Ситцевая флейта - Светлана Геннадьевна Леонтьева
И нынче не сдамся я. Марфа, ты Марфа!
Петля, что на шее, заместо мне шарфа,
и взгляды мне в спину – хрустят позвонки!
Но не отпускай, ты земля (снег наружу).
Ещё поборюсь, постою я, не струшу
у этих домов, у могил, у реки.
***
Иди ты ко мне, пожалею, моя дура-пуля,
моё ты раненье, моя ты стрела между рёбер…
Моя катастрофа, откуда тебе не вернули,
держу твоё знамя, ладонь приварилась в ознобе,
а вместе с ладонью и пальцы! Иди, пожалею!
О, страшный, заброшенный город мой, что в Бэйчуане,
где люди спастись не сумели, бежать по аллее…
А землю трясёт, выворачивая, словно бы в чане
весь мир выкипает: вот мышцы, вот кожа, вот кости.
А я в этот миг вся дрожу! И, дрожащая, постю!
Кричу, что меня перехлёстывает от любови
огромной, что крылья её волочу…
Плавят кровли
дома, что гармони орут колыбельные песни ребёнку.
И стёкла разбиты, и башни растут, как в Кавказе.
О, где бы взять лодку, фелуку, галеру ли, джонку,
чтоб выбраться? Место ли есть на каркасе,
на шёлке, на коврике с жёлтой подкладкой из пуха?
Когда у меня к тебе чувство: ребёнка к собрату,
когда у меня к тебе чувство, как будто собаке старуха
кусок колбасы протянула!
А ты мне – гранату…
Но здесь жили люди. Здесь был Бэйчуань – град Китайский.
Здесь сок тростниковый мы пили в кафе возле моря,
вот этой бедою теперь в своих снах причащайся,
сюда выпадай, словно яблоко из кущей райских,
из камня ты тело теши, словно скульптор в предгорье
с размахом Лоренцо Бернини, впадая в экстазы.
Хотя бы из дерева или, попробуй из воска.
Верни мне прорубленный город! Весь-весь до киоска,
до площади, дома, полиции, видишь, расчёска
и гребень в снегу – он затоптан, вморожена слёзка
вот этой девчушки, её-то за что так, подростка?
Сметая с пути? Но не это меня так пугает,
хотя это тоже! А больше всего всеохватно
моё к тебе небо! От нежности что бирюзово!
Мои к тебе звёзды – вот Сириус, вот Золотая
огромная Рыба, звезда – ненадёжного брата
созвездье Персея, Цефеи и тайны алькова.
Тебя не добыть мне обратно! Не вытесать душу
из скрипки, органа, что Бах. Что пейзажи Куинджи,
что сок из сонаты, из Лунной, что из влаги сушу.
Жалею…о, как я жалею. Мне снежно, мне вьюжно.
И сказано было о том, возлюби своих ближних
и дальних, враждующих против. О, дурочка-пуля,
ты раной во мне расцветаешь, дырой под медалью…
Давай отмотаем мы в прошлое. Там, где заснули,
чтоб не было утра. И ссоры. И воплей из спален.
***
Ослепляет глаза мои нежность до такой слепоты,
что я внутренним оком весь мир созерцаю, весь космос!
Мой сыночек, Павлуша, пишу тебе, до хрипоты
проговариваю слово каждое. Помню, как рос ты!
Твои ручки и ножки…любимее нет и родней.
Я пишу отовсюду. Из этого времени или
из блокадного города – города сотни смертей,
из сожжённого в топке, сгоревшего я Чернобылья.
Из Мологи утопленной, о, как Калязин мне жаль,
я пишу из-под башни вмурованным, сдавленным слогом…
Вот я трогаю камни шершавые: сбитая сталь
прежних букв…Но не верь никаким эпилогам!
Обнимаю тебя. Сколько нежности светлой, льняной
из неё можно ткать и пути, и дороге все в шёлке!
А все матери маются этой прекрасной виной,
что не всё отдала, что смогла, я твержу втихомолку,
что могла бы дать больше я знаний, умений, идей!
А сейчас, а вчера я из прошлого, из Ленинграда
вот пишу, визг снарядов и вой площадей,
мама, Веня, соседка…хочу про живых, про когда-то.
И про то, что мы встретимся! Запах цветов, имбиря
и берёзовых почек. Что русский всегда про берёзы,
выживают они вопреки, а не благодаря
даже с этою раной в боку там, где слёзы.
Нынче были в музее у нас Вера Инбер. Вишневский, Цветнов.
Я пишу из всех памятников, гарью пахнут кричащие буквы.
Покроши хлеб и просо, как было когда-то, пшено
голубям, воробьям, белым чайкам на Волге у бухты.
Я по клюкву ходила, и я приносила грибы
с золотистыми шляпками, жарила с луком, картохой.
И не верь, что мир – прах. И не верь, что могу я не быть,
мой кровинка, мой кроха.
Поэту
1.
Чем занимается поэт? Один идёт, спасает мир.
Собак да кошек, птиц, калек, того, кто нищ, того, кто сир.
Как Данко, разрывает грудь и достаёт свои слова
расстрельные в висок, вовнутрь.
Писал же Фёдор Сологуб:
«Смерть нам к лицу», что плоть – дрова!
В поэте сотворился мир.
Так, из поэтова ребра
(поэтом был Адам!), бери –
возникла Ева. Всё – вчера
поэту завтра! Слёз поток,
чтоб море просолить со щёк,
поэт убитый, как зверёк
лежит, скукожив тельце вширь,
вдоль-поперёк…
2.
Настоящие поэты клянутся, что умрут!
Отпустят всех птиц из грудной они клетки,
но вовек не бросят крепость-редут,
разрушенный, преданный за тридцать три монетки.
3.
Настоящий поэт никогда не скажет пренебрежительно
про русские, белые, что музыка на морозе,
про них, невозможных, как небожители,
про них, чей в крови у нас сок – о берёзе!
Настоящий поэт настоящему поэту
свою руку подаст. И плечо. Позвоночник.
…Мы замерзаем у ног этих жгучих брюнетов
нынче ночью…
4.
Поэт не ревнив. Не завистлив. Не станет
кричать: «Ой, украли!». Он взвалит на плечи
свои Арараты из марсовой стали,
свои Эвересты из снов на металле,
ему эшафот – место на пьедестале,
петля – ему маятник млечный.
5.
Мне так хорошо ходить оплеванной, заклёванной,
меня ненавидят все графоманы.
Но я не затонирована, не забронирована,
вставляйте персты с мои рваные раны.
Я просто жалею всех тех, кто отважился
меня таровать. Выжигать в строчках лилии.
Растерзанным я Альбиони – в адажио
срастаюсь: вот кости, а вот сухожилия!
6.
Маяковский рифмуется с Бродским и Вознесенским,
Евтушенко читал лекции в ажиотажной Америке.
Настоящего поэта сколько ни ставь к стенке,
он вырастает Стеной Плача и Стеной Истерики.
7.
Ты спроси у меня, как бороться мне с Каином,
Ты спроси у меня, как смириться мне с Брутом?
Обступили – до виселиц! – центр и окраину,
и что проку им в ноги упасть мне прилюдно?
Выдирая из сердца свой город до камня!
Не спасая себя. Подарив своё имя
всем кострам инквизиций, кто печь, а кто пламя.
Я теперь лишь идея, крыло, струйка дыма!
Перекрыты артерии
