Иосиф Бродский - Собрание сочинений

Баллада

Не в новость ложь и искренность не в новость.Какую маску надевает совестьна старый лик, в каком она нарядепоявится сегодня в маскараде?Бог ведает. Послушайте балладу,но разделите нежность и браваду,

реальное событье с чудесами -все это вы проделаете сами.Придется покорпеть с моим рассказом,ваш разум будет заходить за разум,что в общем для меня одно и тоже.Потрудитесь. Но истина дороже.

Я шел по переулку / по проспекту,как ножницы – шаги / как по бумаге,вышагиваю я / шагает Нектосредь бела дня / наоборот – во мраке.

И вновь благоухали анемоны,выкрикивали птицы над базаром,гудели привокзальные колонны,но я-то проходил среди развалин.

И, Господи, что виделось, что было,как новая весна меня ловила,и новым колесом автомобиляменя на переулочках давила.

И новая весна уже лежала,любовников ногами окружалаи шарила белесыми рукамии взмахивала тонкими кругами.

Благословен приятель победивший,благословен удачливый мужчина,благословен любовник, придавившийногой – весну, соперника – машиной.

Лови, лови. Лови меня на слове,что в улице средь солнца и метели,что во сто крат лежащий в луже кровисчастливее лежащего в постели.

Слова Лжеца – вы скажете. Ну что же.Я щеголяю выдумкой и ложью,лжецу всегда несчастия дороже:они на правду более похожи.

Романс

Актер изображает жизнь и смерть,натягивает бороду, парик.

– Попробуйте однажды умереть! -знакомый Лжец открыто говорит.

Он вечно продолжает свой рассказ,вы – вечно норовите улизнуть.Заметив вас, он хочет всякий разо вашей жизни что-нибудь сболтнуть.

Он вводит вас в какой-то странный мирсквозь комнаты дремучие, как лес,он прячется за окнами квартир,выкрикивает издали: Я здесь!

Все правильно. Вы чувствуете страх,все правильно – вы прячете свой взор,вы шепчете вослед ему – дурак,бормочете – все глупости и вздор.

Друзья мои, я вам в лицо смотрю,друзья мои, а вас колотит дрожь,друзья мои, я правду говорю,но дьявольски похожую на ложь.

Шаги и шорох утренних газет,и шум дождя, и вспышки сигарет,и утреннего света пелена,пустые тени пасмурного дня,и ложь, и правда, что-нибудь возьми,что движет невеселыми людьми.Так чувствуешь все чаще в сентябре,что все мы приближаемся к поребезмерной одинокости души,когда дела все так же хороши,когда все так же искренни словаи помыслы, но прежние права,которые ты выдумал в любвик своим друзьям, – зови их, не зови,звони им – начинают увядать,и больше не отрадно увидатьв иной зиме такой знакомый след,в знакомцах новых тот же вечный свет.

Ты облетаешь, дерево любви.Моей не задевая головы,слетают листья к замершей земле,к моим ногам, раставленным во мгле.Ты все шумишь и шум твой не ослаб,но вижу я в твоих ветвях октябрь,все кажется – кого-то ты зовешь,но с новою весной не оживешь.Да, многое дала тебе любовь,теперь вовеки не получишь вновьтакой же свет, хоть до смерти ищидругую жизнь, как новый хлеб души.

Да, о Лжеце. Там современный слоги легкий крик, но не возьму я в толк,зачем он так несдержан на язык,ведь он-то уже понял и привыкк тому – хоть это дьявольски смешно -что ложь и правда, кажется, одно,что лживые и честные словаодна изобретает голова,одни уста способны их сказать,чему же предпочтенье оказать.Как мало смысла в искренних словах,цените ложь за равенство в правахс правдивостью, за минимум возни,а искренность – за привкус новизны. [18]Пусть говорит Усталый Человек.Чего мне ждать от этаких калек,опять пойдут неловкий стихи,чуть-чуть литературщины, тоски;когда-нибудь коснешься тех же мук,и городских элегий новый звукопять взлетит. Ну, вот и цель и хлеб:к своим ногам вымеривать их цепь,к своей судьбе – и поперек и вдольу всех у них одна и та же боль.

(Романс Усталого Человека)

Осенний сумрак листья шевелити новыми газетами белеет,и цинковыми урнами сереет,и облаком над улочкой парит.И на мосту троллейбус тарахтит,вдали река прерывисто светлеет,а маленький комок в тебе болеети маленькими залпами палит.

И снова наступает забытье,и льется свет от лампы до бумаги,глядят в окно на странное житьепугающие уличные знаки.Комком бумажным катится твой веквдоль подворотен, вдоль по диабазуи в переулках пропадает сразу.А ты смотри, ты все смотри наверх.

Хоть что-нибудь увидишь в небесах,за новыми заметишь облаками.

Как странно обнаружить на часахвсю жизнь свою с разжатыми рукамии вот понять: она – как забытье,что не прожив ее четвертой части,нежданно оказался ты во властии вовсе отказаться от нее.

Читатель мой, куда ты запропал.Ты пару монологов переспал,теперь ты посвежел – сидишь, остришь,а вечером за преф или за бриджот нового романса улизнешь,конечно, если раньше не заснешь.Так, видимо, угоднее судьбе.О чем же я горюю, о себе.Пожалуй, нет. Привычно говорю.Ведь я и сам немногое дарю,привычно говорю: читатель где!И, кажется, читаю в пустоте.

Горюй, горюй, попробуем сберечьвсех персонажей сбивчивую речь,что легче, чем сулить и обещать,чем автора с героями смешать,чем вздрагивая, хмыкая, сопяв других искать и находить себя.Горюй, горюй. Сквозь наши временаплывут и проползают именадругих людей, которых нам не знать,которым суждено нас обогнать,хотя бы потому, что и для наструдней любить все больше каждый раз.

Итак, за сценой нарастает джаз,и красные софиты в три лучавыносят к рампе песню Скрипача.

Тогда, когда любовей с нами нет,тогда, когда от холода горбат,достань из чемодана пистолет,достань и заложи его в ломбард.

Купи на эти деньги патефони где-нибудь на свете потанцуй(в затылке нарастает перезвон),ах, ручку патефона поцелуй.

Да, слушайте совета Скрипача,как следует стреляться сгоряча:не в голову, а около плеча!Живите только плача и крича!

На блюдечке я сердце понесуи где-нибудь оставлю во дворе.Друзья, ах, догадайтесь по лицу,что сердца не отыщется в дыре,

проделанной на розовой груди,и только патефоны впереди,и только струны-струны, провода,и только в горле красная вода.

Он отнимает скрипку от плеча,друзья, благодарите Скрипача.Так завернем в бумажку пятакии – в форточку. И взмах его рукина дне двора беспомощно мелькнет,он медленно наклонится, вздохнети, растянув в полуулыбке рот,упавшие монеты подберет.

Вот вспоминай года после войны.По всем дворам скитаются они,и музыка ползет вдоль темных стенто дважды в день, а то и трижды в день.Свистят, свистят весь день смычки калек,как будто наступает новый век,сплошное пенье, скрипки, кутерьма,и струнами опутаны дома,и все смычки военные свистят,и пятаки по воздуху летят.

Как учит нас столетье выбиратьтот возраст, где удачней умирать,где целый дом роняет из окнатот возраст, где кончается война,тот возраст, где ты шествовал меж пуль.Ты голову просовываешь в нуль,просовываешь новую тоскув нуль с хвостиком, а хвостик – к потолку.

Но где они, куда они ушлии где твои слова их не нашли.Ведь это все звучало не вчера,и, слыша только скрипки со двора,сквозь эти дни все рушится вода.К каким делам мы перешли тогда.

Была ли это правда, или ложь,теперь наверняка не разберешь,но кто-то был правдив, а кто-то лжив,но кто-то застрелился, кто-то жив,а кто играет до сих пор в кино,но остальные умерли давно.Но был другой – таким и надо быть -кто ухитрился обо всем забыть,своей игрой столовые пленяв.

Живи, живи. Мы встретимся на днях.

Живи в послевоенных городах,играй в столовых, вечером – в садах,играй, играй провинциальный вальси мальчикам подмигивай – для нас.Твой день пройдет, мелькнет, как легкий турсреди смычков, огней, клавиатур,провинциальный клен прошелестит,и женщина знакомая простит,и Бог простит безумный краткий веквоенных и заслуженных калек,и ты уйдешь, не задолжав за хлеб,но искус у окна преодолев...

И продолжать осмеливаюсь я.Вперед, моя громоздкая ладья,читатель мой, медлительность прости,мне одному приходится грести.

Вот Арлекин в проулок повернул,а Лжец Поэту ловко подмигнули, за руку схватив, повлек в проход,за ними увязался Дон Кихот.И вот они уже у входа в бар.Усталый Человек на тротуарбессильно опустился и заснул,а дождь все лил, и разносился гулдневных забот. Скрипач висел в петле.

А мы поговорим о Короле.

Баллада