Владимир Набоков - Стихотворения

21. «Садом шел Христос с учениками…»{*}

На годовщину смерти Достоевского

Садом шел Христос с учениками…Меж кустов на солнечном песке,вытканном павлиньими глазками,песий труп лежал невдалеке.

И резцы белели из-под чернойскладки, и зловонным торжествомсмерти — заглушен был ладан сладкийтеплых миртов, млеющих крутом.

Труп гниющий, трескаясь, раздулся,полный склизких, слипшихся червей…Иоанн, как дева, отвернулся,сгорбленный поморщился Матфей.

Говорил апостолу апостол:«Злой был пес; и смерть его нага,мерзостна»…                 Христос же молвил просто:«Зубы у него как жемчуга…»

22–23. На смерть Блока

На смерть Блока

За туманами плыли туманы,за луной расцветала луна…Воспевал он лазурные страны,где поет неземная весна.

И в туманах Прекрасная Дамапроплывала, звала вдалеке, —словно звон отдаленного храма,словно лунная зыбь на реке.

Узнавал он ее в трепетаньерозоватых вечерних тенейи в мятелях, смятенье, молчаньечародейной отчизны своей.

Он любил ее гордо и нежно,к ней тянулся он, строен и строг, —но ладони ее белоснежнойбледный рыцарь коснуться не мог.

Слишком сумрачна, слишком коварнаодичалая стала земля,и, склонившись на щит лучезарный,оглянул он пустые поля.

И, обманут мечтой несказанной,и холодною мглой окружен,он растаял, как месяц туманный,как далекий молитвенный звон…

Пушкин — радуга по всей земле,Лермонтов — путь млечный над горами,Тютчев — ключ, струящийся во мгле,Фет — румяный луч во храме.

Все они, уплывшие от насв рай, благоухающий широко,собрались, чтоб встретить в должный часдушу Александра Блока.

Выйдет он из спутанных цветов,из ладьи, на белые ступени…подойдут божественных певцоввзволновавшиеся тени.

Пушкин — выпуклый и пышный свет,Лермонтов — в венке из звезд прекрасных,Тютчев — веющий росой, и Фет —в ризе тонкой, в розах красных.

Подойдут с приветствием к нему,возликуют, брата принимаяв мягкую цветную полутьмувечно дышащего мая.

И войдет таинственный их брат,перешедший вьюги и трясины,в те сады, где в зелени стоятсерафимы, как павлины.

Сядет он в тени ветвей живыхв трепетно-лазоревых одеждах,запоет о сбывшихся, святыхсновиденьях и надеждах.

И о солнце Пушкин запоет,Лермонтов — о звездах над горами,Тютчев — о сверканье звонких вод,Фет — о розах в вечном храме.

И средь них прославит жданный другширь весны нездешней, безмятежной,и такой прольется блеск вокруг,будут петь они так нежно, —

так безмерно нежно, что и мы,в эти годы горести и гнева,может быть, услышим из тюрьмыотзвук тайный их напева.

24. ИВАНУ БУНИНУ{*}

Как воды гор, твой голос горд и чист.Алмазный стих наполнен райским медом.Ты любишь мир и юный месяц, лист,желтеющий над смуглым сочным плодом.

Ты любишь змей, тяжелых злых узловлиловый лоск на дне сухой ложбины.Ты любишь снежный шелест голубиныйвокруг лазурных, влажных куполов.

Твой стих роскошный и скупой, холодныйи жгучий стих один горит, одиннад маревом губительных годин,и весь в цветах твой жертвенник свободный.

Он каплет в ночь росою ледянойи янтарями благовоний знойных,и нагота твоих созвучий стройныхсияет мне как бы сквозь шелк цветной.

Безвестен я и молод в мире новом,кощунственном, но светит всё яснеймой строгий путь: ни помыслом, ни словомне согрешу пред музою твоей.

II. ТЫ

25. «Когда, туманные, мы свиделись впервые…»

Когда, туманные, мы свиделись впервые,когда задумчиво вернулся я домой,мне всё мерещились глаза твои живыесквозь дымку чуждости. Я заперся в немойи светлой мастерской, моих видений полной,где в солнечной пыли белеет бог безмолвный,где музу радуют два бронзовых борца,их мышцы вздутые, лоснящиеся спины,и в глыбе голубой сырой и нежной глиныя призрак твоего склоненного лицаруками чуткими по памяти наметил:но за туманами еще таилась ты,и сущности твоей тончайшие чертыв тот день я не нашел. И вновь тебя я встретил,и вновь средь тишины высокой мастерской,забыв наружный мир, с восторгом и тоской,я жадно стал творить и вновь прервал работу…Чредой сияли дни, чредой их позолотусмывала мгла ночей. Я грезил и ваял,и приходил к тебе, простые слышал речи,глубокий видел взор, и после каждой встречичертою новою, волшебной пополнялнесовершенное твое изображенье.Порой казалось мне, что кончен тонкий труд,что под рукой моей уста твои поют,что я запечатлел живое выраженье,все тени, все лучи любимого лица…но, встретившись с тобой, я чувствовал, как многоеще не найдено, как смутно, как убогоподобие твое… Далече до конца,но будет, будет час, когда я, торжествуя,нас разделявшую откину кисею;сверкнет твоя душа; и Счастьем назову яработу лучшую, чистейшую мою.

26. «Мечтал я о тебе так часто, так давно…»{*}

Мечтал я о тебе так часто, так давно,        за много лет до нашей встречи,когда сидел один, и кралась ночь в окно,        и перемигивались свечи.

И книгу о любви, о дымке над Невой,        о неге роз и море мглистом,я перелистывал — и чуял образ твой        в стихе восторженном и чистом.

Дни юности моей, хмельные сны земли,        мне в этот миг волшебно-звонкийказались жалкими, как мошки, что ползли        в янтарном блеске по клеенке.

Я звал тебя, я ждал. Шли годы. Я бродил        по склонам жизни каменистыми в горькие часы твой образ находил        в стихе восторженном и чистом.

И ныне, наяву, ты, легкая, пришла,        и вспоминаю суеверно,как те глубокие созвучья-зеркала        тебя предсказывали верно.

27. СОНЕТ{*}

Весенний лес мне чудится… Постой,прислушайся… На свой язык певучийпереведу я тысячу созвучий,что плещут там средь зелени святой.

И ты поймешь, и слух прозрачный твойвсё различит: и солнца смех летучий,и в небе вздох блестящей легкой тучи,и песню пчел над шепчущей травой.

И ты войдешь тропинкою пятнистойтуда, в мой лес, и яркий и тенистый,где сердце есть у каждого листка;

Туда, где нет ни жалоб, ни желаний,где азбуке душистой ветеркаучился я у ландыша и лани.

28. «Позволь мечтать… Ты первое страданье…»{*}

Позволь мечтать… Ты первое страданьеи счастие последнее мое.Я чувствую движенье и дыханьетвоей души… Я чувствую ее,как дальнее и трепетное пенье…Позволь мечтать, о, чистая струна!Позволь рыдать и верить в упоенье,что жизнь, как ты, лишь музыки полна.

29. «Ее душа, как свет необычайный…»{*}