Платоника и Плутос - Евгений Александрович Козлов
Любви своей, столь трогательной, столь несчастной.
Храню ее в душе поныне бестелесной, я не из небесной знати.
Я не ангел, но ангел ты, будучи святостью прекрасной.
Богиня – как Данте Алигьери некогда писал,
Человеком я благоговел и ныне духом трепетно бледностью краснею.
Видя несправедливость, грудью тяжело вздыхал.
Но отныне миниатюры вольности тебе одной я посвящаю.
Грустишь Любимая, но тебе ли горевать?
Ведь я не умер, радуйся, радуясь, живи в счастье.
Сейчас я лишь мечтаю твоею алмазною слезою стать,
Омыть глаза и по щеке скользнуть в пространстве
Кожи столь белоснежно нежной коснуться влажно губ
Чуть розовато бледных, и ты вкусишь меня.
Каплей влаги слезной напитаю лабиринты капилляров вен и труб,
Сольюсь с твоею кровью, стану я частью тебя.
В соитье платонической любви возлежанье душ
На ложе доброты, поэзии столь страстной чистоты,
Не осквернит нас пороков глушь.
Пускай слова мои пусты, они по-прежнему верны
Обету верности, обету девства и вечной той любви.
Я не стал мужчиной, поэт, как и художник во мне бесславен,
Безумцем меня всюду нарекали – творец изгнанный людьми.
Я не был человеком, казался им бесчеловечно странен,
И я молчал, когда желал кричать, правдив был, когда хотел солгать.
В мудрости желал простое осознать.
Но ничто не утаить, пред Богом все видны как на ладони.
Ползая, мечтал летать, порхая, мечтал упасть.
Миновали те лета, не рассветает боле, и не багровеют зори.
Только свет проводником влечет неведомой туманной далью.
Позволь не о прошлом, а безвременным созвучием весны пропеть не тая.
Пурпурные розы вьются по древам лиловой сетью иль вуалью,
Набухают лепестки, усиками игриво шевеля.
С радугой поспорят в цвете и нектаром сладкой снедью.
Труженики пчелы собирают гранулы жадного шмеля,
Он, невольно обронивши, от пресыщенья не воротится назад
К тем травянистым исполинам.
Лазурной стронциановой расцветкой манят насекомых в обширный град,
Где незабудки голубоглазые нимфетки служат гиацинтам,
Ромашка там гадает, оторвав листок с предреканьем – любит,
А более не решается гадать, одуванчик пламенно желтея
Позорно назван сорняком, но как детскостью своею очи нам голубит.
Иные поседели, дабы потомство старостью взрастить, облысев и почернея.
По сучьям древа забравшись на самую вершину,
Многообразие красот этюдов видно страннику с высот.
Бугристую кору обхватив руками, колит в спину
Ели ветвь или сосны иль лиственница поблизости растет.
Муравьи по стволу бегут вниз головой, обходя преграды,
Столь малы, но пальцы не кончают их марафон.
Здесь небо ближе и отраднее закаты,
В дерзких мазках исполняют завидной гаммы яркий тон.
Облачась в хитон, дышать привольно запахами пыльцы ветров.
Опыляя земли чудодейственной звездной пылью.
И мы рождаем вдохновенно детей малюток посреди цветов.
Пучеглазых с неизвестною судьбой и вольной жизнью.
Потомки воздадут добром, иль беспамятно забудут первые слова,
Что изрекли неумело их уста – “Мама, а после – Папа”,
Позабудут ли первое прикосновение руки наследники человеческого рода.
Материнские житейские желанья – служенье честнаго брака,
И отцовские заповеди духа об умеренности и о доброте душевной.
Кто жил до нас, родные или незнакомцы?
Иные обожествленные рождают десницей омертвевшей
Прекрасные в изяществе скульптуры кротцы,
Иль величественные амфитеатры готических соборов,
Картины маслом, темперой и акварелью.
Но прежде в душе творят душою вне материй суетных законов,
Творец ниспошлет замысел в наброске начертав пастелью,
Мозаик антураж, фресок барельеф, витражей препонов,
Ноты, рифмы, богатство красноречий.
Всё в душе людской искрит и огнищем полыхает.
Водопадами бурлит в палитре междометий,
И родив творенье, творец на время подобно солнцу угасает.
После себя мы оставим пыль и память.
Дети и творенья последуют вслед за нами.
Подлунный мир в умирающих глазах начнет размыто таять.
И над ростками, в земле мы станемся мудрыми корнями.
Сей великолепие живо по милости Твоей Создатель.
Провиденье, скрепляя узы жизни младости старенья,
Влечет в первосозданную страну, где путник созерцатель
В страхе опустит главу седую младенец с радостью веселья.
Вернется во вретище успокоительных услад.
Где души некогда творились, где света светлый океан.
Волнами облаками оживает небесный град.
Райский древний сад, где пасутся мирно лев и курчаво шерстяной баран,
Где ягненок с волком лижутся играясь.
Там нет вражды, там люди вкушают лишь плоды,
Там беспорочна нагота, с благодатию сливаясь,
Похоть покинула сердца, там все девы и юноши чисты.
Дивлюсь сей образами и исполняюсь трепетом томленья,
С дрожью волненья, мечтаю, тебе сей чудо показать.
Где ты лучшее Божье творенье без сравненья.
Одной тебе смею божества произволения поведать, тихо рассказать,
Ведь после себя я не оставил семя,
Кровь моя в человеке не живет, не зачались мною сын иль дочь.
Оставил на бумаге лишь буквенное тысячное племя,
Не осквернял я женщин, но иногда в мечтах был не прочь
Коснуться их волос, но отстранялся в двадцати летах старик безумец
до дыр стирая Библии ветхий переплет.
Молодость созиждит сентимент беспокойного романтизма
Драматизма, а старость управитель всякого трагизма ныне жнет
И сеет мудрованья пылкой юности школы классицизма.
Поэт творит и с каждой очередной строфой жизнь его течет,
Беднеет, времени всё меньше.
Исполненье предназначенья все ближе потому так самоуверенно спешит.
Покуда другие суетно радуются жизни в вине с развратами смешенье.
Поэт раскрывает правду веры вам, потому так мало спит.
Кратка жизнь его, без празднеств упокоится бесследно и бесславно.
Но к счастью у меня есть ты моя поклонница святая.
Талант кротости тебя пленит, щипая струны плавно
Твоей души, так слушай больше моя любовница непознанно родная.
Баллады певчих птиц сольются в гомоне перелетных стай.
Чириканье синиц, свист скворцов и воркованье голубей,
Павлинов зов грудной, и грач вспомнит пеньем май.
Вслед за теплом гостями станутся иных джунглей или степей.
Пересмешники, утки дикие и чайки, кукушки
Безмолвствуют, ведь мой срок давным-давно истек.
И на вершине древа расправив руки, вылечу ядром из пушки,
Как в цирке в высь взметнусь, словно облачной конек.
Пегас мне крыльями укажет путь окончанья лета.
Природу клонит в сон, когда тело без движенья душа бережливо сторожит.
Когда предстают за веками виденья, хвостатая комета.
Сквозь забвенье поэт очнется и новую идею на бумаге воплотит.
Именно в сей сакральные времена,
В угасанье жизни в правленье пышной красоты,
Осень вступает в законные права.
Словно дева постепенно снимает одежды
