Вячеслав Воробьев - ЛиПа

Царят помещики, купцы,

Суды, охранка...

А муравью простому нет

Житья на свете.

И это длится тыщи лет...

А кто в ответе?!

Меня берёт за горло страх.

Ну, ладно б — в Штатах...

Но здесь, в архангельских лесах,

В родных пенатах!..

И так мне трудовой народ

Вдруг стало жалко,

Что я свершил переворот

Еловой палкой.

Тут всё дороже на пятак.

Минута в небе длится — чуть подольше.

Поташнивает в небе — чуть побольше.

Внизу поташнивает — но не так.

(Василий Казанцев. Выше радости, выше печали)

Стихи потянут на пятак.

О них бы мне не вспоминать подольше.

От них поташнивает — чуть побольше.

От всех поташнивает — но не так.

Эпиграмму на себя

Написать не просто,

Надо, автора любя,

Стать повыше ростом.

...Написал — и не дышу,

Удивляюсь прямо:

На себя донос пишу,

А не эпиграмму.

(Марк Лисянский. Сигнальный огонь)

Самокритику любя,

Как родную маму,

Написал я на себя

Как-то эпиграмму.

К полу намертво прирос

И гляжу с опаской:

Получается донос,

А не то что пасквиль.

Как слова ни изменял,

Чтоб не вынесть сора,

Вышло что-то у меня

Вроде приговора.

Ни прочесть, ни показать

И ни напечатать.

Остаётся разжевать

И поглубже спрятать.

А написано с душой:

Факты, лица, дата...

Значит, очень хорошо

Знаю адресата.

Я замечаю: что ни год —

То усложняются процессы:

Похорошели стюардессы —

Подорожал Аэрофлот!

(Иван Лысцов. Происхождение)

...Теперь я вглядываюсь в лица,

Когда сажусь на поезда:

Похорошеют проводницы —

Ну, хоть пешком ходи тогда!

Ночной старинный шлях как будто вымер.

Давно огни погашены в домах.

Я не Олег, не Игорь, я — Владимир,

лишь жаль, что не Владимир Мономах.

(Владимир Марфин. Свет Отечества)

Занять великий стол — и вся недолга!

Но что с судьбой поделаешь, друзья?...

И я не Игорь, и жена не Ольга,

и родственники, вроде, не князья.

Эол над ухом тренькает на арфе.

Дорога под луной белым-бела.

Отколь фамилие такое — Марфин?...

Видать, в роду посадница была.

Владимир я! Нет имени милее...

Подумать надо, как себя вести:

Иль шапку заказать потяжелее,

Иль Русь ещё разочек окрестить?!...

И в горах гремел орган

раньше времени, в котором

вместе с миром пели хором

Иоганн и Себастьян.

(Юрий Михайлик. Однажды в сентябре)

Содрогался перевал

от органа всю неделю.

Вольфганг вторил Амадею,

Моцарт тоже подпевал.

Пели арию Садко

Римский с Корсаковым вместе.

Звуки по горам окрестным

Разносились далеко.

А Седой и Соловьёв

удивили всех красивым

замечательным мотивом

«Подмосковных вечеров»...

Поёт магнитофон в хантыйском чуме.

К воде приник кочевник-краснотал.

Здесь спутник над становьями Кучума

Вчера перед закатом пролетал.

(Владимир Нечволода. На земле моей)

Вы думаете: раз — и покорили?!...

Держи карман! А дело было так:

Под вечер тучи плыли над Сибирью,

Над ними — спутник, в нём сидел Ермак

И, снявши шлем, искал в просветах редких

Дымки, становья, чумы, лагеря...

Короче, визуальную разведку

Осуществлял, и, видимо, не зря.

Включив радар над самым главным чумом,

Он ясно различил магнитофон.

Леонтьев измывался над Кучумом...

Луганский, наш! Ну, до чего ж силён!..

Но выступили бисеринки пота,

Когда он пролетал над Иртышом.

Как будто бы предчувствовал чего-то...

И стало на душе нехорошо.

К приборам наклонился он понуро.

Бог весть, какая доля завтра ждёт...

Спустился где-то возле Бай-Конура [1]

И стал готовить казаков в поход.

...к высшей мере — поцелую

я тебя приговорю.

И, бледнея от волненья,

озираясь, словно вор,

приведу я в исполненье

свой суровый приговор!

(Владимир Павлинов. Настоящее время)

За твою измену злую,

что меня лишила сил,

к высшей мере — поцелую —

я тебя приговорил.

Хоть и нету оправданья

вероломству твоему,

этим страшным наказаньем

смоешь ты свою вину.

Но при всём честном народе

в небо женский крик взлетел:

«Не целуй меня, Володя,

я согласна на расстрел!»

Есть тайный смысл

в корявости строки.

Споткнёшься взглядом —

и начнёшь сначала.

(Надежда Полякова. Приближение)

Есть тайный смысл

в неровности тропы,

возделанной богами

для Сизифа.

Он щедро

камень потом окропил.

А было в гладко — не было бы мифа.

И не случайно

поселился червь

в том яблоке,

что пало на Ньютона.

Прополз бы мимо он,

сей плод презрев —

и не было б

великого закона.

Короче, нету худа без добра.

Так ты, читатель,

ободрав колени

и лоб разбив о прихоти пера,

проникнешь в суть

корявых откровений.

Изящные изгибы кривизны...

Есть где споткнуться

и подняться снова.

И в каждой строчке —

пропасть новизны.

Сто раз начнёшь —

и не поймёшь ни слова.

Здесь,

Говорят, был храм Ахиллы

И восседал в нём Посейдон.

(Григорий Пятков. Вдали и рядом)

Слежу

За самой первой драмой.

Ещё в законе — «не убий!»

В ветвях над Евом и Адамой

Качается зелёный змий...

В любой

Гречанке вижу фею.

Душа свиданья с нею ждёт.

Вот Эвридик свою Орфею

Под звуки лиры в дом ведёт...

Мне

Эрудиции хватило

Синод не спутать и Сион,

Знать, где Ахилла, где Аттила,

Где Волго-Дон, где Посейдон.

Я видел,

Как Зевес сердито

На женщин выпадал дождём,

Как от Гермесы с Афродитом

Был чувственный Эрот рождён...

Ахиллу

Помню и поныне.

Её я, как родную, чту.

Она была на Украине,

Лечила хворую пяту.

К тебе прильнул ветвями клён,

Я знаю — он в тебя влюблён.

Но не пойми меня превратно:

Я не ревную. Мне приятно.

(Юрий Разумовский. Вереница)

Тебя сучком коснулся дуб.

Как не принёс он нам беду б!

Но я спокоен за тебя:

К нему привязана свинья.

Вокруг тебя обвился плющ.

Его поступок вопиющ!

В священном гневе трепеща,

Обрежу корень у хлыща.

Глазеют все, кому не лень.

Влюбился даже старый пень.

Не стану делать ничего.

Я просто сяду на него.