Игорь Северянин - Том 4. Классические розы
Toila
1930
Пиама
Есть странное женское имя — Пиама,В котором зиянье, в котором ужал,И будь это девушка, будь это дама, —Встречаясь с Пиамою, — я бы дрожал…
Мне все рисовалась бы мрачная яма,Где в тине трясинной пиавок возня,При имени жутко-широком Пиама,Влекущем, отталкивая и дразня…
Какая и где с ним связуется драмаИ что знаменует собою оно?Но с именем этим бездонным — Пиама —Для сердца смертельное сопряжено.
В нем все от вертепа и нечто от храма,В нем свет, ослепляющий в полную тьму.Мы связаны в прошлом с тобою, Пиама,Но где и когда — я никак не пойму.
1927
И было странно ее письмо…
И было странно ее письмо: Все эти пальмовые углиИ шарф с причудливой тесьмой, И завывающие джунгли.
И дикий капал с деревьев мед, И медвежата к меду никли.Пожалуй, лучше других поймет. Особенности эти Киплинг.
Да, был болезнен посланья тон: И фраза о безумном персе,И как свалился в речной затон Взлелеянный кому-то персик.
Я долго вчитывался в листок, Покуда он из рук не выпал.Запели птицы. Загорел восток. В саду благоухала липа.
И в море выплыл старик-рыбак, С собою сеть везя для сельди.Был влажно солонен его табак На рыбой пахнущей «Гризельде».
1929
Сорока
Я — плутоватая, лукавая сорокаИ я приятельница этих строк,Живущих в бедности по мудрой воле рока,Про все вестфальские забыв окорока…
Собравшись в праздники у своего барака,Все эти нищие, богатые враньем,Следят внимательно, как происходит дракаМеж гусем лапчатым и наглым вороньем…
Уж я не знаю, что приходит им на память,Им, созерцающим сварливых птиц борьбу,Но мечут взоры их разгневанные пламя,И люди сетуют открыто на судьбу.
Но в этом мире все в пределах строгих срока,И поле брани опустеет в свой черед.Тогда слетают к сорока, их друг сорока,И руки тянутся ко мне вперед, вперед.
Тот крошки хлебные мне сыплет, тот — гречихи,Один же, седенький, всегда дает пшена.Глаза оборвышей становятся так тихи,Так человечны, что и я поражена.
Так вот что значит школа бед! Подумать только!Тот говорит: «Ты, точно прошлое, легка…»Другой вздыхает: «Грациозна, словно полька…»И лишь один молчит — один из сорока.
Презрительно взглянув на рваную ораву,Он молвит наконец: «Все это ерунда!Она — двусмысленный, весьма игривый траурПо бестолочи дней убитых, господа».
1929
Олава
Метелит черемуха нынче с утраПахучею стужею в терем.Стеклянно гуторят пороги Днепра,И в сердце нет места потерям, —Варяжское сердце соловкой поет:Сегодня Руальд за Олавой придет.
А первопрестольного Киева князь,Державный гуляка Владимир,Схватился с медведем, под зверем склонясь,Окутанный в шерсти, как в дыме.Раскатами топа вздрожала земля:На вызвол к Владимиру скачет Илья.
А следом Алеша Попович спешит,С ним рядом Добрыня Никитич.— Дозволим ли, — спрашивают от души: —Очам Красно-Солнечным вытечь? —И рушат рогатиной зверя все три —Руси легендарные богатыри.
Но в сердце не могут, хоть тресни, попасть.Не могут — и все! Что ты скажешь!Рогатины лезут то в брюхо, то в пасть,И мечется зверь в смертном раже.— А штоб тебя, ворог!.. — Рев. Хрипы. И кряк.Вдруг в битву вступает прохожий варяг.
И в сердце Олавином смолк соловей:Предчувствует горе Олава —За князя Руальд, ненавистного ей,Жизнь отдал, — печальная слава!И вьюгу черемуха мечет в окно,И ткет погребальное ей полотно…
1929
Dame d'Azow
Нередко в сумраке лиловомВозникнет вдруг, как вестник бед,Та, та, кто предана Орловым,Безродная Еlisabeth,
Кого, признав получужою,Нарек молвы стоустый зовPrincesse Владимирской, княжноюТьму-Тараканской, dame d'Azow.
Кощунственный обряд венчаньяС Орловым в несчастливый часСвершил, согласно предписанья,На корабле гранд де Рибас.
Орловым отдан был проворноПриказ об аресте твоем,И вспыхнуло тогда ЛиворноЗлым, негодующим огнем.
Поступок графа АлеханаБыл населеньем осужден:Он поступил коварней хана,Предателем явился он!
Граф вызвал адмирала Грейга, —Тот слушал, сумрачен и стар.В ту ночь снялась эскадра с рейдаИ курс взяла на Гибралтар.
— Не дело рассуждать солдату, —Грейг думал с трубкою во рту.И флот направился к Кронштадту,Княжну имея на борту.
И шепотом гардемариныЖалели, видя произвол,Соперницу ЕкатериныИ претендентку на престол.
И кто б ты ни был, призрак смутный,Дочь Разумовского, княжна льИль жертва гордости минутной,Тебя, как женщину, мне жаль.
Любовник, чье в слиянье семяОтяжелило твой живот,Тебя предал! Он проклят всеми!Как зверь в преданьях он живет!
Не раз о подлом исполинеВ тюрьме ты мыслила, бледнев.Лишь наводненьем в равелинеБыл залит твой горячий гнев.
Не оттого ль пред горем новымВстаешь в глухой пещере летТы, та, кто предана Орловым,Безродная Elisabeth.
1923, 28 янв.
Прага
Магнолии — глаза природы —Раскрыл Берлин — и нет нам сна……По Эльбе плыли пароходы,В Саксонии цвела весна.
Прорезав Дрезден, к БаденбахуНесясь с веселой быстротой,Мы ждали поклониться прахуЖивому Праги Золотой.
Нас приняли радушно чехи,И было много нам утех.Какая ласковость в их смехе,Предназначаемом для всех!
И там, где разделяет ВлтаваЗастроенные берега,И где не топчет конь ВацлаваПорабощенного врага,
Где Карлов мост Господни СтрастиРельефит многие века,И где течет в заречной частиВенецианская «река»,
Где бредит уличка алхимья,И на соборе, в сутки раз,Вступает та, чье смрадно имя,В апостольский иконостас,
Там, где легендою покрытоЖилище Фауста и храм,Где слала Гретхен-МаргаритаСвои молитвы к небу, — там,
Где вьются в зелени овраги,И в башнях грезят короли,Там, в золотистой пряже ПрагиМы с явью бред переплели.
Yarve
1925
Нарва («Над быстрой Наровой, величественною рекой…»)
Над быстрой Наровой, величественною рекой,Где кажется берег отвесный из камня огромным,Бульвар по карнизу и сад, называемый Темным,Откуда вода широко и дома далеко…
Нарова стремится меж стареньких двух крепостей —Петровской и шведской, — вздымающих серые башни.Иван-город тих за рекой, как хозяин вчерашний,А ныне, как гость, что не хочет уйти из гостей.
На улицах узких и гулких люблю вечера,Когда фонари разбросают лучистые пятна,Когда мне душа старой Нарвы особо понятна,И есть вероятья увидеться с тенью Петра…
Но вместо нее я встречаю девический смех,Красивые лица, что много приятнее тени…Мне любо среди молодых человечьих растений,Теплично закутанных в северный вкрадчивый мех.
И долго я, долго брожу то вперед, то назад.Любуясь красой то доступной, то гордо-суровой,Мечтаю над темень пронизывающей Наровой,Войдя в называемый Темным общественный сад.
Двинск
