Иосиф Бродский - Собрание сочинений

Хор:

Здесь дождь, и дым, и улица,туман и блеск огня.

Честняга:

Глупцы, придурки, умники,послушайте меня,как честностью прославитьсяживя в добре и зле,что сделать, чтоб понравитьсяна небе и земле.Я знал четыре способа:– Покуда не умрешьнадеяться на Господа...

Хор:

Ха-ха, приятель, врешь!

Честняга:

Я слышу смех, иль кажетсямне этот жуткий смех.Друзья, любите каждого,друзья, любите всех -и дальнего, и ближнего,детей и стариков...

Хор:

Ха-ха, он выпил лишнего,он ищет дураков!

Честняга:

Я слышу смех. Наверноея слышу шум машин;друзья, вот средство верное,вот идеал мужчин:– Берите весла длинные,топор, пилу, перо, -и за добро творимоеполучите добро,стучите в твердь лопатами,марайте белый лист.– Воздастся и заплатится...

Хор:

Ха-ха, приятель, свист!Ты нас считаешь дурнями,считаешь за детей.

Честняга:

Я слышу смех. Я думаю,что это смех людей.И я скажу, что думаю,пускай в конце концовя не достану куревау этих наглецов.О, как они куражатся,но я скажу им всемчетвертое и, кажется,ненужное совсем,четвертое (и лишнее),души (и тела) лень.– За ваши чувства высшиецепляйтесь каждый день,за ваши чувства сильные,за горький кавардакцепляйтесь крепче, милые...

Хор:

А ну, заткнись, мудак!Чего ты добиваешься,ты хлебало заткни,чего ты дорываешьсянад русскими людьми.Земля и небо – Господа,но нам дано одно.Ты знал четыре способа,но все они – говно.Но что-то проворонил ты:чтоб сытно есть и пить,ты должен постороннемуна горло наступить.Прости, мы извиняемся,но знал ли ты когда,как запросто меняютсяна перегной года,взамен обеда сытного,взамен «люблю – люблю», -труда, но непосильного,с любовью – по рублю.И нам дано от Господанемногое суметь,но ключ любого способа,но главное – посметь,посметь заехать в рожуи обмануть посметь,и жизнь на жизнь похожа!

Честняга:

Но более – на смерть.

Предоставляю каждому судить,кого здесь нужно просто посадитьна цепь и за решетку. Чудеса.Не лучше ль будет отвести глаза?И вновь увидеть золото аллей,закат, который пламени алей,и шум ветвей, и листья у виска,и чей-то слабый вздох издалека,и за Невою воздух голубой,и голубое небо над собой.И сердце бьется медленней в груди,и кажется – все беды позади,и даже голоса их не слышны.И посредине этой тишиныим не связать оборванную нить,не выйти у тебя из-за спины,чтоб сад, и жизнь, и осень заслонить.Стихи мои как бедная листва.К какой зиме торопятся слова.Но как листву – испуганно ловивокруг слова из прожитой любви,и прижимай ладони к голове,и по газонной согнутой травеспеши назад – они бегут вослед,но, кажется, что впереди их нет.Живи, живи под шум календаря,о чем-то непрерывно говоря,чтоб добежать до самого концаи, отнимая руки от лица,увидеть, что попал в знакомый сад,и оглянуться в ужасе назад:– Как велики страдания твои.Но, как всегда, не зная для кого,твори себя и жизнь свою творивсей силою несчастья твоего.

Средь шумных расставаний городских,гудков авто и гулов заводских,и теплых магазинных площадейопять встречать потерянных людей,в какое-то мгновенье вспоминатьи всплескивать руками, догонять,едва ли не попав под колесо,да, догонять, заглядывать в лицо,и узнавать, и тут же целовать,от радости на месте танцеватьи говорить о переменах дел,«да-да, я замечаю, похудел»,«да-да, пора заглядывать к врачу»,и дружелюбно хлопать по плечу,и, вдруг заметив время на часахи телефон с ошибкой записав,опять переминаться и спешить,приятеля в объятьях придушитьи торопиться за трамваем вслед,теряя человека на пять лет.Так обойдется время и со мной.Мы встретимся однажды на Сеннойи, пары предложений не сказав,раздвинув рты и зубы показав,расстанемся опять – не навсегда ль? -и по Садовой зашагает вдальмой грозный век, а я, как и всегда,через канал, неведомо куда.

Вот шествие по улице идети нас с тобою за собой ведет,да, нас с тобой, мой невеселый стих.И все понятней мне желанье ихпо улице куда-нибудь плестись,все отставать и где-то разойтись,уже навек, чтоб затерялся след,чтоб вроде бы их не было и нет,и это не насмешка и не трюк,но это проще, чем петля и крюк,а цель одна и в тот и в этот раз,да, цель одна: пусть не тревожат нас.Пусть не тревожат нас в осенний день.Нам нелегко, ведь мы и плоть и теньодновременно, вместе тень и свет,считайте так, что нас на свете нет,что вас толкнула тень, а не плечо.А нам прожить хотя бы день еще,мы не помеха, не забьемся в щель.А может быть, у них другая цель.Перед тобою восемь человек,забудь на миг свой торопливый веки недоверчивость на время спрячь.Вон, посмотри, проходит мимо – Плач.

В Петербурге сутолка и дрожь,в переулках судорожный дождь,вдоль реки по выбоинам скулпробегает сумеречный гул.Это плач по каждому из нас,это город валится из глаз,это про-летают у аллейскомканные луны фонарей.Это крик по собственной судьбе,это плач и слезы по себе,это плач, рыдание без слов,погребальный гром колоколов.Словно смерть и жизнь по временам -это служба вечная по нам,это вырастают у лица,как деревья, песенки конца.Погре-бальный белый пароход,с полюбовным венчиком из роз,похо-ронный хор и хоровод,как Харону дань за перевоз.Это стук по нынешним правам,это самый новый барабан,это саксофоны за рекой,это общий крик – за упокой.Ничего от смерти не убрать.Отчего так страшно умирать,неподвижно лежа на спине,в освещенной вечером стране.Оттого, что жизни нет конца,оттого, что сколько не зови,все равно ты видишь у лицатот же лик с глазами нелюбви.

Тоска, тоска. Хоть закричать в окно.На улице становится темно,и все труднее лица различать,и все трудней фигуры замечать,не все ль равно. И нарастает злость.Перед тобой не шествие, а горстьизмученных и вымокших людей.И различать их лица все трудней.Все те же струйки около висков,все то же тарахтенье башмаков,тоска ложится поперек лица.Далеко ли, читатель до конца.Тоска, тоска. То тише, то быстрейвдоль тысячи горящих фонарей,дождевиков, накидок и пальто,поблескивая, мечутся авто,подъезды освещенные шумят,как десять лет вперед или назад,и залы театральные поют,по-прежнему ища себе приют,по улицам бездомные снуют.А что бы ты здесь выбрал для себя.По переулкам, истово трубя,нестись в автомобиле или вдругв знакомый дом, где счастливый твой другв прихожей пальцем радостно грозитза милый неожиданный визит,а может – с торопливостью дыша,на хоры подниматься не спеша,а может быть, оплакивать меня,по тем же переулкам семеня.Но плакать о себе – какая ложь!Как выберешь ты, так и проживешь.Так научись минутой дорожить,которую дано тебе прожить,не успевая все пересмотреть,в которой можно даже умереть,побольше думай, друг мой, о себе,оказываясь в гуще и в гурьбе,быстрее выбирайся и взглянихоть раз – не изнутри – со стороны.Так выбирай светящийся подъезд,или пластмассу театральных мест,иль дом друзей, былое возлюбя.Но одного не забывай – себя.Окончен день. Но это для него,да, для полугероя моего.А здесь все те же длятся чудеса,здесь, как и прежде, время три часа,а может быть – часы мои не лгут -здесь вечность без пятнадцати минут.Здесь время врет, а рядом вечность бьет,и льется дождь, и шествие идеткуда-нибудь по-прежнему вперед,и наш Торговец открывает рот.

На свете можно все разбить,возможно все создать,на свете можно все купитьи столько же продать.Как просто ставить все в актив,в пассив поставив кровь,купив большой презерватив,любовь и нелюбовь.Но как бы долго ни корпел,но сколько б ни копил,смотри, как мало ты успел,как мало ты купил.Твой дом торговый прогорит,ты выпрыгнешь в окно,но Кто-то сверху говорит,что это все равно.Ох, если б Он не наезжалпо нескольку недельв бордель, похожий на базар,и в город – на бордель.Когда б Он здесь и не бывал,не приходил во сны,когда б Господь не набивалстране моей цены,то кто бы взглядывал вперед,а кто – по сторонам,смотрел бы счастливый народназад по временам,и кто-то б думал обо мне,и кто-нибудь звонил,когда бы смерть пришла – в огнеменя бы схоронил,и пепел по ветру! как пыль,не ладанку на грудь!Как будто не было. Но был,но сам таким не будь.Прощай, мой пасынок, мой сын,смотри, как я горю,и взором взглядывай косымна родину свою.Над нами время промолчит,пройдет не говоря,и чья-то слава закричитнемая, не моя.В погонах века своего,как маленький простак,вступай, мой пасынок, в негос улыбкой на устах,вдыхая сперму и бензинпосередине дня,входи в великий магазин,не вспоминай меня.

Увы, несчастливый примердля тех, кто помнить и любить умелсвои несовершенные дела...Но к нам идет жестокая пора,идет пора безумного огня.(О, стилизованный галоп коня,и пена по блестящим стременам,и всадник Апокалипсиса – к нам!)Идет пора... Становится темней.Взгляни на полуплоть полутеней,взгляни на шевелящиеся рты -о, если б хоть таким остался ты.Ведь, может быть, они – сквозь сотни леткаких-то полных жизней полусвет.Огонь. Элементарная стрельба.Какая элегантная судьба:лицо на фоне общего гриба,и небольшая плата наконецза современный атомный венеци за прелестный водородный гром...О, человек наедине со злом!Вы редко были честными, друзья.Ни сожалеть, ни плакать здесь нельзя,отходную столетию не спеть,хотя бы потому, что не успеть,хоть потому, что вот мы говорим,а с одного конца уже горими, может статься, завтра этот День.И кто прочтет мою поэму. Тень.Огонь, огонь. Столетие – в ружье!Но – плоть о плоть и влажное белье...Огонь, огонь. Ты чувствуешь испуг....Но темнота и юной плоти стукв ночи, как современный барабанперед атакой, и выходит Пани не свирель, а флейту достает,и лес полуразрушенный поет,растут грибы и плещутся ручьисквозь сонные зачатия в ночи.Играй, играй тревогу и печаль -кого-нибудь оказывалось жаль,но было поздно. Видимо, судьба.И флейта, как архангела труба,на Страшный Суд меня не позовет.Вот шествие по улице идет,и остается пятеро уже.Так что там у Счастливца на душе.

Ни родины, ни дома, ни изгнанья,забвенья – нет, и нет – воспоминанья,и боли, вызывающей усталость,из прожитой любови не осталось.Как быстро возвращаются обратновстревоженные чувства, и отрадно,что снова можно радостно и нервнознакомцу улыбаться ежедневно.Прекрасная, изысканная мука -смотреть в глаза возлюбленного другана освещенной вечером отчизнеи удивляться продолженью жизни.Я с каждым днем все чаще замечаю,что все, что я обратно возвращаю, -то в августе, то летом, то весною, -какой-то странной блещет новизною.Но по зиме и по земле холоднойпустым, самоуверенным, свободнымкуда как легче, как невозмутимейискать следы любви невозвратимой.Но находить – полузнакомых женщин,тела, дома и голоса без трещин,себя – бегущим по снегу спортсменом,всегда себя таким же неизменным.Какое удивительное счастьеузнать, что ты над прожитым не властен,что то и называется судьбою,что где-то протянулось за тобою:моря и горы – те, что переехал,твои друзья, которых ты оставил,и этот день посередине века,который твою молодость состарил, -– все потому, что чувствуя поспешность,с которой смерть приходит временами,фальшивая и искренная нежностькричит, как жизнь, бегущая за нами.

Волнение чернеющей листвы,волненье душ и невское волненье,и запах загнивающей травы,и облаков белесое гоненье,и странная вечерняя тоска,живущая и замкнутая немо,и ровное дыхание стиха,нежданно посетившее поэмув осенние недели в октябре, -мне радостно их чувствовать и слышать,и снова расставаться на заре,когда светлеет облако над крышейи посредине грязного двораблестит вода, пролившаяся за ночь.Люблю тебя, рассветная пора,и облаков стремительную рваностьнад непокорной влажной головой,и молчаливость окон над Невой,где все вода вдоль набережных мчитсяи вновь не происходит ничего,и далеко, мне кажется, вершитсямой Страшный суд, суд сердца моего.Я затянул, что дальше и нельзя.Но скоро все окончится, друзья.Да, слишком долго длится мой рассказ -часы не остановятся для вас.Что ж, хорошо. И этому я рад.Мои часы два месяца стоят,и шествие по улицам идет.Толпа то убывает, то растет,и, не переставая, дождик льет.И жизнь шумит и зажигает свет,и заболевших навещает смерть,распахивая форточки квартири комнаты с багетами картин,с пюпитрами роялей, с тишиной,где Дочь с Отцом, где Бедный Муж с Женойпрощаются, и привыкаешь самсчитать по чувствам, а не по часамбегущий день. И вот уже легкопонять, что до любви недалеко,что, кажется, войны нам не достать,до брошенных друзей рукой подать.Как мало чувств, как мало слез из глазмеж прежних нас и современных нас.Так чем же мы сейчас разделеныс вчерашним днем. Лишь чувством новизны,когда над прожитым поплачешь всласть,над временем захватывая власть.Октябрь, октябрь, и колотье в боку,и самое несносное, наверно,вдруг умереть на левом берегуреки, среди которой ежедневноискал и находил кричащих птиц,и сызнова по набережным бледнымвдоль улочек и выцветших больницты проносился, вздрагивал и медлил.Октябрь, октябрь. Пойти недалекои одинокость выдать за свободу.Октябрь, октябрь, на родине легкои без любви прожить четыре года,цепляться рукавом за каждый куст,в пустом саду оказываться лишними это описанье правды чувствопять считать занятием невысшим.

Все холоднее в комнате моей,все реже слышно хлопанье дверейв квартире, замирающей к обеду,все чаще письма сыплются соседу,а у меня – сквозь приступы тоски -все реже телефонные звонки.Теперь полгода жить при темноте,ладони согревать на животе,писать в обед, пока еще светло,смотреть в заиндевевшее стекло,и, как ребенку, радоваться дням,когда знакомцы приезжают к нам.Настали дни прозрачные, как свистсвирели или флейты. Мертвый листнастойчиво желтеет меж стволов,и с пересохших теннисных столовна берегу среди финляндских дачслетает век, как целлулойдный мяч.Так в пригород и сызнова назадприятно возвращаться в Ленинградиз путешествий получасовых,среди кашне, платочков носовых,среди газет, пальто и пиджаков,приподнятых до глаз воротникови с цинковым заливом в головепройти у освещенного кафе.Закончим нашу басню в ноябре.В осточертевшей тягостной игрене те заводки, выкрики не те,прощай, прощай, мое моралитэ(и мысль моя – как белочка и круг).Какого чорта в самом деле, друг!Ведь не затем же, чтоб любитель книгтебе вослед мигнул: Философик!и хохотнул, а кто-нибудь с тоскойсочувственно промолвил бы: «на кой».Так что там о заливе – цвет водыи по песку замерзшему следы,рассохшиеся дачные столы,вода, песок, сосновые стволы,и ветер все елозит по коре.Закончим нашу басню в ноябре,кота любви подтягивай к мешку.Любовников пропустим по снежку.

1