Николай Гумилев - Я печален печалью разлуки
«Много есть людей, что, полюбив…»
Много есть людей, что, полюбив,Мудрые, дома себе возводят,Возле их благословенных нивДети резвые за стадом бродят.
А другим – жестокая любовь,Горькие ответы и вопросы,С желчью смешана, кричит их кровь,Слух их жалят злобным звоном осы.
А иные любят, как поют,Как поют и дивно торжествуют,В сказочный скрываются приют;А иные любят, как танцуют.
Как ты любишь, девушка, ответь,По каким тоскуешь ты истомам?Неужель ты можешь не горетьТайным пламенем, тебе знакомым?
Если ты могла явиться мнеМолнией слепительной Господней,И отныне я горю в огне,Вставшем до небес из преисподней?
1917«Ты не могла иль не хотела…»
Ты не могла иль не хотелаМою почувствовать истому,Свое дурманящее телоИ сердце бережешь другому.
Зато, когда перед бедоюЯ обессилю, стиснув зубы,Ты не придешь смочить водоюМои запекшиеся губы.
В часы последнего усилья,Когда и ангелы заплещут,Твои сияющие крыльяПередо мной не затрепещут.
И в встречу радостной победеМое ликующее знамяТы не поднимешь в реве медиСвоими нежными руками.
И ты меня забудешь скоро,И я не стану думать, вольный,О милой девочке, с которойМне было нестерпимо больно.
1917«Вероятно, в жизни предыдущей…»
Вероятно, в жизни предыдущейЯ зарезал и отца и мать,Если в этой – Боже Присносущий! —Так позорно осужден страдать.
Каждый день мой, как мертвец, спокойный,Все дела чужие, не мои,Лишь томленье вовсе недостойной,Вовсе платонической любви.
Ах, бежать бы, скрыться бы, как вору,В Африку, как прежде, как тогда,Лечь под царственную сикоморуИ не подниматься никогда.
Бархатом меня покроет вечер,А луна оденет в серебро,И быть может не припомнит ветер,Что когда-то я служил в бюро.
1917«Так долго сердце боролось…»
Так долго сердце боролось,Слипались усталые веки,Я думал, пропал мой голос,Мой звонкий голос навеки.
Но Вы мне его возвратили,Он вновь мое достоянье,Вновь в памяти белых лилийИ синих миров сверканье.
Мне ведомы все дорогиНа этой земле привольной…Но Ваши милые ногиВ крови, и Вам бегать больно.
Какой-то маятник злобныйВладеет нашей судьбою,Он ходит, мечу подобный,Меж радостью и тоскою.
Тот миг, что я песнью своеюДоволен, – для Вас мученье…Вам весело – я жалеюО дне моего рожденья.
1917Кха
Где вы, красивые девушки,Вы, что ответить не можете,Вы, что меня оставляетеОслабевающим голосомЗвонкое эхо будить?
Или вы съедены тиграми,Или вас держат любовники?Да отвечайте же, девушки.Я полюбил вас и встретитьсяС вами спустился в леса.
С гор я увидел вас голымиОколо чистого озераИ прибежал, не подумавши,Что все вы – дочери месяца,Черной вороны я сын.
1915–1918Три жены мандарина
Законная женаЕсть еще вино в глубокой чашке,И на блюде ласточкины гнезда.От начала мира уважаетМандарин законную супругу.
НаложницаЕсть еще вино в глубокой чашке,И на блюде гусь большой и жирный.Если нет детей у мандарина,Мандарин наложницу заводит.
СлужанкаЕсть еще вино в глубокой чашке,И на блюде разное варенье.Для чего вы обе мандарину,Каждый вечер новую он хочет.
МандаринБольше нет вина в глубокой чашке,И на блюде только красный перец.Замолчите, глупые болтушки,И не смейтесь над несчастным старцем.
До 1918Рассыпающая звезды
Не всегда чужда ты и гордаИ меня не хочешь не всегда,
Тихо, тихо, нежно, как во сне,Иногда приходишь ты ко мне.
Надо лбом твоим густая прядь,Мне нельзя ее поцеловать,
И глаза большие зажженыСветами магической луны.
Нежный друг мой, беспощадный враг,Так благословен твой каждый шаг,
Словно по сердцу ступаешь ты,Рассыпая звезды и цветы.
Я не знаю, где ты их взяла,Только отчего ты так светла
И тому, кто мог с тобой побыть,На земле уж нечего любить?
1916–1918Предупреждение
Я говорил – ты хочешь, хочешь?Могу я быть тобой любим?Ты счастье странное пророчишьГортанным голосом своим.
А я плачу за счастье много,Мой дом – из звезд и песен дом,И будет сладкая тревогаРасти при имени твоем.
«И скажут – что он? Только скрипка,Покорно плачущая, он,Ее единая улыбкаРождает этот дивный звон.
И скажут – то луна и море,Двояко отраженный свет —И после – о какое горе,Что женщины такой же нет!»
Но, не ответив мне ни слова,Она задумчиво прошла,Она не сделала мне злого,И жизнь по-прежнему светла.
Ко мне нисходят серафимы,Пою я полночи и дню,Но вместо женщины любимойЦветок засушенный храню.
Август 1917 – весна 1918 года«Нежно-небывалая отрада…»
Нежно-небывалая отрадаПрикоснулась к моему плечу,И теперь мне ничего не надо,Ни тебя, ни счастья не хочу.
Лишь одно бы принял я не споря —Тихий, тихий, золотой покойДа двенадцать тысяч футов моряНад моей пробитой головой.
Что же думать, как бы сладко нежилТот покой и вечный гул томил,Если б только никогда я не жил,Никогда не пел и не любил.
Август 1917 – весна 1918 годаО тебе
О тебе, о тебе, о тебе,Ничего, ничего обо мне!В человеческой, темной судьбеТы – крылатый призыв к вышине.
Благородное сердце твое —Словно герб отошедших времен.Освящается им бытиеВсех земных, всех бескрылых племен.
Если звезды, ясны и горды,Отвернутся от нашей земли,У нее есть две лучших звезды:Это – смелые очи твои.
И когда золотой серафимПротрубит, что исполнился срок,Мы поднимем тогда перед ним,Как защиту, твой белый платок.
Звук замрет в задрожавшей трубе,Серафим пропадет в вышине…– О тебе, о тебе, о тебе,Ничего, ничего обо мне!
Август 1917 – весна 1918 года«Они спустились до реки…»
Они спустились до рекиСмотреть на зарево заката,Но серебрились их вискиИ сердце не было крылато.
Промчался длинный ряд годов,Годов унынья и печали,Когда ни алых вечеров,Ни звезд они не замечали.
Вот все измены прощеныИ позабыты все упреки,О, только б слушать плеск волны,Природы мудрые уроки!
Как этот ясный водоем,Навек отринуть самовластьеИ быть вдвоем, всегда вдвоем,Уже не верующим в счастье.
А в роще, ладя самострел,Ребенок, брат любимый Мая,На них насмешливо глядел,Их светлых слез не понимая.
Апрель-май 1918 годаПоэт
Я слышал из сада, как женщина пела,Но я, я смотрел на луну.
И я никогда о певице не думал,Луну в облаках полюбив.
Не вовсе чужой я прекрасной богине:Ответный я чувствую взгляд.
Ни ветви дерев, ни летучие мышиНе скроют меня от него.
Во взоры поэтов, забывших про женщин,Отрадно смотреться луне,
Как в полные блеска чешуи драконов,Священных поэтов морей.
1918Приглашение в путешествие
Уедем, бросим край докучныйИ каменные города,Где Вам и холодно, и скучно,И даже страшно иногда.
Нежней цветы и звезды ярчеВ стране, где светит Южный Крест,В стране богатой, словно ларчикДля очарованных невест.
Мы дом построим выше ели,Мы камнем выложим углыИ красным деревом панели,А палисандровым полы.
И средь разбросанных тропинокВ огромном розовом садуМерцанье будет пестрых спинокЖуков, похожих на звезду.
Уедем! Разве вам не надоВ тот час, как солнце поднялось,Услышать страшные баллады,Рассказы абиссинских роз:
О древних сказочных царицах,О львах в короне из цветов,О черных ангелах, о птицах,Что гнезда вьют средь облаков.
Найдем мы старого араба,Читающего нараспевСтих про Рустема и ЗорабаИли про занзибарских дев.
Когда же нам наскучат сказки,Двенадцать стройных негритятЗакружатся пред нами в пляскеИ отдохнуть не захотят.
И будут приезжать к нам в гости,Когда весной пойдут дожди,В уборах из слоновой костиВеликолепные вожди.
В горах, где весело, где ветрыКричат, рубить я стану лес,Смолою пахнущие кедры,Платан, встающий до небес.
Я буду изменять движеньеРек, льющихся по крутизне,Указывая им служенье,Угодное отныне мне.
А Вы, Вы будете с цветами,И я Вам подарю газельС такими нежными глазами,Что кажется, поет свирель;
Иль птицу райскую, что крашеИ огненных зарниц, и роз,Порхать над темно-русой ВашейЧудесной шапочкой волос.
Когда же Смерть, грустя немного,Скользя по роковой меже,Войдет и станет у порога, —Мы скажем смерти: «Как, уже?»
И, не тоскуя, не мечтая,Пойдем в высокий Божий рай,С улыбкой ясной узнаваяПовсюду нам знакомый край.
Март 1918«Далеко мы с тобой на лыжах…»
