Елизавета Полонская - Стихотворения и поэмы
«Я не могу терпеть младенца Иисуса…»
Я не могу терпеть младенца Иисуса,С толпой его святых, убогих и калек, —Прибежище старух, оплот ханжи и труса,На плоском образе влачащего свой век.
У Бога моего есть имена получше,И имя, что никто произнести не мог,И он несправедлив, Единый, Всемогущий.Пристрастен и суров, как Всемогущий Бог.
На языке чужом Его неловко славлю,Лишившего меня наследственной землиЗа грех отцов моих тысячелетне давний.Господь Израиля, припомни и внемли!
Я кровью связана не с этим желто-русымЧужим подкидышем, распятым на кресте.С Тобою, Саваоф, — не с бедным ИисусомМой предок, патриарх, боролся в темноте.
И сыну моему, рожденному в России,Ты подтвердишь, Господь, заветный договор:Для нас, нетерпящих пришествие Мессии,Подделанное тем, среди Ливанских гор.
<13 октября 1920>Шейлок
Пусть именем твоим гнушаются, Шейлок!Пусть сманит дочь твою гуляка венецьянец!Звон битого стекла и взломанный замок.И дочь и золото! Червонцев звонкий танец…
На сцене христиан накрашенный актерПускай изобразит в потеху галерееТвоих седых волос неслыханный позорИ рукоплещет смерд мучениям злодея —
Мы знаем точный вес, мы твердо помним счет;Мы научаемся, когда нас научают.Когда вы бьете нас, кровь разве не идет?И разве мы не мстим, когда нас оскорбляют?
<9 декабря 1920>«Досыта не могу, дитя…»
Досыта не могу, дитя,Насытить алчущие губы.Нет, не могу поверить я,Что каждый день не день сугубый.
Все мимо. Длится только стих;И тот, уже чужой, сверкает.Я чувствую, из рук моихПесок мгновений вытекает.
Боюсь и трепещу любя:Минуте каждой жадно внемлю.Мне страшно думать, что тебяУложат в ящик, скроют в землю.
От человечьего жилищаНа отдаленное кладбищеВедет поспешная стезя:Быть мертвым средь живых нельзя.
<23 сентября 1920. 12-ая Рота >Только в словах
«Только в снах еще ты настоящий…»
Только в снах еще ты настоящий,Только в скудных и таких коротких…Две луны сияют в синей чаще,Ветер с моря в белых папильотках.
Было ли когда-нибудь такоеОпьяняющее дух волненье —В беспокойно сладостном покоеЧувствую твое прикосновенье.
Милый — ты, но кто мне скажет, кто ты,Что за город здесь, и как я знаюЭтот дом и сад, и там, у поворота,Белых птиц взлетающую стаю…
<Сентябрь 1919>Ревность
Ты спишь утомленный, чужой и красивый;Ты крепкие видишь и теплые сны.В холодном стекле на снегу переливыОгромной, ущербной и красной луны.
Над сердцем любовника, злая подруга,Ревниво я бодрствую ночь напролет.Наушница злобная, зимняя вьюгаВраждебные, древние песни поет.
Ты дар драгоценный, мне отданный Богом,Ты стал безраздельным владеньем моим, —Но ты мне изменишь за этим порогомУлыбкой, и взглядом, и телом твоим.
И где-то живет, и смеется, и дышит,И как я еще не убила ее —Другая, чужая, что зов твой услышит,И с кем ты обманешь безумство мое.
<Декабрь 1919>«За окном ночного бара…»
За окном ночного бараЯркий свет калильных дуг.За ночной, ночная пара…Жизнь иная, тесный круг.
Дня не будет, будут ночи.Ты узнаешь — жизнь проста;Подрисованные очи,Воспаленные уста.
Что, скажи, случилось с нами —Иль любовь водила насС черно-синими кругамиУ блестящих, светлых глаз?
И тебя она, любимый,Приведет, как увела,Сквозь прозрачный призрак дымаВ створчатые зеркала.
<8 декабря 1920 — 20 января 1921 >«Широкий двор порос травой…»
Широкий двор порос травой,Белёная стена,У двери дремлет часовой,Безделье, тишина.
Пылает солнце в вышине.Унынье летних дней;И свет на каменной стенеГорит еще больней.
Когда же вечер снизойдетНа зелень черепицИ легких ласточек полетМелькнет в тени бойниц, —
Какой-нибудь споет солдат,Обиженный судьбой,О том, что нет пути назадДля нас, для нас с тобой.
<9 июля 1920. Поезд Детское Село — Петроград>«Мы научаемся любить…»
Мы научаемся любитьМучительно и неумело.Так и слепые, может быть,Чужое осязают тело.
Так просто кажется сперваГубами жарких губ коснуться;Но равнодушные словаВнезапной тяжестью сорвутся,
И будет первый из людейВ ожившей глине создан снова,И задрожит в руке твоейПервоначальной жизнью слово.
И для тебя настанет срокВеселой, горестной науки —Неповторяемый урокЛюбви, и боли, и разлуки.
<27 декабря 1920>«Ты с холодностью мартовского льда…»
Александре Векслер
Ты с холодностью мартовского льдаСоединила хрупкость черных веток,Когда над взморьем тонкая звездаЗеленая зеленым светит светом.Неловкостью старинных статуэтокИ прелестью девической горда,Проходишь ты, и — вещая примета —Мне чудится блестящий острый меч,И тяжким шлейфом тянется бедаЗа узостью твоих покатых плеч.
<13 февраля 1920>Шарманка
Ничто уж не волнует боле,Тревожит только, но слегка;Любовь и хлеб, неволя, воля,Привычно легкая тоска…Но слушать не могу спокойноНа желтой городской заре.Когда расстроенная — стройноПоет шарманка на дворе.
Шарманка, шарманка,Пой, моя душа!Поешь или плачешь,Жизнь хороша!
Любила, забыла;Любил, позабыл.Люби меня, милый,Как прежний любил.
Кольцо потеряла…Пропала любовь…Нахмурилось сердце,Нахмурилась бровь.
Кольцо золотое,Гладкое кольцо…Милое, злое,Чужое лицо.
Шарманка, шарманка,Пой, моя душа!Поешь или плачешь,Жизнь хороша!
Быть может, знаменья чудесней,Велишь, явясь на полпути, —Скупым губам сказаться песней,Жезлу сухому — процвести.
<23 июня 1921>СТИХИ, НЕ ВОШЕДШИЕ В КНИГУ «ЗНАМЕНЬЯ» (1909–1921)
Из парижского блокнота (1909–1915)
Давно это было
В двенадцать лет так весело живется.Как сладко целоваться по угламТайком, чтоб не увидели большие…А после делать вид, что мы чужие,Учтиво говорить и Вы и Вам,Пугаться, если ты нечаянно сорвется…В двенадцать лет так весело живется.
В гостиной вслух «Онегина» читать,Краснеть и опускать глаза смущенноОт резких слов о «девочке влюбленной»,Тяжелой книгою румянец закрыватьИ чувствовать, как сердце часто бьется.В двенадцать лет так весело живется.
Сбежать по лестнице в зеленый сад.В горелках крепко за руку держаться, —Не хочется и для игры расстаться.«Ты рада, Лиля?» — «Я?» — «Я очень рад».А милый взгляд ласкает и смеется.В двенадцать лет так весело живется.
«На старый пруд пойдем. Возьми жакет».Осенний дождь. «Как пахнет здесь грибами…В последний раз прощаемся мы с Вами.Мы женимся с тобой через шесть лет.Ты подождешь меня?» — «Клянусь!» И он клянется.В двенадцать лет так весело живется.
1913«Полуопущены ресницы…»
