Борис Корнилов - Стихотворения. Поэмы
<1932>
«Тосковать о прожитом излишне…»
Тосковать о прожитом излишне,но печально вспоминаю сад, —там теперь, наверное, на вишненебольшие ягоды висят.
Медленно жирея и сгорая, рыхлые качаются плоды,молодые,полные до краясладковатой и сырой воды.
Их во мере надобности снимутна варенье и на пастилу.Дальше — больше,как диктует климат,осень пронесется по селу.
Мертвенна,Облезлаи тягуча —что такое осень для меня?Это преимущественно — тучабез любви,без грома,без огня.
Вот она, —подвешена на звездах,гнет необходимое свое,и набитый изморозью воздухотравляет наше бытие.
Жители!Спасайте ваши души,заползайте в комнатный уют, —скоро монотонно прямо в ушиголубые стекла запоют.
Но, кичась непревзойденной силой,я шагаю в тягостную тьмупопрощаться с яблоней, как с милоймолодому сердцу моему.
Встану рядом,от тебя ошую,ты, пустыми сучьями стуча,чувствуя печаль мою большую,моего касаешься плеча.
Дождевых очищенных миндалинпадает несметное число…
Я пока еще сентиментален,оптимистам липовым назло.
<1932>
Сыновья своего отца
Три желтых, потертых собачьих клыкаощерены дорого-мило —три сына росли под крылом кулака,два умных, а третий — Гаврила.
Его отмечает звезда Козерог.Его появленьем на светевсему населенью преподан урок,что есть неразумные дети.
Зачем не погиб он, зачем не зачахсей выродок в мыслящем миреи вырос — мясистая сажень в плечах,а лоб — миллиметра четыре.
Поганка на столь безответной земле,грехи человека умножа,растет он и пухнет — любимец в семье,набитая ливером кожа.
Не резкая молния бьет о скалу,не зарево знойное пышет —гуляет Гаврила один по селу,на улицу за полночь вышед.
Не грозный по тучам катается гром,хрипя в отдалении слабо, —Гаврилиной обуви матовый хромскрипит, как сварливая баба.
Скрипит про Гаврилу, его похвальбу,что служит Гавриле наградой, —Гаврила идет.Завитушка на лбуПропитана жирной помадой.
Глядите, какой молодчина, храбрец,несчастной семьи оборона, —в кармане его притаился обрез —в обрезе четыре патрона.
А тучам по небу шататься невмочь,лежат, как нашлепки навоза…В такую ненастную, дряблую ночьумрет председатель колхоза.
И только соседи увидят одно —со злобы мыча по-коровьи —разбитое вдребезги пулей окнои черную ленточку крови.
Тяжелым и скорбным запахнет грехом,пойдут, как быки, разъяренно,дойдут… А наутро прискачет верхом,сопя, человек из района.
Он в долгом пути растеряет словаи сон. Припадая на гриву,увидит — Гаврилы лежит голова,похожа на мятую сливу.
Ободраны щеки, и кровь на висках,как будто она побывала в тисках,Глаза помутнели, как рыбьи, грязны,и тело затронуло тленье…
Что значит, что приговор нашей страныуже приведен в исполненье.
<1932>
Гроза
Пушистою пылью набитые бронхи —она, голубая, струится у пят,песчинки легли на зубные коронки,зубами размолотые скрипят.
От этого скрипа подернется челюсть,в носу защекочет, заноет душа…И только кровинок мельчайшая челядьпо жилам бежит вперегонки, спеша.
Жарою особенно душит в июнеи пачкает пóтом полотна рубах,а ежели сплюнешь, то клейкие слюни,как нитки, подолгу висят на губах.
Завял при дорожной пыли подорожникконей не погонит ни окрик, ни плеть —не только груженых, а даже порожнихжара заставляет качаться и преть.
Все думы продуманы, песенка спета,травы утомителен ласковый ворс.Дорога от города до сельсовета —огромная сумма немереных верст.
Всё дальше бредешь сероватой каймою,стареешь и бредишь уже наяву:другое бы дело шагать бы зимою,уйти бы с дороги, войти бы в траву…
И лечь бы, дышать бы распяленным горлом, —тяжелое солнце горит вдалеке…С надежною ленью в молчанье покорномглядеть на букашек на левой руке.
Плывешь по траве ты и дышишь травою,вдыхаешь травы благотворнейший яд,ты смотришь — над потною головоюзабавные жаворонки стоят…
Но это — мечта. И по-прежнему тяжко,и смолы роняет кипящая ель,как липкая сволочь — на теле рубашка,и тянет сгоревшую руку портфель.
Коль это поэзия, где же тут проза? —Тут даже стихи не гремят, а сопят…Но дальше идет председатель колхоза,и дымное горе летит из-под пят.
И вот положение верное в корне,прекрасное, словно огонь в табаке:идет председатель, мечтая о кормеконей и коров, о колхозном быке.
Он видит быка, золотого Ерему,короткие, толстые бычьи рога,он слышит мычанье, подобное грому,и видимость эта ему дорога.
Красавец, громадина, господи боже,он куплен недавно — породистый бык,наверно не знаешь, но, кажется, всё жеон в стаде, по-видимому, приобык.
Закроешь глаза — багровеет метелкадлиной в полсажени тугого хвоста,а в жены быку предназначена телка —красива, пышна, но по-бабьи проста.
И вот председателя красит улыбка —неловкая штука, смешна и груба…Вернее — недолго, как мелкая рыбка,на воздухе нижняя бьется губа.
И он выпрямляет усталую спину,сопя переводит взволнованный дух —он знает скотину, он любит скотинупостольку, поскольку он бывший пастух.
Дорога мертва. За полями и лесомлегко возникает лиловая тьма…Она толстокожим покроет навесомполмира, покрытая мраком сама.
И дальше нельзя. Непредвиденный случай —он сходит на землю, вонзая следы.Он путника гонит громоздкою тучейи хлестким жгутом воспаленной воды.
Гроза. Оставаться под небом не место —гляди, председатель, грохочет кругом,и пышная пыль, превращенная в тесто,кипит под протертым твоим сапогом.
Прикрытье — не радость. Скорее до дому —он гонит корявые ноги вперед,навстречу быку, сельсовету и грому,он прет по пословице: бог разберет.
Слепит мирозданья обычная подлость,и сумрак восходит, дремуч и зловещ.Идет председатель, мурлыкая под нос,что дождь — обязательно мокрая вещь.
Бормочет любовно касательно мокрыхявлений природы безумной, пустой…Но далее песня навстречу и окрик,и словно бы просьба: приятель, постой!..
Два парня походкой тугой и неловкой,ныряя и боком, идут из дождя;один говорит с непонятной издевкой,что я узнаю дорогого вождя.
— Змеиное семя, зараза, попался,ты нашему делу стоишь поперек…Гроза. Председатель тогда из-под пальцав кармане еще выпускает курок.
— Давно мы тебя, непотребного, ищем…И парень храпит, за железо берясь.Вода обалделая по топорищамбежит, и клокочет, и падает в грязь.
Как молния, грянула высшая мера,клюют по пистонам литые курки,и шлет председатель из револьвераза каплею каплю с левой руки.
Гроза. Изнуряющий, сладостный плен мой,кипящие капли свинцовой воды, —греми по вселенной, лети по вселеннойповсюду, как знамя, вонзая следы.
И это не красное слово, не поза —и дремлют до времени капли свинца,идет до конца председатель колхоза,по нашей планете идет до конца.
Июнь 1932
