Платоника и Плутос - Евгений Александрович Козлов
Полумесяцами чуть выступают, я приближу зренье в изученье,
И увижу поры, линии, узоры и крохотные волоски.
Я запах ощущаю фиалкового мыла иль то врожденный девы аромат.
Представлю, как ее рука коснется по-матерински до моего лица.
Утешит приятностью блаженства в усилении стократ
Довольств сонных нег в прикосновенье до мрамора резца.
Лик, блистательно гарцует и чарует гармонией фактур.
Велики ее глаза, потому доверие внушают только,
Цвета волны морской в изящных векторах структур,
Гамм, тонов, полутонов, в цветности не уступают бойко
Небесам, в пышной грации ресниц
Черным контуром опоясаны слегка.
В них бесконечная доброта, нет ничего дороже тех очей зениц.
Бровки дугами, носик строен как у голубка.
А уста столь страстны, но столь невинны.
Я и ныне поражен шедевром неподражаемого Творца.
Любовь питаю я, и с Богом наши чувства к тебе равны взаимны.
Будучи Его пером облезлым, не ведающего в творении конца.
Лишь восхищенье, сердечное томленье,
Испытаю вновь, завидев образ твой в красотах мирозданья.
Для сохранения души твоей я возношу сие моленье.
Мне неподвластны описанья умильно идеального созданья”.
У Арианы щечки покраснели, в смущении она поникла,
Духа речь ее пленила.
“Ужели замечаю я один (та мысль не постыдна)
Трепетанье твоих ресниц, как кожи гладь остыла,
И розовощекость бледным тоном выдает в Ариане скромность.
Любил я спать, будучи живым, предаться покою грез.
Ибо во сне являлась ты ко мне, минуя томность.
В объятья там я заключал тебя и просыпался от боли слез.
Не бывать тому, горестно вторила реальность.
Я жил юной жизнью сердцем пламенно любя.
Но вокруг любви не видел, любовь – сакральность.
Я видел, как люди любят деву, но не одну, а многих, не щадя
Чувств, они порок нарекли блаженством,
А блаженство бесстрастно непорочное почитали за порок.
Словно перчатки дев они меняли, оправдываясь несовершенством,
Гнушаясь укоренья, истекал их отношений срок,
Будучи корыстными, они, спешили лучше приобрести вещицу.
Это реальность? – тогда я в ней не желаю жить.
Где юная любовь одна и на всю оставшуюся жизнь?
Неужели я один в пятнадцати летах посмел истинно истово любить.
Потому я часто умереть мечтал, жизнь уходила вкривь,
Мир такой, где я люблю, но нелюбим, где они не любят, но любимы.
Романтик, ужели я последний?
Потому любил я сновиденья, где мы счастливы и живы.
Окромя любви, там нет иных прогрессов устремлений.
Но ныне Небеса мое безвременное пространство.
На крыльях поэзии к тебе спускаюсь,
Позабыв коварство и жеманство,
Продолжу осеннего дождя питательную песнь.
Как и людей ушедших, листьев падших видением не счесть.
Видятся златые россыпи монет,
А ветер подобен дыханью сторожа дракона.
“…Очей очарованье” – мне вспоминается поэт.
В юности познавший славу и бич закона.
Плачет родившая утроба возле сыновья гроба.
Рвутся орудий залпы, иль это раскаты грома.
Молнии в сверканье посылают страх озноба.
Венец творенья тебе ли страшиться природы шторма.
Творец всего творенья не попустит омертвенья
В обилье красок, в вальсе муз
И в вихре поползновенья.
Деревья скинут листву, словно тяжкий груз,
Первый снег их инеем покроет.
Скроется нагота и воссияет целомудренно наивно белизна.
Наступает морозная зима, что землю успокоит.
Венчания пора в платье белом невеста непознанно чиста,
Или жених в девстве бережлив и скромен,
В празднестве отметят обрученье.
В сугробах вышних и в снежинках риса.
Зима – венчанье юных душ олицетворенье.
Горы виднеются вдали, там над вершиной мыса
Остов Ноева Ковчега заточен в снегах.
Иль Прометей там скован даритель запретного огня.
Ах, Ариана, для чего ты являешься сюда в слезах
Под дуб, воскрешая прошлое в памяти своей и я
Раньше встречи срока льну к душе твоей речами.
Любимая – живи, об одном лишь заклинаю.
Не жалей мертвых, жалей живых добрыми делами.
Мучает тебя вопрос, о том я ведаю, я знаю.
Вторую книгу, том второй я начертал пером,
Скучна жизнь моя, не было у меня свиданий, и не состоял я в паре.
Не созерцал заграничные города и храмы.
Но сколько чувств и впечатлений (подобных каре)
О неловком взгляде, о пылинки кусочка кожи на реснице дамы,
Сколько внутри восторга и столько же утрат.
Роман написан, любовный скромный наш роман.
Невзирая на торжество рассвета, я жду старости закат.
Там смерть близка, иль смерти вовсе нет, смерть – обман
Ее придумали для устрашения непоседливых детей.
И черно-белыми тонами Вселенной варьете
Вращения по кругу без изыскательных затей,
Люди в хохоте и в плясках в дыму бессонных кабаре
Бессмысленно пропивают жизнь в трущобах табака,
“Осанна” – редко слышится в низинах кабака, чаще брань.
Ариана, живи не сим беспутством, но будь святости верна.
Облекись в одежды правды и сними гнилую рвань,
Сердцем внимай в учение Бога Христа.
Минет зима, оттает прах.
Хлынут ручьи, и дети весело запустят по рекам корабли
Надежды, веры и любви, минуя страх
Обиды, скорби, воспрянем духом в играх детворы,
Ведь горит трава сухая, поэт сжигает неудачные стихи,
И над пеплом прорастут цветы, мать и мачехи желтки,
Набухнут почки зародыши листки мохнатые пучки,
В возрожденье природы виден Бог в пробужденье красоты
Столь по-девичьи наивной.
Великое слагается из привычной простоты,
Меж пеньем певчих птиц, пополняя мир музыкой призывной,
Сердца наполним теплотой весенней радости чудес.
Звонкая прозрачная река проснулась,
Прояснилось небо, и очнулся мрачный лес.
И любовь под слоем пыли встрепенулась.
Сожалею, о том, что мы не были вдвоем наедине,
В ту мечтаний пору в сказаньях ангельского бденья,
Я не гулял с тобой по парку, держа твою руку в своей руке.
В мае день твоего рожденья,
Числа двадцать шестого тот благовестный день я с трепетом встречаю.
Я пред Богом преклоняюсь в знак почтенья.
Верю в Творца, ибо Он сотворил тебя, обильно растачаю
Хвалы и за покой твоей души моленья.
“Готов я быть всю жизнь земную с тобой в разлуке,
Дабы вечность с тобою, Ариана, разделить”. –
Так я слагал в себе мечту о милой деве моей подруге.
Но Господь жизнь тебе вернул, так я возле гроба посмел молить.
Благоухает травами весна, и ты на крыльях воспари.
Живи, и никогда не умирай.
Дары словесные любви моей прими.
Поэта любившего тебя никогда не забывай”.
Просияла Ариана, надежды замерцал
