Ури Цви Гринберг - Избранные стихотворения Ури Цви Гринберга

пропадает нутро у них — не до еды,

вот уж нет у них уст —

не попросят воды...

Аллай-ойя, о грусть..." —

так он пел. Приоткрывшие окна мужчины кричали певцу:

"Тише, псих!"

Да и женщины — если и склонялись на песни

из распахнутых окон, обнять порываясь его, —

всё ж, захлопывали створки встык,

не зазвав его в дом ни на миг...

Перевод В. Горт

 ПЕРЕВОДЫ С ИДИШ

«На всех моих путях, простертых в мысли…»

* * *

На всех моих путях, простертых в мысли,

Печаль разлита золотом вечерним;

А прошлое мне видится вдали

Отрезанным, как остров...

Дальше — море.

Простерлись, перепутавшись, пути

Налево и направо. Я не знаю —

Каким идти. Но ясно лишь: ведет

Любой из них к черте последней, к смерти.

 Варшава, 1921

«Нас на этой земле…»

* * *

Нас на этой земле

Столь одиноких,

Сотни тысяч.

Мы — для которых есть

Место в мире горестном,

Семь морей,

Простираясь, открыты нашему крику,

И от нашей боли, рвущейся из груди,

Содрогаются звезды.

Каждый из нас господин храма собственной плоти,

Голова любого из нас — башня радости, где

Раскачиваются колокола

Сумасшествия ночами терзаний.

Чистоте молитвенных сводов нашего сердца

Мы предпочли

Мировые кручи необузданных мыслей,

Те вершины,

Где уже не звучать голосам

Поющих девушек, и покоится страсть,

Перегоревшая в пепел.

Струны арфы там не дрожат,

И не сияет Геспер.

Только мертвенная луна

Отразилась в хищных рубинах

Волчьих глаз. И, головы обхватив,

Мы лежим с закушенными губами

У колодцев молчанья, покуда нас

Жутчайший из ужасов не разбудит...

Нам, карабкающимся на кручи,

Диким, воющим в темноту, —

Словно горные псы на скалах,

Ждать ли помощи от небес,

Что беременны сами скорбью,

И от страха черных ночей,

Обволакивающих вершины?!

Варшава-Берлин, 1922-23

Перевод В. Слуцкого

ИЗ ПОЭМЫ “В ЦАРСТВЕ КРЕСТА”

Вы, преградившие нам к солнцу

дорогу, идущих

Убиваете прежде, чем с ресниц

успевает опасть

Сон золотой, и молитва рассвету — затихнуть.

Сотни тысяч бегут в лес отчаянья, и ноябрь

Из овечьих глаз полыхает

Остриями ножей, наточенных для закланья.

И под кронами горя рождаются дети,

Кровь которых отравлена скорбью, —

Чтобы увянуть раньше, чем розы.

Я для вас не желаю сажать плодоносных деревьев,

Но деревья страданья пусть раскинут голые ветви

В царстве креста.

На заре и под вечер на ваших башнях

Хищно раскачиваются колокола,

Чьи звериные пасти

Разрывают мою беззащитную плоть.

Я развешу на голых ветвях мертвецов,

Я оставлю их гнить без присмотра

Напоказ перед всеми светилами неба...

Словно в темный колодец, я падаю в ночь,

И мне снятся кресты, на которых распяты евреи,

Вижу: в окна ваших домов

Те евреи просунули головы и на иврите

Одичало и жалобно стонут: “айегу пилатус?” —

“Где Пилат?”... И не знаете вы,

Что пророчеством черным отравлен ваш сон,

Что терзает вас ужас — не знаете, ибо

Заставляют забыть с наступлением утра

То виденье церковные колокола.

Но пророчу: поднимется облачный столп

Наших горестных вздохов и тяжких стенаний

И войдет в вашу плоть

Не распознанным горем,

И по-прежнему будете вы болтать

Воспаленными ртами: евреи! евреи! —

В ту минуту, когда в омраченных дворцах

Закричат на идиш иконы.

Перевод В. Слуцкого

 Берлин, 1923

СОЗДАНИЕ — ЧЕЛОВЕК

И спросил я у старцев, увенчанных снегом седин:

“Что есть тайна рожденья и тайна забвения в смерти,

И подобные солнцу, восход и закат человека?”

Мудрецы, только что совершив омовенье

(Их тела чистотой лихорадило), умные лбы

Над священными книгами молча склоняли.

И когда запылали в тускнеющем мире

Ярким отблеском вечера окна домов,

И глаза мудрецов притянуло закатное небо

(Что горело, как мысли в моем вопрошавшем сознаньи), —

“О дитя мое, — каждый ответил, —

Много лет я исследую эти священные книги

И толкую их смысл.

О созданьи написано там: человек.

О делах его, мудрости, кознях, плохом и хорошем...

Вот, что сказано там о восходе его и закате:

Возведенье дворцов, колокольный трезвон торжества,

Смех в беспечные ночи и чудо хожденья по морю,

Обживанье распахнутых взору пространств,

Истребленье людей и проклятия небу,

Низвержение в прах, превращение в пищу червей...”

И оставил я старцев с их книгами и обаяньем

Лунных бликов на лицах и ночью в глазах.

(Старцы в водах реки, я уверен, пошли окунуться)...

Догорело уже в городах человеческой скорби

Пламя окон. Лишь камень безумья сверкал

У меня в изголовье, когда я усталое тело

Бросил горестно в угол ночной.

 Берлин, 1923

Перевод В. Слуцкого

 ИЗ ПОЭМЫ “ДОЖДЛИВЫЕ ДНИ 1957 ГОДА”

Вечер, зелень деревьев с двух сторон песчаной дороги...

Прежде хаживал так еврей в Польше или в Литве —

Гойских странах — в осенней поблекшей одежде

Под крылами Шехины.

Ой, печальна была она, как голубица

Между нечистыми птицами, что ненавистью полны,

Наша добрая, милостивая Шехина!

Так прохаживается еврей, восклицая мысленно: “Бог мой!

Вот бы в лазурном празднике чуда через море сюда

Все местечки смогли убежать вместе с сутолокой еврейской:

Люди из вышнего мира, заучивающие нараспев;

Мелочь птичья, принцы без царства, еловая молодежь,

Сочно-ветвистая, будоражители вселенной,

Бунтари, способные строить и защищать;

Натрудившиеся сучковатые люди и неудачливые купцы,

Те, что долгие годы сохнут по доброй вести;

Знатоки мировых широт и глубин, служители мысли,

У которых нет под ногами собственной почвы, чтобы творить...

Эх, местечки с ландшафтами их, деревьями и цветами,

Синевой и зноем небесных вод...

Миллионы теплых евреев с буднями и всем тарарамом,

Себе под нос напевающих “баби-бам”,

С субботне-праздничным их переходом-к-Богу-благословен-Он!

Прилепились бы здесь к Яффе и Ашкелону, Кармиэлю и Цфату, став

Периферией, полной любви к короне нашей — Иерусалиму!

Бог мой! Увы, почему этого нет?

Что значит — нет? Почему этого нет?..”

Примечания

1

«Многие воды не зальют любви» – из Песни песней. (Примечание переводчика)