Борис Корнилов - Стихотворения. Поэмы
1932
Она в Энском уезде
Пышные дни — повиновная в этом,от Петрограда и от Москвыбила в губернию ты рикошетом,обороняясь, ломая мосты.
Дрябли губерний ленивые туши,ныли уездов колокола,будто бы эхом, ударившим в уши,ты, запоздавшая на день, была…
В городе Энске — тоска и молчанье,земские деятели молчат,ночью — коровье густое мычанье,утром — колодцы и кухонный чад.
Нудные думы, посылки солдатуи ожидание третьей зимы, —ветер срывает за датою дату,только война беспокоит умы.
А на окрайне, за серой казармой,по четвергам — неурядица, гам;это на площади — грязной, базарной —скудное торжище по четвергам.
Это — смешную затеяли свару,мокрыми клочьями лезет земля,бедность, качаясь, идет по базару —и ужасает паденье рубля.
Славно разыграно действо по актам —занавес дайте, довольно войны!И революция дует по трактам,по бездорожью унылой страны —
лезет огнем и смятеньем по серым,вялым равнинам и тощим полям, —будет работа болтливым эсерам,земским воякам с тоской пополам.
Встали они — сюртуки нараспашку,ветер осенний летит напрямик —он чесучовую треплет рубашкуи освежает хотя бы на миг.
Этой же осенью, вялой и хмурой,в черное небо подъемля штыки,с послетифозною температуройв город вступают фронтовики —
те, что в окопах, как тучи, синели,черною кровью ходили в плену,на заграждениях рвали шинелии ненавидели эту войну.
Вот и пришли повидаться с родными,кости да кожа, — покончив с войной,передохнуть, — но стоят перед нимиземские деятели стеной.
Как монументы. Понятно заранее —проповедь будет греметь свысока,и благородное негодование хлынет,не выдержав, с языка.
Их, расторопных, не ловят на слове,как на горох боязливых язей, —так начинается битва сословийи пораженье народных друзей.
Земец недолго щебечет героем —звякнули пламенные штыки,встали напротив сомкнутым строем,замерли заживо фронтовики.
Песни о родине льются и льются.Надо ответное слово — и вотслово встает: «По врагам революции,взво-од…»Что же? Последняя песенка спета,дальше команда: «Отставить!» — как гром…Кончилось лето. Кончилось лето —в городе дует уже Октябрем.
1932
Семейный совет
Ночь, покрытая ярким лаком,смотрит в горницу сквозь окно.Там сидят мужики по лавкам —все наряженные в сукно.
Самый старый, как стерва зол он,горем в красном углу прижат —руки, вымытые бензолом,на коленях его лежат.
Ноги высохшие, как бревна,лик от ужаса полосат,и скоромное масло ровнозастывает на волосах.
А иконы темны, как уголь,как прекрасная плоть земли,и, усаженный в красный угол,как икона, глава семьи.
И безмолвие дышит: нештовсе пропало? Скажи, судья…И глядят на тебя с надеждойсыновья и твои зятья.
Но от шороха иль от стукавсе семейство встает твое,и трепещется у приступкав струнку замершее бабье.
И лампады большая плошказакачается на цепях —то ли ветер стучит в окошко,то ли страх на твоих зубах.
И заросший, косой как заяц, твойнеприятный летает глаз:— Пропадает мое хозяйство,будь ты проклят, рабочий класс!
Только выйдем — и мы противу —бить под душу и под ребро,не достанется коллективунажитое мое добро.
Чтобы видел поганый ворог,что копейка моя дорога,чтобы мозга протухший творогвылезал из башки врага…
И лица голубая опухольопадает и мякнет вмиг,и кулак тяжелее обухабьет без промаха напрямик.
Младший сын вопрошает: «Тятя!»Остальные молчат — сычи.Подловить бы, сыскать бы татя,что крадется к тебе в ночи.
Половицы трещат и гнутся —поднимается старший сын:— Перебьем, передавим гнуса,перед богом заслужим сим.
Так проходят минуты эти,виснут руки, полны свинца,и навытяжку встали дети —сыновья своего отца.
А отец налетает зверем,через голову хлещет тьма:— Всё нарушим, сожжем, похерим —скот, зерно и свои дома.
И навеки пойдем противу —бить под душу и под ребро, —не достанется коллективунажитое мое добро.
Не поверив ушам и глазу,с печки бабка идет тоща,в голос бабы завыли сразу,задыхаясь и вереща.
Не закончена действом этимповесть правильная моя,самый старый отходит к детям —дальше слово имею я.
Это наших ребят калеча,труп завертывают в тряпье,это рухнет на наши плечитолщиною в кулак дубье.
И тогда, поджимая губы,коренасты и широки,поднимаются лесорубы,землеробы и батраки.
Руки твердые, словно сучья,камни, пламенная водаобложили гнездо паучье,и не вырваться никуда.
А ветра, грохоча и воя,пролагают громаде след.Скоро грянет начало боя.Так идет на совет — Совет.
1932
Фронтовики
Ты запомни, друг мой ситный,как, оружием звеня,нам давали ужин сытный,состоящий из огня.
Ловко пуля била, шельма, —свет в очах моих померк,только помню ус Вильгельма,указующий наверх.
Неприятные вначалеиспытали мы часы, —как штыки тогда торчализнаменитые усы.
Непогода дула злая,в небе тучи велики,во спасенье Николаямы поперли на штыки.
Как бараны мы поперлисо стеснением в груди —тонкий вой качался в горле,офицеры позади…
Сиятельные мальчики полков его величества,мундиры в лакированных и узеньких ремняхувешаны медалями, ботфорты замшей вычистя,как бы перед фотографом сидели на конях.
За неудобства мелкие в походе вроде простыни,за волосок, не срезанный с напудренной щеки,украшенные свежими на физии коростамии синяками круглыми ходили денщики.
А что такое простыни? Мы простыней не видели,нас накормили досыта похлебкой из огня,шинель моя тяжелая, источенная гнидами, —она и одеяло мне, она и простыня.
А письма невеселые мы получали с родины,что наша участь скверная — ой-ой нехороша,что мы сначала проданы, потом опять запроданы,в конечном счете дешевы — не стоим ни гроша.
Что дома пища знатная — в муку осина смолота,и здорово качало нас от этих новостей,но ничего там не было — в России — кроме голода,что шупальцы вытягивал из разных волостей.
А отдых в лучшем случае один — тифозный госпиталь,где пациент блаженствует и ест на серебре, —мы плюнули на родину и харкнули на господа,и место наше верное нашли мы в Октябре.
Держава мать Российская, мы нахлебались дымного,тебе за то почтение во век веков летит —благодарим поклонами — и в первый раз у Зимнегомы проявили маленький, но всё же аппетит.
Мясное было кушанье, а штык остер, как вилочка.Свою качая родину, пошли фронтовики,и пригодилась страшная и фронтовая выучка,штыки четырехгранные…Да здравствуют штыки!
<1933>
