Борис Корнилов - Стихотворения. Поэмы

1932

Дифирамб

Солнце, желтое словно дыня,украшением над тобой.Обуяла тебя гордыня —это скажет тебе любой.

Нет нигде для тебя святыни —ты вещаешь, быком трубя,потому что ты не для дыни —дыня яркая для тебя.

Это логика, мать честная, —если дыня погаснет вдруг,сплюнешь на землю — запаснаявылетает в небесный круг.

Выполненье земного планав потемневшее небе дашь, —ты светило — завод «Светлана»,миллионный его вольтаж.

Всё и вся называть вещами —это лозунг. Принятье мер —то сравнение с овощамивсех вещей из небесных сфер.

Предположим, что есть по смертиза грехи человека ад, —там зловонные бродят черти,печи огненные трещат.

Ты низвергнут в подвалы ада,в тьму и пакостную мокреть,и тебе, нечестивцу, надов печке долгие дни гореть.

Там кипят смоляные речки,дым едуч и огонь зловещ, —ты в восторге от этой печки,ты обрадован: это вещь!

Понимаю, что ты недаром,задыхаясь в бреду погонь,сквозь огонь летел кочегароми литейщиком сквозь огонь.

Так бери же врага за горло,страшный, яростный и прямой,человек, зазвучавший гордо,современник огромный мой.

Горло хрустнет, и скажешь: амба —и воспрянешь, во тьме зловещ…Слушай гром моего дифирамба,потому что и это вещь.

1932

«Ты шла ко мне пушистая…»

Ты шла ко мне пушистая,   как вата,тебя, казалось, тишина вела, —последствиями малыми чреватас тобою встреча, Аннушка, была.

Но все-такисвоим считаю долгомя рассказать,   ни крошки не тая,о нашем и забавном и недолгомзнакомстве,Анна Павловна моя.

И ты прочтешь.Воздашь стихотвореньюты должное…Воспоминаний рой…Ты помнишь?Мы сидели под сиренью, —конечно же, вечернею порой.

(Так вспоминать теперь никто не может:у критики характер очень крут…— Пошлятина, — мне скажут,уничтожати в порошок немедленно сотрут.)

Но продолжаю.Это было летом(прекрасное оно со всех сторон),я, будучи шпаной и пистолетом,воображал, что в жизни умудрен.

И модные высвистывал я вальсыс двенадцати примерно до шести:«Где вы теперь?Кто вам целует пальцы?»И разные:«Прости меня, прости…»

Действительно — где ты теперь, Анюта,разгуливаешь, по ночам скорбя?Вот у меня ни скорби, ни уюта,я не жалею самого себя.

А может быть, ты выскочила замуж,спокойствие и счастье обрела,и девять месяцев прошло,а там ужи первенец —обычные дела.

Я скоро в гости, милая, приеду,такой, как раньше, —с гонором, плохой,ты обязательно зови меня к обедуи угости ватрушкой и ухой.

Я сына на колене покачаю(ты только не забудь и позови)…Потом, вкусив малины,с медом чаю,поговорю о «странностях любви».1932

Осень

Деревья кое-где еще стояли в ризахи говорили шумом головы,что осень на деревьях, на карнизах,что изморозью дует от Невы.

И тосковала о своем любимомбагряных листьев бедная гульба,и в небеса, пропитанные дымом,летела их последняя мольба.

И Летний сад… и у Адмиралтейства —везде перед открытием зимы —одно и то же разыгралось действо,которого не замечали мы.

Мы щурили глаза свои косые,мы исподлобья видели кругомлицо России, пропитой России,исколотое пикой и штыком.

Ты велика, Российская держава,но горя у тебя невпроворот —ты, милая, не очень уважаласвой черный, верноподданный народ.

И как балда — не соразмеря силыи не поморщив белого чела —навозные взяла в ладони вилыи шапками кидаться начала.

За ночью ночь — огромная и злая,беда твоя, империя, беда!И льет тебе за шиворот гнилая,окопная и трупная вода,

окружена зеленоватой темью,и над тобою вороны висят —вонзай штыки в расплавленную землюи погляди, голубушка, назад…

А осень шла. Ее походка лисья,прыжки непостоянны и легки,и осыпались, желтые как листья,и оголяли фронт фронтовики.

Не дослужив до унтерских нашивок,шагали бывшие орлы и львы —их понесло, тифозных и паршивых,соленым ветром, дунувшим с Невы.

Шагали, песней утешаясь дошлой —спасением и тела и души,и только грязь кипела под подошвой,и только капли капали, как вши.

Пусть выдают на фронте по патрону,по сухарю, по порции свинцаи горестно скрипят за оборону,за гибель до победного конца.

И осень каплет над российским Ваней,трясет дождя холодной бородой,поганою водой увещеваний,а также и окопною водой.

Свинцовое, измызганное неболежит сплошным предчувствием беды.Ты мало видела, Россия, хлеба,но видела достаточно воды.

Твой каждый шаг обдуман и осознан,и много невеселого вдали:сегодня — рано, послезавтра — поздно, —и завтра в наступление пошли.

Навстречу сумрак, тягостный и дымный,тупое ожидание свинца,и из тумана возникает Зимнийи баррикады около дворца.

Там высекают языками искры —светильники победы и добра,они — прекраснодушные министры —мечтают подработать под ура.

А мы уже на клумбах, на газонахштыков приподнимаем острие, —под юбками веселых амазоноксмешно искать спасение свое.

Слюнявая осенняя погодаглядит — мы подползаем на локтях,за нами — гром семнадцатого года,за нами — революция, Октябрь.

Опять красногвардейцы и матросы —Октябрьской революции вожди, —легли на ветви голубые росы,осенние, тяжелые дожди.

И изморозь упала на ресницыи на волосы старой головы,и вновь листает славные страницытуманный ветер, грянувший с Невы.

Она мила — весны и лета просинь,как отдыха и песен бытие…Но грязная, но сумрачная осень —воспоминанье лучшее мое.

1932

Она в Энском уезде

Пышные дни — повиновная в этом,от Петрограда и от Москвыбила в губернию ты рикошетом,обороняясь, ломая мосты.

Дрябли губерний ленивые туши,ныли уездов колокола,будто бы эхом, ударившим в уши,ты, запоздавшая на день, была…

В городе Энске — тоска и молчанье,земские деятели молчат,ночью — коровье густое мычанье,утром — колодцы и кухонный чад.

Нудные думы, посылки солдатуи ожидание третьей зимы, —ветер срывает за датою дату,только война беспокоит умы.

А на окрайне, за серой казармой,по четвергам — неурядица, гам;это на площади — грязной, базарной —скудное торжище по четвергам.

Это — смешную затеяли свару,мокрыми клочьями лезет земля,бедность, качаясь, идет по базару —и ужасает паденье рубля.

Славно разыграно действо по актам —занавес дайте, довольно войны!И революция дует по трактам,по бездорожью унылой страны —

лезет огнем и смятеньем по серым,вялым равнинам и тощим полям, —будет работа болтливым эсерам,земским воякам с тоской пополам.

Встали они — сюртуки нараспашку,ветер осенний летит напрямик —он чесучовую треплет рубашкуи освежает хотя бы на миг.

Этой же осенью, вялой и хмурой,в черное небо подъемля штыки,с послетифозною температуройв город вступают фронтовики —

те, что в окопах, как тучи, синели,черною кровью ходили в плену,на заграждениях рвали шинелии ненавидели эту войну.

Вот и пришли повидаться с родными,кости да кожа, — покончив с войной,передохнуть, — но стоят перед нимиземские деятели стеной.

Как монументы. Понятно заранее —проповедь будет греметь свысока,и благородное негодование хлынет,не выдержав, с языка.

Их, расторопных, не ловят на слове,как на горох боязливых язей, —так начинается битва сословийи пораженье народных друзей.

Земец недолго щебечет героем —звякнули пламенные штыки,встали напротив сомкнутым строем,замерли заживо фронтовики.

Песни о родине льются и льются.Надо ответное слово — и вотслово встает: «По врагам революции,взво-од…»Что же? Последняя песенка спета,дальше команда: «Отставить!» —   как гром…Кончилось лето. Кончилось лето —в городе дует уже Октябрем.

1932