Александр Блок - Поэмы

Январь 1918

Скифы[51]

Панмонголизм! Хоть имя дико,Но мне ласкает слух оно[52].

Мильоны – вас. Нас – тьмы, и тьмы, и тьмы.Попробуйте, сразитесь с нами!Да, скифы – мы! Да, азиаты – мы,С раскосыми и жадными очами!

Для вас – века, для нас – единый час.Мы, как послушные холопы,Держали щит меж двух враждебных расМонголов и Европы!

Века, века ваш старый горн ковалИ заглушал громá лавины,И дикой сказкой был для вас провалИ Лиссабона[53], и Мессины!

Вы сотни лет глядели на Восток,Копя и плавя наши перлы,И вы, глумясь, считали только срок,Когда наставить пушек жерла!

Вот – срок настал. Крылами бьет беда[54],И каждый день обиды множит,И день придет – не будет и следаОт ваших Пестумов[55], быть может!

О, старый мир! Пока ты не погиб,Пока томишься мукой сладкой,Остановись, премудрый, как Эдип,Пред Сфинксом с древнею загадкой!

Россия – Сфинкс. Ликуя и скорбя,И обливаясь черной кровью,Она глядит, глядит, глядит в тебя,И с ненавистью, и с любовью!..

Да, так любить, как любит наша кровь,Никто из вас давно не любит!Забыли вы, что в мире есть любовь,Которая и жжет, и губит!

Мы любим все – и жар холодных числ,И дар Божественных видений,Нам внятно все – и острый галльский смысл,И сумрачный германский гений…

Мы помним все – парижских улиц ад,И венецьянские прохлады,Лимонных рощ далекий аромат,И Кельна дымные громады…

Мы любим плоть – и вкус ее, и цвет,И душный, смертный плоти запах…Виновны ль мы, коль хрустнет ваш скелетВ тяжелых, нежных наших лапах?

Привыкли мы, хватая под уздцыИграющих коней ретивых,Ломать коням тяжелые крестцы,И усмирять рабынь строптивых…

Придите к нам! От ужасов войныПридите в мирные объятья!Пока не поздно – старый меч в ножны,Товарищи! Мы станем – братья!

А если нет, – нам нечего терять,И нам доступно вероломство!Века, века – вас будет проклинатьБольное позднее потомство!

Мы широко по дебрям и лесамПеред Европою пригожейРасступимся! Мы обернемся к вамСвоею азиатской рожей!

Идите все, идите на Урал!Мы очищаем место боюСтальных машин, где дышит интеграл,С монгольской дикою ордою!

Но сами мы – отныне вам не щит,Отныне в бой не вступим сами,Мы поглядим, как смертный бой кипит,Своими узкими глазами.

Не сдвинемся, когда свирепый гунн[56]В карманах трупов будет шарить,Жечь города, и в церковь гнать табун,И мясо белых братьев жарить!..

В последний раз – опомнись, старый мир!На братский пир труда и мира,В последний раз на светлый братский пирСзывает варварская лира!

30 января 1918

Приложение к поэме «Возмездие»

1. ‹Две заключительные главки первой редакции поэмы›

Тебе, читатель, надоело,Что я тяну вступленья нить,Но знай – иду я к цели смело,Чтоб истину установить.Кто б ни был ты, – среди обедов,Или храня служебный пыл,Ты, может быть, совсем забыл,Что был чиновник Грибоедов,Что службы долг не помешалЕму увидеть в сне тревожномБред Чацкого о невозможном,И Фамусова шумный бал,И Лизы пухленькие губки…И – завершенье всех чудес —Ты, Софья… Вестница небес,Или бесенок мелкий в юбке?…Я слышу возмущенный крик:«Кто ж Грибоедова не знает?» —«Вы, вы!» – Довольно. УмолкаетМой сатирический язык, —Читали вы «Милльон терзаний»[57],Смотрели «Горе от ума»…В умах – все сон полусознаний, —В сердцах – все та же полутьма…«Твой Врубель – кто?» – отвсюду разомКричат… Кто Врубель? – На, лови!..(О, Господи благослови…)Он был… печерским богомазом.Пожалуй, так собьюсь с пути —Все объясняю да толкую…Ты пропусти главу-другую,А впрочем (Бог тебе прости)…Хоть всю поэму пропусти.

С тобою связь я стал терять,Читатель, уходя в раздумья,Я голосу благоразумьяДавно уж перестал внимать…Передо мной открылись бездны…И вдруг – припоминаю я:Чтó, если ты – колпак уездный,Иль, скажем, ревностный судья?…Иль даже чином много выше?Я твой не оскорблю устав:С пучком своих четверостишийНа землю вновь лечу стремглав…Эй, шибче! Пользуясь моментом,(Чтоб ты меня не обзывал«Кривлякою» и «декадентом»),Зову тебя к себе на бал!Знакомьтесь: девушка из скромных —Она тебя не оскорбит,Застенчивость, и даже стыд,Горят во взорах Музы томных,С ней смело танец начинай…А если ты отец семейства, —Эй, Муза! чур, без чародейства,Кокетничай, да меру знай!Читатель! Веселее! С Богом!Не раскисай хоть на балу!Не то опять высоким слогомЯ придушу тебя в углу[58]!Она – ты думал – неуклюжа,И неречиста, и скучна?Нет, погоди, мой друг! ОнаСведет с ума любого мужа,Заставит дуться многих жен,Пройдясь с тобой в мазурке польской,Сверкнув тебе улыбкой скользкой(А ты, поди – уже влюблен!)«Я вас люблю – и вы поверьте!»(Мой Бог! Когда от скромных девВы этот слышали запев?)Смотри! Завертит хоть до смерти,Сдавайся! С Музою моейТы ждал не этого, признаться?И вдруг – так страшно запыхаться?…Приляг же, отдохни скорей,И больше не читай поэмы!Негодница! Что скажет свет?Подсовывать такие темыЧитателю почтенных лет?Прочь с глаз! С такими я не знаюсь!Ступай, откудова пришла! —Тебя плясунья провела,Читатель! Так и быть, признаюсь:Повеселить тебя я рад,Ища с плясуньями союза,Но у меня – другая Муза,А эту – взял я напрокат.

31 января 1911

2. ‹Планы поэмы›

24 февраля ‹1911›

У моего героя не было событий в жизни. Он жил с родными тихой жизнью в победоносцевском периоде. С детства он молчал, и все сильнее в нем накоплялось волнение беспокойное и неопределенное. Между тем близилась Цусима и кровавые зори 9 января. Он ко всему относился как поэт, был мистиком, в окружающей тревоге видел предвестие конца мира. Все разрастающиеся события были для него только образами развертывающегося хаоса. Скоро волнение его нашло себе русло: он попал в общество людей, у которых не сходили с языка слова «революция», «мятеж», «анархия», «безумие». Здесь были красивые женщины «с вечно смятой розой на груди»[59] – с приподнятой головой и приоткрытыми губами. Вино лилось рекой. Каждый «безумствовал», каждый хотел разрушить семью, домашний очаг – свой вместе с чужим. Герой мой с головой ушел в эту сумасшедшую игру, в то неопределенно-бурное миросозерцание, которое смеялось над всем, полагая, что все понимает. Однажды, с совершенно пустой головой, легкий, беспечный, но уже с таящимся в душе протестом против своего бесцельного и губительного существования, взбежал он на лестницу своего дома.

На столе лежало два письма: одно – надушенное, безграмотное и страстное… Потом он распечатал второе. Здесь его извещали кратко, что отец его находится при смерти в варшавской больнице.

Оставив все, он бросился в Варшаву. Одиночество в вагоне. «Жандармы, рельсы, фонари»[60]… Первые впечатления Варшавы.

21 февраля 1913

Пролог («Жизнь без начала и конца».)

Глава I. Петербург конца 70-х годов. Турецкая война и 1 марта.

Это – фон. Семья и появление в ней «демона». Скучая, увозит молодую жену в Варшаву. Через год она возвращается: «бледна, измучена, ребенок золотокудрый на руках».

Глава П. Петербург 90-х годов. Царь. Тройки, вдова Клико. Воспитание сына у матери. Юность, видения, весенний пыл, роман (еще удачливый). Первая мазурка. Приближение революции, весть о приближающейся кончине отца.

Глава III. Приезд в Варшаву. Смерть отца. Тоска, мороз, ночь. Вторая мазурка. «Ее» появление. Зачат сын.

Глава IV. Возвращение в Петербург. Красные зори, черные ночи. Гибель его (уже неудачливый). Баррикада.

Эпилог. Третья мазурка. Где-то в бедной комнате, в каком-то городе растет мальчик.

Два лейтмотива: один – жизнь идет, как пехота, безнадежно. Другой – мазурка.

21. I X.1913

Дед светел. В семью является демон, чтобы родить сына (первый «отбор»).

Детство и юность сына. Розовый туман, пар над лугами. Любовь. Опять война – и за нею революция. Встреча – как рыцарь, закованный в броню, – лица не видно. Безумие холодной страсти, так и нет лица. Утром – записка: «Смертельно болен ваш отец».