Булат Окуджава - Надежды маленький оркестрик
Прощание с осенью
Осенний холодок. Пирог с грибами.Калитки шорох и простывший чай.И снованеподвижными губамикороткое, как вздох: «Прощай, прощай…»
«Прощай, прощай…»Да я и так прощаювсе, что простить возможно, обещаюи то простить, чего нельзя простить.Великодушным мне нельзя не быть.
Прощаю всех, что не были убитытогда, перед лицом грехов своих.«Прощай, прощай…»Прощаю все обиды,обеды у обидчиков моих.
«Прощай…»Прощаю, чтоб не вышло боком.Сосуд добра до дна не исчерпать.Я чувствую себя последним богом,единственным умеющим прощать.
«Прощай, прощай…»Старания упрямы(знать, мне лишь не простится одному),но горести моей прекрасной мамыпрощаю я неведомо кому.
«Прощай, прощай…» Прощаю, не смущаюугрозами, надежно их таю.С улыбкою, размашисто прощаю,как пироги, прощенья раздаю.
Прощаю побелевшими губами,пока не повторится все опять:осенний горький чай, пирог с грибамии поздний час – прощаться и прощать.
Времена
Нынче матери всесловно заново всехсвоих милых детей полюбили.Раньше тоже любили,но больше их хлебом корили,сильнее лупили.
Нынче, как сухари,и любовь, и восторг,и тревогу, и преданность копят…То ли это инстинкт,то ли слабость души,то ли сам исторический опыт?
Или в воздухе нашем само по себеразливается что-то такое,что прибавило им суетливой любвии лишило отныне покоя?
Или ждать отказавшись, теперь за собойоставляют последнее словои неистово жаждут прощать, возноситьи творить чудеса за кого-то другого?
Что бы ни было там,как бы ни было тами чему бы нас жизнь ни учила,в нашем мире цена на любовь да на ласкуопять высоко подскочила.
И когда худосочные их сыновьялгут, преследуют кошек,наводняют базары,матерям-то не каины видятся – авели,не дедалы – икары!
И мерещится имсквозь сумбур сумасбродствдочерей современных,сквозь гнев и капризыто печаль Пенелопы,то рука Жанны д’Арк,то задумчивый лик Моны Лизы.
И слезами полны их глаза,и высоко прекрасные вскинуты брови.Так что я и представить себе не могуничего,кроме этой любови!
Одна морковь с заброшенного огорода
Мы сидим, пехотные ребята.Позади – разрушенная хата.Медленно война уходит вспять.Старшина нам разрешает спать.
И тогда (откуда – неизвестно,или голод мой тому виной),словно одинокая невеста,выросла она передо мной.
Я киваю головой соседям:на сто ртов одна морковь – пустяк…Спим мы или бредим?Спим иль бредим?Веточки ли в пламени хрустят?
…Кровь густая капает из свеклы,лук срывает бренный свой наряд,десять пальцев, словно десять свекров,над одной морковинкой стоят…
Впрочем, ничего мы не варили,свекла не алела, лук не пах.Мы морковь по-братски разделили,и она хрустела на зубах.
Шла война, и кровь текла рекою.В грозной битве рота полегла.О природа, ты ж одной морковьюсловно мать насытить нас могла!
И наверно, уцелела б рота,если б в тот последний грозный часты одной любовью, о природа,словно мать насытила бы нас!
Из окна вагона
Низкорослый лесок по пути в Бузулук,весь похожий на пыльную армию леших —пеших, песни лихие допевших,сбивших ноги, продрогших, по суткам не евших,и застывших, как будто в преддверье разлук.
Их седой командир, весь в коросте и рвани,пишет письма домой на глухом барабане,позабыв все слова, он марает листы.Истрепались знамена, карманы пусты,ординарец безумен, денщик безобразен…Как пейзаж поражения однообразен!
Или это мелькнул за окном балаган,где бушует уездных страстей ураган,где играют безвестные комедианты,за гроши продавая судьбу и таланты,сами судьи и сами себе музыканты…
Их седой режиссер, обалдевший от брани,пишет пьеску на порванном вдрызг барабане,позабыв все слова, он марает листы,декорации смяты, карманы пусты,Гамлет глух, и Ромео давно безобразен…Как сюжет нашей памяти однообразен!
Зной
Питер парится. Пора парочкам пускаться в поискпо проспектам полуночным за прохладой. Может быть,им пора поторопиться в петергофский первый поезд,пекло потное покинуть, на перроне позабыть.
Петухи проголосили, песни поздние погасли.Прямо перед паровозом проплывают и парятПавловска перрон пустынный, Петергофа пленпрекрасный,плеть Петра, причуды Павла, Пушкина пресветлыйвзгляд.
Осень в Царском Селе
Какая царская нынче осень в Царском Селе!Какие красные листья тянутся к черной земле,какое синее небо и золотая трава,какие высокопарные хочется крикнуть слова.
Но вот опускается вечер,и слышится ветер с полей,и филин рыдает, как Вертер,над серенькой мышкой своей.
Уже он не первую губит,не первые вопли слышны.Он плоть их невинную любит,а души ему не нужны.
И все же какая царская осень в Царском Селе!Как прижимаются листья лбами к прохладной земле,какое белое небо и голубая трава,какие высокопарные хочется крикнуть слова!
Песенка про маляров
Уважайте маляров,как ткачей и докторов!Нет, не тех, что по оградераз мазнул и – будь здоров.Тех, что ради солнца, радикрасок из глубин дворовв мир выходят на заре:сами в будничном наряде,кисти – в чистом серебре.
Маляры всегда честны.Только им слегка теснычеловечьей жизни сроки,как недолгий свет весны.И когда ложатся спать,спят тела, не спится душам:этим душам вездесущимкрасить хочется опять.
Бредят кистями ладони,краски бодрствуют, спешат.Кисти, как ночные кони,по траве сырой шуршат…Синяя по стенам влага,бурый оползень оврага,пятна на боках коров —это шутки маляров.
Или вот вязанка дров,пестрая, как наважденье,всех цветов нагроможденье:дуба серая кора,золотое тело липы,красный сук сосны, облитыйлипким слоем серебра…Или вот огонь костра…Или первый свет утра…
Маляры всегда честны.Только им слегка теснысроки жизни человечьей,как недолгий бег весны.И когда у них в путиобрывается работа,остается вперединедокрашенное что-то,как неспетое – в груди…
Уважайте маляров —звонких красок мастеров!Лейтесь, краски,пойте, кисти,крась, маляр,и будь здоров!
Прощание с Польшей
Мы связаны, поляки, давно одной судьбоюв прощанье, и в прощенье, и в смехе, и в слезах.Когда трубач над Краковом возносится с трубою,хватаюсь я за саблю с надеждою в глазах.
Потертые костюмы сидят на нас прилично,и плачут наши сестры, как Ярославны, вслед,когда под крик гармоник уходим мы привычносражаться за свободу в свои семнадцать лет.
Прошу у вас прощенья за раннее прощанье,за долгое молчанье, за поздние слова; намВремя подарило пустые обещанья,от них у нас, Агнешка, кружится голова.
Над Краковом убитый трубач трубит бессменно,любовь его безмерна, сигнал тревоги чист.Мы школьники, Агнешка. И скоро перемена.И чья-то радиола наигрывает твист.
Письмо Антокольскому
Здравствуйте, Павел Григорьевич! Всем штормамвопреки,пока конфликты улаживаются и рушатся материки,крепкое наше суденышко летит по волнам стрелой,и его добротное тело пахнет свежей смолой.
Работа наша матросская призывает бодрствовать нас,хоть вы меня и постарше, а я помоложе вас(а может быть, вы моложе, а я немного старей)…Ну что нам все эти глупости? Главное – плытьпоскорей.
Киплинг, как леший, в морскую дудку насвистываетбез конца,Блок над картой морей просиживает, не поднимаялица,Пушкин долги подсчитывает, и, от вечной петлиспасен,в море вглядывается с мачты вор Франсуа Вийон!
Быть может, завтра меня матросы под бульканьеякорейвысадят на одинокий остров с мешком гнилыхсухарей,и рулевой равнодушно встанет за штурвальноеколесо,и кто-то выругается сквозь зубы на прощание мнев лицо.
Быть может, все это так и будет. Я точно знатьне могу.Но лучше пусть это будет в море, чем на берегу.И лучше пусть судят меня матросы от берегов вдали,чем презирающие море обитатели твердой земли…
До свидания, Павел Григорьевич! Нам сдаватьсянельзя.Все враги после нашей смерти запишутся к намв друзья.Но перед бурей всегда надежней в будущее глядеть…Самые чистые рубахи велит капитан надеть!
«Друзья, не надейтесь на чудо…»
