Елизавета Полонская - Стихотворения и поэмы
(«На отдыхе»)
Неравнодушная природа — вот чем чаще всего живы ее новые стихи, в чем она находит утешение, и еще — дети:
Люблю их бесконечные вопросы,И дерзкие, смешные возраженья,И ненависть старинную к доносу,И к ябеде исконное презренье.
Об этом я и не обмолвлюсь внуку.Пускай растет со сверстниками вместе,Пусть жизненную познает наукуИ честью дорожит, страшась бесчестья.
(«Люблю тетрадь “с косыми в три линейки”…»)
Иногда Полонская выбирается в Москву, где навещает Эренбурга, приезжает в Переделкино, где живут Серапионы — Тихонов, Вс. Иванов, Федин, Каверин… — как далеко ушла молодость, какие разные дороги легли перед «братьями»…
Я разлюбила то, что было мило,А полюбить презренное не в силах.Мне говорят: дороги третьей нет,Но не хочу покинуть белый свет!
(«Я разлюбила то, что было мило…»)
В 1957-м в Переделкино она тяжело заболела. «Милая Лиза, твоя болезнь меня очень взволновала. Я обрадовался, когда мне сказали, что тебе лучше, — написал ей Эренбург. — Пожалуйста, помни, что наше поколение должно быть крепким…»[90].
В 1960–1965 годах с большим интересом читала его мемуары «Люди, годы, жизнь» и сама начала писать о пережитом. Писала легко, без заранее очерченного плана, писала о том (и о тех), о чем хотелось писать, хотя «муза цензуры» и стояла за спиной, сопела… Лотман напечатал в Тарту главу Полонской о Зощенко (в Москве или Ленинграде это было невозможно); публикация стала событием в литературном мире…
В 1965-м умер брат, проживший всю жизнь рядом с нею.
Лишь книги ты еще любил на свете,И были радостью тебе чужие дети.Ты ничего не ставил выше чести.Горжусь, что я была твоей сестрой…
(«Брату»)
Сознание ее порой погружалось в миры апокалиптические:
Мы ляжем спать спокойно, безмятежно,Проснемся утром, в светлый день веселый,В день гибели грядущей неизбежной,Среди развалин, в мире катастроф.Увидим жизнь бессмысленной и голой,И не услышим ни людей, ни строф…
(«Напудрены снегами все деревья…»)
Печатали Полонскую неохотно, стихи часто возвращали — или «не актуально», или, если актуально, то «не годится» (скажем, она рассердилась на Антокольского за его несправедливые, как ей показалось, стихи об А. П. Керн и ответила на них своими; в другой раз, прочитав «Бабий яр» Евтушенко и желая поддержать молодого поэта, наивно послала стишок в «Новый мир»…). Она к этому уже привыкла, и писала, никак не сообразуясь с политической актуальностью, — свободно, не утруждая себя заботами о «трудоустройстве» текстов. Писала, как и следует: о том, что было интересно ей самой, что ее занимало и мучило. Если бы это могли прочесть тогдашние читатели, они не остались бы равнодушными — потому что стихи эти трогают, тревожат и сегодня (а тогдашние редакторы, как правило безошибочно, выбирали для печати не лучшее, да еще, случалось, уродовали текст).
Раздумывая над прожитым, Полонская старалась остаться оптимистом:
А жизнь идет. Ей — ни добра, ни зла…Мы даже с нею не были в разладе.И все же — я недаром прожила:На дне останусь тоненькой тетради.
(«Кто ты, читатель? Век, могучий шквал…»)
Этой строфой заканчивалась ее последняя прижизненная книга — «Избранное» 1966 года.
Прочитав ее, Виктор Шкловский откликнулся письмом:
«Дорогая Лиза.
Получил Вашу синюю книжечку.
И верный Пятница — Лирическая муза
В изгнании не покидает нас.
Спасибо за память.
Голос у Чуковского не могучий. Он сладкопевец.
Гумилев упомянут прямо и путно. Где Серапионы?[91]
Биография Ваша очень хорошая, но причесана на прямой пробор с фиксатуаром.
Вы очень талантливый поэт…»[92]
Потом пришло письмо от Корнея Чуковского. Прочитав «Избранное», он написал, что долго болел, а потом действовал запрет врачей на чтение:
«Этим объясняется мое дикое хамство: я не поблагодарил Вас за Вашу милую книгу и за лестное для меня предисловие к ней[93]. Книжку я всю прочитал. Сейчас ее нет у меня под рукой. Некоторые стихотворения были известны мне и прежде, но некоторые я прочитал впервые. Из них запомнилось; “Свидетели великих потрясений”, “Своевременные мысли”, “Анне Ахматовой”, стихотворение о крохотных школьниках[94] и конечно, “Толмач”, очень верно передающий чувства многих переводчиков… Словом: любимая, милая Елизавета Григорьевна, не сердитесь на меня за мое невольное хамство — но знайте, что я с давнего времени привык думать о Вас с дружеским чувством»[95].
Старых друзей оставалось все меньше… Внуки взрослели…
Ее последние стихи датированы 1967 годом. Он оказался тяжелым. О смерти Эренбурга ей решили не сообщать: боялись, что вести не переживет…
Елизавета Полонская болела долго и умерла 11 января 1969-го. Для написанного ею началась «другая жизнь».
Слова, которые писала я когда-то,Внезапно возвращаются ко мне:Они теперь, могучи и крылаты,Звучат в невыносимой тишине.
Устами ссыльных и десятилетийОни сегодня говорят со мной.Я счастлива, что я жила на светеИ не напрасно прожит день земной…
(«Мои стихи»)
Стихотворения и поэмы
ЗНАМЕНЬЯ (1921)
1
«Не испытали кораблекрушенья…»
Александру Блоку
Не испытали кораблекрушеньяВ морях неведомых близ Огненной Земли;Не как искатели безумных приключенийМы в эту жизнь внезапную вошли;
Нас не манил огонь на дальних башнях,Не старый Рулевой ошибся у руля,Нет, дома, в комнатах уютных и домашних,Застигнула нас гибель корабля.
И, выхлестнуты страшною волноюВ знакомые дома, среди родной страны, —Мы одиночеству, и холоду, и зною,И голоду на жертву отданы.
Но прадедов суровое упорствоУ внуков ветреных еще цветет в крови,И голос родовой, настойчивый и черствый,Еще твердит упрямое — живи! —
И мы живем и, Робинзону КрузоПодобные, — за каждый бьемся час,И верный Пятница — Лирическая МузаВ изгнании не покидает нас.
<5 августа 1921>Знаменья
Война
Хорошо вспахали РоссиюСтотысячесильным плугом:Добрый нож по земле прошелсяЦелиною, оврагами, лугом.
Не ленились работники, видно;Был надсмотрщик суровый над нами.Где железо не брало камень,Помогали люди ногтями.
Но когда раскопали поле,Оказалось засеять нечем:Побросали в земные недраНе зерно, тела человечьи.
И земля урожай небывалыйПринесла, но острее желчи:Не ячмень, не рожь, не пшеницу,Принесла только зубы волчьи.
<31 марта 1921>1914
Недаром знаменья грозящие даны:Затмилось мраком солнечное лето,И сто ночей клонилась с вышиныЗловещая Галлеева комета.
Но золотые зыбились поляОкрай дороги мирной и непыльной;Казалось, никогда еще земляТак не была плодами изобильна.
Любовь рассыпала дурманный мак,И каждая, и каждый был влюбленный;Но незамеченным остался странный знак, —Что мальчиков одних рождали жены.
<1919>«Мягкой губкой, теплой водой…»
Мягкой губкой, теплой водойМыла мать запыленные ножки,Загоревшие в солнечный зной,Топотуньи, веселые крошки.
А теперь ты, как загнанный зверь,В земляные прячешься норы,И тебя по канавам теперьВалит сон, беспокойный и скорый.
Иль не стало в нашей странеСыновьям нашим должного места,Что мы отдали их войнеИ дали им смерть в невесты?
Но дитя от меня не возьметГрохот тысячи тысяч орудий;Все я чувствую слабый твой ротНа моей опустевшей груди.
<Август 1919>«Сухой и гулкий щелкнул барабан…»
