Арcений Тарковский - Стихотворения разных лет
Кузнечики
1
Тикают ходики, ветер горячийВ полдень снует челноком по Москве,Люди бегут к поездам, а на дачеПляшут кузнечики в желтой траве.
Кто не видал, как сухую соломуПилит кузнечик стальным терпугом?С каждой минутой по новому домуСпичечный город растет за бугром.
Если бы мог я прийти на субботник,С ними бы стал городить городок,Я бы им строил, бетонщик и плотник,Каменщик, я бы им камень толок.
Я бы точил топоры — я точильщик,Я бы ковать им помог — я кузнец,Кровельщик я, и стекольщик, и пильщик.Я бы им песню пропел, наконец.
1935
2
Кузнечик на лугу стрекочетВ своей защитной плащ-палатке,Не кует, не то пророчит,Не то свой луг разрезать хочетНа трехвершковые площадки,Не то он лугового богаНа языке зеленом просит:— Дай мне пожить еще немного,Пока травы коса не косит!
1946
Четвертая палата
Девочке в сером халате,Аньке из детского дома,В женской четвертой палатеКаждая малость знакома —
Кружка и запах лекарства,Няньки дежурной указкиИ тридевятое царство —Пятна и трещины в краске.
Будто синица из клетки,Глянет из-под одеяла:Не просыпались соседки,Утро еще не настало?
Востренький нос, восковыеПальцы, льняная косица.Мимо проходят живые.— Что тебе, Анька?— Не спится.
Ангел больничный за шторойСветит одеждой туманной.— Я за больной.— За которой?— Я за детдомовской Анной.
1958
Бессоница
Мебель трескается по ночам.Где-то каплет из водопровода.От вседневного груза плечамВ эту пору дается свобода,В эту пору даются вещамБессловесные души людские,И слепые,немые,глухиеРазбредаются по этажам.В эту пору часы городскиеШлют секундытудаи сюда,И плетутся хромые,кривые,Подымаются в лифте живые,Неживыеи полуживые,Ждут в потемках, где каплет вода,Вынимают из сумок стаканыИ приплясывают, как цыганы,За дверями стоят, как беда,Сверла медленно вводят в затворыИ сейчас оборвут провода.Но скорее — они кредиторыИ пришли навсегда, навсегда,И счета принесли.
НевозможноВоду в ступе, не спавши, толочь,Невозможно заснуть, — тактревожнаДля покоя нам данная ночь.
1958
Телефоны
Номера — имена телефоновПостигаются сразу, когдаКаждой вести пугаешься, тронувЗмеевидные их провода.
Десять букв алфавита без смысла,Десять цифр из реестра судьбыСочетаются в странные числаИ года громоздят на гробы.
Их щемящему ритму покорный,Начинаешь цвета различать,Может статься, зеленый и черный —В-1-27-45.
И по номеру можно дознаться,Кто стоит на другой стороне,Если взять телефонные святцыИ разгадку найти, как во сне,
И особенно позднею ночью,В час, когда по ошибке звонят,Можно челюсть увидеть воочию,Подбирая число наугад.
1957
Имена
А ну-ка, Македонца или ПушкинаПопробуйте назвать не Александром,А как-нибудь иначе!Не пытайтесь.Еще Петру Великому придумайтеДругое имя!Ничего не выйдет.Встречался вам когда-нибудь юродивый,Которого не называли Гришей?Нет, не встречался, если не соврать.
И можно кожу заживо сорвать,Но имя к нам так крепко припечатано,Что силы нет переименовать,Хоть каждое затерто и захватано.У нас не зря про имя говорят:Оно —Ни дать ни взять родимое пятно.
Недавно изобретена машинка:Приставят к человеку, и — глядишь —Ушная мочка, малая морщинка,Ухмылка, крылышко ноздри, горбинка, —Пищит, как бы комарик или мышь:— Иван!— Семен!— Василий!Худо, братцы,Чужая кожа пристает к носам.
Есть многое на свете, друг Горацио,Что и не снилось нашим мудрецам.
1957
Лазурный луч
Тогда я запер на замок двери своего
дома и ушел вместе с другими.
Г.Уэллс
Сам не знаю, что со мною:И последыш и пророк,Что ни сбудется с землею,Вижу вдоль и поперек.
Кто у мачехи-ЕвропыМолока не воровал?Мотоциклы, как циклопы,Заглотали перевал,
Шелестящие машиныДержат путь на океан,И горячий дух резиныДышит в пеших горожан.
Слесаря, портные, прачкиПо шоссе, как муравьи,Катят каторжные тачки,Волокут узлы свои.
Потеряла мать ребенка,Воздух ловит рыбьим ртом,А из рук торчит пеленкаИ бутылка с молоком.
Паралитик на коляскеБоком валится в кювет,Бельма вылезли из маски,Никому и дела нет.
Спотыкается священникИ бормочет:— Умер бог, —Голубки бумажных денегВылетают из-под ног.
К пристани нельзя пробиться,И Европа пред собойСмотрит, как самоубийца,Не мигая, на прибой.
В океане по колена,Белый и большой, как бык,У причала роет пену,Накренясь, «трансатлантик».
А еще одно мгновенье —И от Страшного суда,Как надежда на спасеньеОн отвалит навсегда.
По сто раз на дню, как брата,Распинали вы меня,Нет вам к прошлому возврата,Вам подземка не броня.
— Ууу-ла! Ууу-ла! —марсианеВоют на краю Земли,И лазурный луч в туманеИх треножники зажгли.
1958
Новоселье
Исполнены дилювиальной верыВ извечный быт у счастья под крылом,Они переезжали из пещерыВ свой новый дом.
Не странно ли? В квартире так недавноЦарили кисть, линейка и алмаз,И с чистотою, нимфой богоравной,Бог пустоты здесь прятался от нас.
Но четверо нечленов профсоюза —Атлант, Сизиф, Геракл и Одиссей —Контейнеры, трещавшие от груза,Внесли, бахвалясь алчностью своей.
По-жречески приплясывая рьяно,С молитвенным заклятием «Наддай!»Втащили Попокатепетль дивана,Малиновый, как первозданный рай,
И, показав, на что они способны,Без помощи своих железных рукВскочили на буфет пятиутробныйИ Афродиту подняли на крюк.
Как нежный сгусток розового сала,Она плыла по морю одеялТуда, где люстра, как фазан, сиялаИ свет зари за шторой умирал.
Четыре мужа, АнадиоменеВоздав смущенно страстные хвалы,Ушли.Хозяйка, преклонив колени,Взялась за чемоданы и узлы.
Хозяин расставлял фарфор.Не всякийОдин сюжет ему придать бы мог:Здесь были:свиньи,чашкии собаки,Наполеони Китеж-городок.
Он отыскал собранье сочиненийМолоховец —и в кабинет унес,И каждый том, который создал гений,Подставил, как Борей, под пылесос.
Потом, на час покинув нашу эруИ новый дом со всем своим добром,Вскочил в таксии покатил в пещеру,Где ползал в детстве перед очагом.
Там Пень стоял — дубовый, в три обхвата,Хранитель рода и Податель сил.О, как любил он этот Пень когда-то!И как берег! И как боготворил!
И Пень теперь в гостиной, в сердцевинеДиковинного капища вещей,Гордится перед греческой богинейНеоспоримой древностью своей.
Когда на праздник новоселья гостиСошлись и дом поставили вверх дном,Как древле — прадед,мамонтовы костиНа немрубилхозяинтопором!
1941–1966
V
