Антология - Серебряный век. Лирика
Там человек сгорел.
ФетКак тяжело ходить среди людейИ притворяться непогибшим,И об игре трагической страстейПовествовать еще не жившим.И, вглядываясь в свой ночной кошмар,Строй находить в нестройном вихре чувства,Чтобы по бледным заревам искусстваУзнали жизни гибельный пожар.
10 мая 1910Пляски смерти
1Как тяжко мертвецу среди людейЖивым и страстным притворяться!Но надо, надо в общество втираться,Скрывая для карьеры лязг костей…
Живые спят. Мертвец встает из гроба,И в банк идет, и в суд идет, в сенат…Чем ночь белее, тем чернее злоба,И перья торжествующе скрипят.
Мертвец весь день труди́тся над докладом.Присутствие кончается. И вот –Нашептывает он, виляя задом,Сенатору скабрезный анекдот.
Уж вечер. Мелкий дождь зашлепал грязьюПрохожих, и дома, и прочий вздор…А мертвеца – к другому безобразьюСкрежещущий несет таксомотор.
В зал многолюдный и многоколонныйСпешит мертвец. На нем – изящный фрак.Его дарят улыбкой благосклоннойХозяйка – дура и супруг – дурак.Он изнемог от дня чиновной скуки,Но лязг костей музы́кой заглушон…Он крепко жмет приятельские руки –Живым, живым казаться должен он!Лишь у колонны встретится очамиС подругою – она, как он, мертва.За их условно-светскими речамиТы слышишь настоящие слова:«Усталый друг, мне странно в этом зале». –«Усталый друг, могила холодна». –«Уж полночь». – «Да, но вы не приглашалиНа вальс NN. Она в вас влюблена…»А там – NN уж ищет взором страстнымЕго, его – с волнением в крови…В ее лице, девически прекрасном,Бессмысленный восторг живой любви…Он шепчет ей незначащие речи,Пленительные для живых слова,И смотрит он, как розовеют плечи,Как на плечо склонилась голова…И острый яд привычно-светской злостиС нездешней злостью расточает он…«Как он умен! Как он в меня влюблен!»В ее ушах – нездешний, странный звон:То кости лязгают о кости.
19 февраля 19122Ночь, улица, фонарь, аптека,Бессмысленный и тусклый свет.Живи еще хоть четверть века –Все будет так. Исхода нет.
Умрешь – начнешь опять сначала,И повторится все, как встарь:Ночь, ледяная рябь канала,Аптека, улица, фонарь.
10 октября 1912«Миры летят. Года летят. Пустая…»
Миры летят. Года летят. ПустаяВселенная глядит в нас мраком глаз.А ты, душа, усталая, глухая,О счастии твердишь, – который раз?Что счастие? Вечерние прохладыВ темнеющем саду, в лесной глуши?Иль мрачные, порочные усладыВина, страстей, погибели души?Что счастие? Короткий миг и тесный,Забвенье, сон и отдых от забот…Очнешься – вновь безумный, неизвестныйИ за сердце хватающий полет…Вздохнул, глядишь – опасность миновала…Но в этот самый миг – опять толчок!Запущенный куда-то, как попало,Летит, жужжит, торопится волчок!И, уцепясь за край скользящий, острый,И слушая всегда жужжащий звон, –Не сходим ли с ума мы в смене пестройПридуманных причин, пространств, времен…Когда ж конец? Назойливому звукуНе станет сил без отдыха внимать…Как страшно все! Как дико! –Дай мне руку,Товарищ, друг! Забудемся опять.
2 июля 1912«Есть игра: осторожно войти…»
Есть игра: осторожно войти,Чтоб вниманье людей усыпить;И глазами добычу найти;И за ней незаметно следить.Как бы ни был нечуток и грубЧеловек, за которым следят, –Он почувствует пристальный взглядХоть в углах еле дрогнувших губ.
А другой – точно сразу поймет:Вздрогнут плечи, рука у него;Обернется – и нет ничего;Между тем – беспокойство растет.Тем и страшен невидимый взгляд,Что его невозможно поймать;Чуешь ты, но не можешь понять,Чьи глаза за тобою следят.
Не корысть, не влюбленность, не месть;Так – игра, как игра у детей:И в собрании каждом людейЭти тайные сыщики есть.Ты и сам иногда не поймешь,Отчего так бывает порой,Что собою ты к людям придешь,А уйдешь от людей – не собой.
Есть дурной и хороший есть глаз,Только лучше б ничей не следил:Слишком много есть в каждом из насНеизвестных, играющих сил…
О, тоска! Через тысячу летМы не сможем измерить души:Мы услышим полет всех планет,Громовые раскаты в тиши…
А пока – в неизвестном живемИ не ведаем сил мы своих,И, как дети, играя с огнем,Обжигаем себя и других…
18 декабря 1913«И я любил. И я изведал…»
И я любил. И я изведалБезумный хмель любовных мук,И пораженья, и победы,И имя: враг; и слово: друг.
Их было много… Что я знаю?Воспоминанья, тени сна…Я только странно повторяюИх золотые имена.
Их было много. Но одноюЧертой соединил их я,Одной безумной красотою,Чье имя: страсть и жизнь моя.
И страсти таинство свершая,И поднимаясь над землей,Я видел, как идет другаяНа ложе страсти роковой…И те же ласки, те же речи,Постылый трепет жадных уст,И примелькавшиеся плечи…Нет! Мир бесстрастен, чист и пуст!И, наполняя грудь весельем,С вершины самых снежных скалЯ шлю лавину тем ущельям,Где я любил и целовал!
30 марта 1908Соловьиный сад
1Я ломаю слоистые скалыВ час отлива на илистом дне,И таскает осел мой усталыйИх куски на мохнатой спине.
Донесем до железной дороги,Сложим в кучу, – и к морю опятьНас ведут волосатые ноги,И осел начинает кричать.
И кричит, и трубит он, – отрадно,Что идет налегке хоть назад.А у самой дороги – прохладныйИ тенистый раскинулся сад.
По ограде высокой и длиннойЛишних роз к нам свисают цветы.Не смолкает напев соловьиный,Что-то шепчут ручьи и листы.
Крик осла моего раздаетсяКаждый раз у садовых ворот,А в саду кто-то тихо смеется,И потом – отойдет и поет.
И, вникая в напев беспокойный,Я гляжу, понукая осла,Как на берег скалистый и знойныйОпускается синяя мгла.
2Знойный день догорает бесследно,Сумрак ночи ползет сквозь кусты;И осел удивляется, бедный:«Что, хозяин, раздумался ты?»
Или разум от зноя мутится,Замечтался ли в сумраке я?Только все неотступнее снитсяЖизнь другая – моя, не моя…
И чего в этой хижине теснойЯ, бедняк обездоленный, жду,Повторяя напев неизвестный,В соловьином звенящем саду?Не доносятся жизни проклятьяВ этот сад, обнесенный стеной,В синем сумраке белое платьеЗа решеткой мелькает резной.
Каждый вечер в закатном туманеПрохожу мимо этих ворот,И она меня, легкая, манитИ круженьем, и пеньем зовет.
И в призывном круженьи и пеньиЯ забытое что-то ловлю,И любить начинаю томленье,Недоступность ограды люблю.
3Отдыхает осел утомленный,Брошен лом на песке под скалой,А хозяин блуждает влюбленныйЗа ночною, за знойною мглой.
И знакомый, пустой, каменистый,Но сегодня – таинственный путьВновь приводит к ограде тенистой,Убегающей в синюю муть.
И томление все безысходней,И идут за часами часы,И колючие розы сегодняОпустились под тягой росы.
Наказанье ли ждет, иль награда,Если я уклонюсь от пути?Как бы в дверь соловьиного садаПостучаться, и можно ль войти?
А уж прошлое кажется странным,И руке не вернуться к труду:Сердце знает, что гостем желаннымБуду я в соловьином саду…
4Правду сердце мое говорило,И ограда была не страшна,Не стучал я – сама отворилаНеприступные двери она.
Вдоль прохладной дороги, меж лилий,Однозвучно запели ручьи,Сладкой песнью меня оглушили,Взяли душу мою соловьи.
Чуждый край незнакомого счастьяМне открыли объятия те,И звенели, спадая, запястьяГромче, чем в моей нищей мечте.
Опьяненный вином золотистым,Золотым опаленный огнем,Я забыл о пути каменистом,О товарище бедном своем.
5Пусть укрыла от дольнего горяУтонувшая в розах стена, –Заглушить рокотание моряСоловьиная песнь не вольна!
И вступившая в пенье тревогаРокот волн до меня донесла…Вдруг – виденье: большая дорогаИ усталая поступь осла…
И во мгле благовонной и знойнойОбвиваясь горячей рукой,Повторяет она беспокойно:«Что с тобою, возлюбленный мой?»
Но, вперяясь во мглу сиротливо,Надышаться блаженством спеша,Отдаленного шума приливаУж не может не слышать душа.
6Я проснулся на мглистом рассветеНеизвестно которого дня.Спит она, улыбаясь, как дети, –Ей пригрезился сон про меня.
Как под утренним сумраком чарымЛик, прозрачный от страсти, красив!..По далеким и мерным ударамЯ узнал, что подходит прилив.
Я окно распахнул голубое,И почудилось, будто возникЗа далеким рычаньем прибояПризывающий жалобный крик.Крик осла был протяжен и долог,Проникал в мою душу, как стон,И тихонько задернул я полог,Чтоб продлить очарованный сон.
И, спускаясь по ка́мням ограды,Я нарушил цветов забытье.Их шипы, точно руки из сада,Уцепились за платье мое.
7Путь знакомый и прежде недлинныйВ это утро кремнист и тяжел.Я вступаю на берег пустынный,Где остался мой дом и осел.
Или я заблудился в тумане?Или кто-нибудь шутит со мной?Нет, я помню камней очертанье,Тощий куст и скалу над водой…
Где же дом? – И скользящей ногоюСпотыкаюсь о брошенный лом,Тяжкий, ржавый, под черной скалоюЗатянувшийся мокрым песком…
Размахнувшись движеньем знакомым(Или все еще это во сне?),Я ударил заржавленным ломомПо слоистому камню на дне…
И оттуда, где серые спрутыПокачнулись в лазурной щели,Закарабкался краб всполохнутыйИ присел на песчаной мели.
Я подвинулся, – он приподнялся,Широко разевая клешни,Но сейчас же с другим повстречался,Подрались и пропали они…
А с тропинки, протоптанной мною,Там, где хижина прежде была,Стал спускаться рабочий с киркою,Погоняя чужого осла.
6 января 1914 – 14 октября 1915На поле Куликовом
