Булат Окуджава - Надежды маленький оркестрик
«Друзья, не надейтесь на чудо…»
А. Тарковскому
Друзья, не надейтесь на чудо,не верьте в заморский Сезам.Нам плакать и плакать, покудаМосква не поверит слезам.
«Не верю в Бога и судьбу, молюсь прекрасному и высшему…»
Не верю в Бога и судьбу,молюсь прекрасному и высшемупредназначенью своему,на белый свет меня явившему…Чванливы черти, дьявол зол, бессилен Бог —ему неможется.О, были б помыслы чисты!А остальное все приложится.
Верчусь, как белка в колесе,с надеждою своей за пазухою,ругаюсь, как мастеровой,то тороплюсь, а то запаздываю.Покуда дремлет бог войны —печет пирожное пирожница…О, были б небеса чисты!А остальное все приложится.
Молюсь, чтоб не было беды,и мельнице молюсь,и мыльнице,воде простой, когда она из золотого крана вырвется.Молюсь, чтоб не было разлук,разрух,чтоб больше не тревожиться.О, руки были бы чисты!А остальное все приложится.
Цирк
Ю. Никулину
Цирк – не парк, куда вы входите грустить и отдыхать.В цирке надо не высиживать, а падать и взлетать,и под куполом, под куполом, под куполом скользя,ни о чем таком сомнительном раздумывать нельзя.
Все костюмы наши праздничные – смех и суета.Все улыбки наши пряничные не стоят ни чертаперед красными султанами на конских головах,перед лицами, таящими надежду, а не страх.
О Надежда, ты крылатое такое существо!Как прекрасно твое древнее святое вещество:даже если вдруг потеряна (как будто не была),как прекрасно ты распахиваешь два своих крыла
над манежем и над ярмаркою праздничных одежд,над тревогой завсегдатаев, над ужасом невежд,похороненная заживо, являешься опятьтем, кто жаждет не высиживать, а падать и взлетать.
«Разве лев – царь зверей? Человек – царь зверей…»
Ю. Домбровскому
Разве лев – царь зверей? Человек – царь зверей.Вот он выйдет с утра из квартиры своей,он посмотрит кругом, улыбнется…Целый мир перед ним содрогнется.
«Решайте, решайте, решайте…»
Решайте, решайте, решайтеза Марью, за Дарью, за всех.И в череп свой круглый вмещайтеих слезы, позор и успех.Конечно, за голову этупри жизни гроша не дадут…Когда же по белому светувас в черных цепях поведут,сначала толпа соберется,потом как волна опадет…И Марья от вас отвернется,и Дарья плечами пожмет.…И все же решайте, решайте…
«Надежда, белою рукою…»
Надежда, белою рукоюсыграй мне что-нибудь такое,чтоб краска схлынула с лица,как будто кони от крыльца.
Сыграй мне что-нибудь такое,чтоб ни печали, ни покоя,ни нот, ни клавиш и ни рук…О том, что я несчастен, врут.
Еще нам плакать и смеяться,но не смиряться, не смиряться.Еще не пройден тот подъем.Еще друг друга мы найдем…
Все эти улицы – как сестры.Твоя игра – их говор пестрый,их каблуков полночный стук…Я жаден до всего вокруг.
Ты так играешь, так играешь,как будто медленно сгораешь.Но что-то есть в твоем огне,еще неведомое мне.
Встреча
Кайсыну Кулиеву
Насмешливый, тщедушный и неловкий,единственный на этот шар земной,на Усачевке, возле остановки,вдруг Лермонтов возник передо мной,и в полночи рассеянной и зыбкой(как будто я о том его спросил)– Мартынов – что… —он мне сказал с улыбкой. —Он невиновен.Я его простил.Что – царь? Бог с ним. Он дожил до могилы.Что – раб? Бог с ним. Не воин он один.Царь и холоп – две крайности, мой милый.Нет ничего опасней середин…Над мрамором, венками перевитым,убийцы стали ангелами вновь.Удобней им считать меня убитым:венки всегда дешевле, чем любовь.Как дети, мы все забываем быстро,обидчикам не помним мы обид,и ты не верь, не верь в мое убийство:другой поручик был тогда убит.Что – пистолет?.. Страшна рука дрожащая,тот пистолет растерянно держащая,особенно тогда она страшна,когда сто раз пред тем была нежна…Но, слава Богу, жизнь не оскудела,мой Демон продолжает тосковать,и есть еще на свете много дела,и нам с тобой нельзя не рисковать.Но, слава Богу, снова паутинки,и бабье лето тянется на юг,и маленькие грустные грузинкиполжизни за улыбки отдают,и суждены нам новые порывы,они скликают нас наперебой…
Мой дорогой, пока с тобой мы живы,все будет хорошо у нас с тобой…
Грибоедов в Цинандали
Цинандальского парка осенняя дрожь.Непредвиденный дождь. Затяжной.В этот парк я с недавнего времени вхож —мы почти породнились с княжной.
Петухи в Цинандали кричат до зари:то ли празднуют, то ли грустят…Острословов очкастых не любят цари —Бог простит, а они не простят.
Петухи в Цинандали пророчат восход,и под этот заманчивый крик Грибоедов,как после венчанья, идетпо Аллее Любви напрямик,
словно вовсе и не было дикой толпыи ему еще можно пожить,словно и не его под скрипенье арбына Мтацминду везли хоронить;
словно женщина эта – еще не вдоваи как будто бы ей ни к чемуна гранитном надгробье проплакать словасмерти, горю, любви и уму;
словно верит она в петушиный маневр,как поэт торопливый – в строку…Нет, княжна, я воспитан на лучший манер,и солгать вам, княжна, не могу,
и прощенья прошу за неловкость свою…Но когда б вы представить могли,как прекрасно – упасть, и погибнуть в бою,и воскреснуть, поднявшись с земли!
И, срывая очки, как винтовку – с плеча,и уже позабыв о себе,прокричать про любовь навсегда, сгорячапрямо в рожу орущей толпе!..
…Каждый куст в парке княжеском мнит о себе.Но над Персией – гуще гроза.И спешит Грибоедов навстречу судьбе,близоруко прищурив глаза.
Душевный разговор с сыном
Мой сын, твой отец – лежебока и плутиз самых на этом веку.Ему не знакомы ни молот, ни плуг,я в этом поклясться могу.
Когда на земле бушевала войнаи были убийства в цене,он раной одной откупился сполнаот смерти на этой войне.
Когда погорельцы брели на востоки участь была их горька,он в теплом окопе пристроиться смогна сытную должность стрелка.
Не словом трибуна, не тяжкой киркойна благо родимой страны —он все норовит заработать строкойтебе и себе на штаны.
И все же, и все же не будь с ним суров(не знаю и сам почему),поздравь его с тем, что он жив и здоров,хоть нет оправданья ему.
Он, может, и рад бы достойней прожить(далече его занесло),но можно рубаху и паспорт сменить,да поздно менять ремесло.
«Осень ранняя. Падают листья…»
Осень ранняя. Падают листья.Осторожно ступайте в траву.Каждый лист – это мордочка лисья…Вот земля, на которой живу.
Лисы ссорятся, лисы тоскуют,лисы празднуют, плачут, поют,а когда они трубки раскурят,значит – дождички скоро польют.
По стволам пробегает горенье,и стволы пропадают во рву.Каждый ствол – это тело оленье…Вот земля, на которой живу.
Красный дуб с голубыми рогамиждет соперника из тишины…Осторожней: топор под ногами!А дороги назад сожжены!
…Но в лесу, у соснового входа,кто-то верит в него наяву…Ничего не попишешь: природа!Вот земля, на которой живу.
«Мы едем на дачу к Володе…»
Мы едем на дачу к Володе,как будто мы в кровном родстве.Та дача в Абрамцеве вроде,зарыта в опавшей листве.
Глядят имена музыкантовс табличек на каждом углу,и мы, словно хор дилетантов,удачам возносим хвалу.
Под будничными облакамисидим на осеннем пиру,и грусть, что соседствует с нами,все чаще теперь ко двору.
Минувшего голос несносныйврывается, горек, как яд…Зачем же мы, братья и сестры,съезжаемся в тот листопад?
Зачем из машин мы выходим?Зачем за столом мы сидим?И счетов как будто не сводим —светло друг на друга глядим.
Мы – дачники, мы – простофили,очкарики и фраера…В каких нас давильнях давили —да, видно, настала пора.
Свинцом небеса налитые,и пробил раскаянья час,и все мы почти что святые,но некому плакать о нас.
На даче сидим у Володи,поближе к природе самой,еще и не старые вроде,а помнится… Боже ты мой!
«Карандаш желает истину…»
