокоиться не на безумье гордом,Которым чернь свою питает честность.Чтоб зиждить утвержденьеТого, чего основа — заблужденье.

Сижу я часто ночьюЗдесь, в безотрадном месте,Одетом в траур замершим потоком.Хранящим вид движенья; здесь, в степиУнылой, вижу яСиянье звезд на чистой сини, в мореДалеком отраженных,И россыпь искр, объявших пустотуНебес блестящим кругом.Когда на них я устремляю взгляд,Мне кажется, горятТам точки, хоть в действительности точка —Земля с ее морямиВ сравненье с ними, так они огромны:Не только человекНеведом им, но шарЗемной, где он затерян; и когдаСозвездья созерцаю, в беспредельномЗатерянные мраке,Что кажутся туманом нам, откудаНи люди, ни Земля неразличимы,Ни множество всех наших звезд, а с нимиИ солнце золотоеИль выглядят, как ихОтсюда видим мы —В тумане точкой света,—О род людской, какимТы выглядишь в моих глазах! И вспомнивОб участи твоей, которой образ —Та почва, что топчу я,И вспомнив также то,Что видишь ты в себе и господина,И цель всего, и вспомнив, как любилТы упражняться в баснях, будто боги,Из-за тебя вселенную забывИ обратись к неведомой песчинкеПо имени Земля, тебя старалисьРазвлечь; и как досель, когда устройствомГражданским мы и знаньем превзошлиВсе времена другие,Ум честный оскорбляешь ты, чтоб грезыОсмеянные воскресить, — тогдаНе знаю, жалкий род: в душе моейСмех или состраданье — что сильней?

Как маленькое яблоко, срываясьОсенним днем с сучкаНа землю потому лишь, что созрело,Крушит, сминает, плющитВсей тяжестью паденьяПостроенные в мягкойЗемле, с большим трудом,Жилища муравьев, все их богатства,Предусмотрительно и терпеливоНакопленные летом,Так ночь и разрушенье,Швыряя сверху пемзуИ камни, сыпля пепел,Извергнутые ввысь гремящим лоном,И их смешав с бегущимПо травянистым склонамВзбесившимся потокомРасплавленных металлов,Осколков скал и раскаленной пыли.За несколько мгновенийЗасыпали, разбилиИ стерли навсегдаОбласканные морем города[67]Прибрежные: теперьСредь их руин пасетсяКоза; и городаДругие поднимаются, подножьемИм служат погребенные, а стеныПовергнутые злобная гораКак будто попирает.Заботой о семье людской щедраПрирода столь же, сколь о муравьиной,А больше муравьямШлет бедственных событийЛишь оттого, что те понлодовитей.

Уж восемнадцать минуло столетийС тех пор, как в буйном пламени исчезлиЛюдские поселенья,—Крестьянин же, возделавший вот этиПустые обессиленные землиПод жалкий виноградник,Еще бросает трепетные взглядыНа роковую гору,Не ставшую смирней, и все ещеВнушающую ужас,И все еще грозящую ему,Семье, добру, наделуУничтоженьем. ЧастоИдет прилечь беднягаНа кровле хижины своей, под небомОткрытым, ночь не спит и то и делоВстает, чтоб поглядеть.Как лаву зев горы струит на спинуПесчаную, страша — и освещаяМорскую гладь у Капри,Неаполь, Мерджеллину[68].И, если он заметит, что огоньСтал ближе, иль кипение услышитВоды в колодце, он поспешно будитДетей, жену и, захватив с собойВсе, что успел, бежитИ издали глядит,Как милое гнездо с клочком земли —От голода защитой —Становится добычейПотока разрушительного, с трескомПолзущего, чтоб затопить его.Прошли века забвенья,Лучам небесным мертвая ПомпеяОткрылась, как скелет,Который из землиСочувствие иль жадность извлекли;И странник созерцает,Средь колоннад разбитыхНа площади пустынной став, вершинуВдали двойную с гребнемДымящимся, которыйЕще грозит разбросанным руинам.Мерещится емуЗловещий факел, средь дворца пустогоТревожащий таинственную тьму:То в рухнувших театрах,В погибших храмах и домах безлюдных —Нетопырей приюте —Мелькает отблеск лавы, так что тениТрепещут в смертной жутиИ дали затопляет алый свет.Небрегши человеком и веками,Что древними назвал он, и движеньемПотомков предкам вслед.Природа остается вечно юнойИ кажется недвижной,Столь длинен путь ее. Век быстротеченЦарств, языков, народов — дела нетПрироде. Человек же мнит, что вечен.

И ты, ползучий дрок,Пахучей рощей долыУкрасивший нагие, грубой мощиПодземного огня уступишь вскоре,Когда путем, уже ему знакомым,Вернется он на взморьеИ захлестнет своей полою жаднойКустарник нежный твой.И под бичом смертельным головойПоникнешь ты невинной,Не протестуя, — но зато не станешьПред будущим сгибаться палачомДо той поры в поклоне и тянутьсяНе станешь в исступлении гордыниНи к звездам, ни к пустыне.Где от рожденья ты играешь рольНе властелина рока, но раба.Глупа людей природа и слаба,Ты ж мудр и мощен столь,Что знаешь, что ни ты в бессмертье хрупкихРостков своих не властен, ни судьба.

ШУТКА[69]