Вячеслав Воробьев - ЛиПа

Такого лес не видывал давненько.

Природа будто встала на дыбы!

Ведь сам Артур Исакыч Вороненко

С утра пораньше

Вышел по грибы.

Не задаёт вопросов глупых чибис,

Несут сороки радостную весть,

С медведем

От восторга приключилась

Вошедшая в пословицу болезнь.

Зверушки,

Позабыв про осторожность,

Тотчас к нему со всех пустились ног.

Визжат,

Галдят,

Свистят:

«При этом можно!

Один у нас защитник и знаток!»

Бегом,

Ползком,

Вприпрыжку,

Тихой сапой...

Сплели из дуба лавровый венок.

Какой-то волк своей мохнатой лапой

Помог ему взобраться на пенёк.

Он от волненья стал белее мела,

Откашлялся и вытащил стихи.

Минута —

И поляна опустела,

Лишь хлопали в ладоши лопухи.

Как хорошо, если хочется

самозабвенно хотеть!

(Владимир Грядовкин. Разнотравье)

Ах, эта душная ночь!

В озере месяц полощется.

Как хорошо, если хочется!

Надо попробовать смочь.

Но — чёрт возьми! —

Летали в космосе

Стихи, написанные мной.

Их Николаев взял в ракету,

Чтоб на досуге почитать,

И двести с липшим раз планету

Им выпал жребий облетать.

(Николай Доризо. Избранные произведения)

Случайно я подслушал как-то,

Что Центр решил, устав от схем,

Отправить в космос для контактов

Все тиражи моих поэм.

Их собирали скрупулёзно

В пыли больших библиотек,

У дам выпрашивали слёзно

И сберегали от потех.

Смотрю, как Главный в люк бросает,

Туманя взгляд поверх очков,

Бестселлер для домохозяек,

Отраду тихих старичков.

Была поэзия — и нету...

Что на досуге почитать?!

Но двести с липшим раз планету

Им выпал жребий облетать.

Забудь про всё, очнись и слушай,

И информацию лови:

Контейнер отдал Богу душу,

Тараня плотные слои.

Но я считаю: несомненно,

Всем очень крупно повезло,

Что разлетелись по Вселенной

Стихи поэта Доризо.

И путь, просёлочный и узкий,

пролёг до утренней звезды.

О боже, ну какой же русский

не любит медленной езды.

(Владимир Евсеичев. Места отеческие)

Ползу по узенькой дорожке

и оставляю пыльный след.

Трясутся старенькие дрожки.

То пень, то кочка, то кювет.

Друзья несутся в самолётах.

Идёт-гудёт ХХ-й век.

Мне ж торопиться неохота:

я всё же русский человек.

На мозги давят перегрузки,

летят на запад поезда,

а я считаю: не для русских

любая быстрая езда.

Я написал стихи про это

и до звезды пешком пошёл.

А Гоголь — не указ поэту.

Он, как известно, был хохол.

Дмитриев Коля,

Касмынин,

Щуплов...

Громко, но это России поэты.

(Михаил Зайцев. Отчий дом)

...Лермонтов Миша,

Бальмонт, Гумилёв

Им передали свои эстафеты.

Тяжек их груз

и маршруты круты.

Но, ощущая огромную силу,

Пашут...

Талантом, о Господи, Ты

Не обделил ни меня, ни Россию!

Вознесенский сейчас в Америке,

Важно ходит по авеню...

В Чернозерье с речного берега

Я привычно гусей маню.

Не грущу и на жизнь не сетую,

С кручи Машку гоню лозой, —

Он беседует там с поэтами,

С президентом, а я — с козой!

(Дина Злобина. Сроки счастья)

Евтушенко уехал в Англию

На семейное торжество,

А Рождественский мчит в Италию,

Чтоб отпраздновать Рождество.

С ними мне, и чего тут сетовать,

Не стоять на оной доске.

Но обидно с козой беседовать,

Если Фирсов — и тот в Москве.

Побреду за семьёй гусиною

Ранним утречком по росе...

Ведь такою же хворостиною

И Есенин гонял гусей.

Мне коза улыбнётся ласково:

Не печалься, ведь мы вдвоём!

Александр Сергеич в Михайловском

По полям гулял не с царём.

Не расстанусь я с малой родиной!

Светят, горестям вопреки,

Чернозерье, Тарханы, Болдино —

Русской лирики маяки.

И тиха,

И раскрыта,

Как прозрачный ручей,

Ты лежишь, Афродита,

У меня на плече...

(Марк Кабаков. Зал ожидания)

...Защищая от ветра

Афродитин покой,

Обнимаю Деметру

Я свободной рукой.

Дивный яд поцелуев,

Как амброзию, пьём.

Возле ног прикорнула

Артемида с копьём.

Олимпийские виды...

Геликон... Тишина...

Но, с лицом Немезиды,

Вдруг возникла Жена.

Три подруги античных

Растворились —

И нет.

Как-то неэстетично

Завершился сюжет.

Думал я о заносчивых авторах:

Будьте, братцы, скромны и тихи,

На гостиничных администраторах

Вы свои проверяйте стихи.

(Борис Климычев. Ключ любви)

Восседают портье за оконцами,

Уваженье внушая и страх,

И хрустят четвертные с червонцами,

Оседая в надёжных руках.

Я затрясся от взгляда несытого

Из последних поджилок и сил

И заместо билета кредитного

Молча в паспорт стихи положил...

Расселилась бродячая публика,

Так и шмыгает лифтами ввысь.

Даже кто не накинул ни рублика —

И для тех раскладушки нашлись.

А у администратора Клавочки

От поэзии сделался шок.

И ночую я в парке, на лавочке,

Зажимая проклятый стишок.

Под зелёными хоругвями

Наспех вырванной ольхой

Отбивался с лесорубами

От кикиморы глухой.

(Леонард Лавлинский. Степной ночлег)

Раз пошёл я за грибами...

Ёлки-палки, лес густой,

Ступы с бабами-ягами,

Как “фантомы”, надо мной.

Жуть берёт. Но я не нытик.

На меня управы нет.

Сам себе я — видный критик.

Сам себе — большой поэт.

Ни души, а дело к ночи.

Я давай стихи читать.

А кикимора хохочет,

Не желает почитать.

Выдрал я дубок с корнями,

Вспомнил Стеньку, Ермака

И лесной нечистой даме

Наломал всерьёз бока.

По-казачьи врезал в зубы,

Дал поесть сырой земли...

Подоспели лесорубы

И кикимору спасли.

Отобрал дубок лесничий

И составил протокол:

Мол, веди себя приличней,

Коли в лес гулять пошёл.

Ещё одно стихотвореньице

сказать словечко норовит.

Но мне приходит утешеньице,

такое малое на вид.

Я подаю ему вареньице —

и не проносит мимо рта.

Оно уйдёт под воскресеньице —

туда, где лёд и пустота.

(Валентина Мальми. Свободный день)

Вот села муха на вареньице —

и не проносит мимо рта.

Сложу о ней стихотвореньице,