Уолт Уитмен - Стихотворения и поэмы

Часы отмечают минуты, но где же часы для вечности?

Триллионы весен и зим мы уже давно истощили,

Но в запасе у нас есть еще триллионы и еще и еще триллионы.

Те, кто прежде рождались, принесли нам столько богатств,

И те, кто родятся потом, принесут нам новые богатства.

Все вещи равны между собой: ни одна не больше и не меньше!

То, что заняло свое место и время, таково же, как и все

остальное.

Люди были жестоки к тебе или завистливы, мой брат, моя

сестра?

Я очень жалею тебя, но я не встречал среди людей ни врагов,

ни завистников,

Все вокруг были добры ко мне, мне не на что жаловаться.

(В самом деле, на что же мне жаловаться?)

Я вершина всего, что уже свершено, я начало будущих времен.

Я дошел до верхних ступеней,

На каждой ступени века, и между ступенями тоже века,

Пройдя все, не пропустив ни одной, я карабкаюсь выше и

выше.

Выше и выше иду, и призраки остаются у меня за спиной,

Внизу, в глубине, я вижу изначальное огромное Ничто, я знаю,

что был и там,

Невидимый, я долго там таился и спал в летаргической мгле,

И ждал, чтобы наступил мой черед, и не сгинул от углеродного

смрада.

Долго пребывал я под спудом - долго-предолго.

Долго трудилась вселенная, чтобы создать меня.

Ласковы и преданны были те руки, которые направляли меня.

Вихри миров, кружась, носили мою колыбель, они гребли

и гребли, как лихие гребцы.

Сами звезды уступали мне место, вращаясь в своих кругах,

Они посылали свои лучи для присмотра за тем, что должно

было делаться со мною.

Покуда я не вышел из матери, поколения направляли мой

путь.

Мой зародыш в веках не ленился,

Ничто не могло задержать его.

Для него сгустились в планету мировые туманности,

Длинные пласты наслоялись, чтобы стать для него опорой,

Гиганты-растенья давали ему себя в пищу,

И чудища-ящеры лелеяли его в своей пасти и бережно несли

его дальше.

Все мировые силы трудились надо мною от века, чтобы создать

и радовать меня,

И вот я стою на этом месте, и со мною моя крепкая душа.

45

О мгновенная юность! о гибкость, которую вечно толкают

вперед!

О уравновешенная, пышно цветущая зрелость!

Мои возлюбленные душат меня,

Теснятся к моим губам, тискаются в поры моей кожи,

Волокут меня по улицам и людным местам, голые приходят

ко мне ночью,

Днем они кричат мне: "Эгой", со скалы над рекою, качаясь

и щебеча наверху,

Они кличут меня по имени из цветников, виноградников,

из чащи густых кустов,

Они слетаются ко мне каждый миг,

Целуют мое тело поцелуями, нежащими, словно бальзам,

И горсти своих сердец бесшумно дают мне в подарок.

О величавый восход старости! Здравствуй, несказанная

прелесть дней моего умирания!

Все сущее утверждает не только себя, но и то, что растет

из него,

И у темного беззвучия смерти есть тоже свои ростки.

Ночью я открываю мой люк и смотрю, как далеко разбрызганы

в небе миры,

И все, что я вижу, умноженное на сколько хотите, есть только

граница новых и новых вселенных.

Дальше и дальше уходят они, расширяясь, всегда расширяясь,

За грани, за грани, вечно за грани миров.

У моего солнца есть солнце, и мое солнце покорно колесит

вкруг него,

А то со своими соратниками примыкает к высшему кругу,

А за ними еще более великие, перед которыми величайшие

становятся точками.

Нет ни на миг остановки, и не может быть остановки,

Если бы я, и вы, и все миры, сколько есть, и все, что на них

и под ними, снова в эту минуту свелись к бледной текучей

туманности, это была бы безделица при нашем долгом

пути,

Мы вернулись бы снова сюда, где мы стоим сейчас,

И отсюда пошли бы дальше, все дальше и дальше.

Несколько квадрильонов веков, несколько октильонов

кубических миль не задержат этой минуты, не заставят ее

торопиться;

Они - только часть, и все - только часть.

Как далеко ни смотри, за твоею далью есть дали.

Считай, сколько хочешь, неисчислимы года.

Мое рандеву назначено, сомнения нет,

Бог непременно придет и подождет меня, мы с ним такие

друзья,

Великий товарищ, верный возлюбленный, о ком я томлюсь

и мечтаю, он будет там непременно.

46

Я знаю, что лучшее место - мое, и лучшее время - мое, еще

никто не измерил меня и никогда не измерит.

Я всегда налегке, в дороге (придите все и послушайте!),

Мои приметы - дождевой плащ, и добрая обувь, и палка,

срезанная в лесу,

Друзья не придут ко мне и не рассядутся в креслах,

Кресел нет у меня, нет ни философии, ни церкви,

Я никого не веду к обеду, в библиотеку, на биржу,

Но каждого из вас, мужчин и женщин, я возвожу на вершину

горы,

Левой рукой я обнимаю ваш стан,

А правой рукой указываю на окрестные дали и на большую

дорогу.

Ни я, ни кто другой не может пройти эту дорогу за вас,

Вы должны пройти ее сами.

Она недалеко, она здесь, под рукой,

Может быть, с тех пор как вы родились, вы уже бывали на ней,

сами не зная о том,

Может быть, она проложена всюду, по земле, по воде.

Возьмем свои пожитки, сынок, - ты свои, я свои, - и поспешим

в путь,

В чудесных городах и свободных странах мы побываем с тобой.

Если ты устал, возложи на меня твою ношу, обопрись о мое

бедро,

А когда наступит мой черед, ты отплатишь мне такой же

услугой,

Ибо с той минуты, как мы двинемся в путь, отдыха не будет

у нас.

Сегодня перед рассветом я взошел на вершину горы, и увидел

усыпанное звездами небо,

И сказал моей душе: "Когда мы овладеем всеми этими шарами

вселенной, и всеми их усладами, и всеми их знаниями,

будет ли с нас довольно?"

И моя душа сказала: "Нет, этого мало для нас, мы пойдем

мимо - и дальше".

Ты также задаешь мне вопросы, и я слышу тебя,

Я отвечаю, что не в силах ответить, ты сам должен ответить

себе.

Присядь на минуту, сынок,

Вот сухари для еды, молоко для питья,

Но когда ты поспишь, и обновишь свои силы, и наденешь

лучшие одежды, я поцелую тебя на прощание и распахну

пред тобою ворота, чтобы ты ушел от меня.

Слишком долго тебе снились презренные сны,

Я смываю гной с твоих глаз,

Ты должен приучить свои глаза к ослепительной яркости

света и каждого мгновенья твоей жизни.

Слишком долго ты копошился у берега, робко держась

за доску,

Теперь я хочу, чтобы ты был бесстрашным пловцом,

Чтобы ты вынырнул в открытом море, крича и кивая мне,

и со смехом окунулся опять.

47

Я учитель атлетов.

Если твоя грудь после учения станет шире моей, ты докажешь,

что и моя широка,

И тот докажет, что он усвоил мой стиль борьбы, кто убьет

своего учителя насмерть.

Мне люб лишь такой мальчуган, что станет мужчиной

не чужими стараньями, а только своими делами,

Он предпочтет быть беспутным, лишь бы не стать благонравным

из страха или стадного чувства,

Свою милую любит он сильно и ест свое жаркое с аппетитом,

Любовь без взаимности или обида режет его сильнее, чем

острая сталь,

Отлично он умеет скакать на коне, драться, стрелять в мишень,

править парусным яликом, петь песни, играть на банджо,

Бородатые лица, или изрытые оспой, или с рубцами и шрамами

милее ему, чем лощеные,

И черные от загара лица милее ему, чем те, что боятся солнца.

Я учу убегать от меня, но кто может убежать от меня?

Кто бы ты ни был, отныне я не отступлю от тебя ни на шаг,

Мои слова не перестанут зудеть в твоих ушах, покуда ты

не уразумеешь их смысла.

Не ради доллара я говорю тебе эти слова, не для того, чтоб

заполнить время, покуда я жду парохода.

(Они настолько же твои, как и мои, я действую в качестве

твоего языка,

У тебя во рту он опутан и связан, а у меня начинает

освобождаться от пут.)

Клянусь, что под крышею дома я никогда ничего не скажу

ни о любви, ни о смерти,

И клянусь, я открою себя лишь тому или той, кто сблизится

со мною на воздухе.

Если вы хотите понять меня, ступайте на гору или на берег

моря,

Ближайший комар - комментарий ко мне, и бегущие волны

ключ,

Молот, весло и ручная пила подтверждают мои слова.

Никакая комната с закрытыми ставнями, никакая школа

не может общаться со мной,

Бродяги и малые дети лучше уразумеют меня.

Мальчишка-мастеровой всего ближе ко мне, он знает меня