Ирина Кнорринг - После всего: Стихи 1920-1942 гг.

«О чем писать? О лете, О Бретани…»

О чем писать? О лете, О Бретани?О грузном море у тяжелых скал,Где рев сирен (других сирен!) в туманеНа берегу всю ночь не умолкал?

О чем еще? О беспощадном ветре,О знойной и бескрайней синеве,О придорожных столбиках в траве,Считающих азартно километры?

О чем? Как выезжали утром раноВдоль уводящих в новизну дорог,И как старик, похожий на Бриана,Тащился в деревенский кабачек?

Как это все и мелко и ничтожноВ предчувствии трагической зимы.И так давно, что просто невозможноПоверить в то, что это были мы.

Теперь, когда так грозно и жестоко,Сквозь нежный синевеющий туман,На нас — потерянных — летит с востокаТяжелый вражеский аэроплан.

1939, Шартр (Из сборника «После всего», 1949)

«К чему, к чему упрямая тревога?..»

К чему, к чему упрямая тревога?Холодный год уж клонится к весне.Мой сын здоров. Мой муж не на войне…О чем еще могу просить у Бога?..

1940 (Из сборника «После всего», 1949)

«Нас разделяют двадцать лет…»

Нас разделяют двадцать летИ столько разочарований!И ветры горестных скитанийТам — замели мой слабый след.

А здесь его и вовсе нет.Но здесь кончается дорогаСкитаний, бедствий и труда.Я притулилась у ворогаЧужого дома — навсегда.

И с благодарною любовьюТвержу, забыв мой старый дом:Да будет мир над этой кровлей,Над этим тихим очагом.

1940

«В маленьком чистом пустынном сквере…»

В маленьком чистом пустынном сквереЧуть зеленеет листва.День, по-весеннему теплый ж серый,Воздух, пьянящий едва.

Этой весной, неустойчиво-зыбкой,Кончен какой-то срок.Маленький мальчик е маленькой скрипкойМимо прошел на урок.

Больше не стоит ни ждать, ни верить.Жизнь невесомо легка.…В маленьком, тихом, безлюдном сквереМаленького городка.

1940. Шартр

«Где-то пробили часы…»

Где-то пробили часы.Всем, кто унижен и болен,Кто отошел от побед —Всем этот братский приветС древних, ночных колоколен.

Где-то стенанье сиренВ мерзлом и мутном тумане.Шум авионов во мгле,Пушечный дым на землеИ корабли в океане!

— Господи, дай же покойВсем твоим сгорбленным людям:Мирно идущим ко сну,Мерно идущим ко дну,Вставшим у темных орудий.

1940, ноябрь (Из сборника «После всего», 1949)

«Живи не так, как я, как твой отец…»

Живи не так, как я, как твой отец,Как все мы здесь, — вне времени и жизни.Придет такое время, наконец, —Ты помянешь нас горькой укоризной.

Что дали мы бессильному, тебе?Ни твердых прав, ни родины, ни дома.Пойдешь один дорогой незнакомойНавстречу странной и слепой судьбе.

Пойдешь один. И будет жизнь твояПолна жестоких испытаний тоже.Пойми: никто на свете (даже — я!)Тебе найти дорогу не поможет.

Ищи везде, ищи в стране любой,Будь каждому попутчиком желанным.(Не так, как я. Моя судьба — чужойВсю жизнь блуждать по обреченным странам!).

Будь тверд и терпелив. Неси смелей,Уверенней свои живые силы.И позабудь о матери своей,Которую отчаянье сломило.

1940, ноябрь (Из сборника «После всего», 1949)

«Шумный ветер деревья ломит…»

Шумный ветер деревья ломит,Резкий ветер с холодных полей.Мы не спим в нашем маленьком доме,Будто в бурю на корабле.

Наверху прикорнули дети,Дверь во тьму заперта на ключ,И шумит оголтелый ветер,Нагоняя обрывки туч.

Напряженны и строги лица:Все испробованы пути,Все равно — никуда не скрыться,От отчаянья не уйти!

За окном ничего не видно.Черный ветер шатает дом.— Как бессильны мы, как беззащитныВ урагане, в жизни, во всем.

Одиноко, холодно, сыро.Стынет чайник на длинном столе.Будто выброшенные из мираНа потерянном корабле…

1940. Шартр

«Сбываются сны роковые…»

Зачем меня девочкой глупойОт страшной родимой земли,От голода, тюрем и труповВ двадцатом году увезли?

Сбываются сны роковые,Так, видно, уж мне суждено —Америка — или Россия —О Боже, не все ли равно?

За счастьем? Какое же счастье?Ведь, молодость вся прожита.Разбилась на мелкие частиО маленьком счастье мечта.

Так кончилось все. НеужелиСначала весь нищенский путь?Без веры, без смысла, без цели,С последней мечтой — отдохнуть.

…От голода, тюрем и стонов,От холода бледной зимы,От грузных ночных авионовСреди напряженнейшей тьмы…

И снова дорогой унылойНас гонит нужда и тоска,Сгребая последние силыДля третьего материка…

1940, октябрь. Париж

«Войной навек проведена черта…»

Войной навек проведена черта,Что было прежде — то не повторится.Как изменились будничные лица!И все — не то. И жизнь — совсем не та.

Мы погрубели, позабыв о скуке.Мы стали проще, как и все вокруг.От холода распухнувшие рукиНам ближе холеных, спокойных рук.

Мы стали тише, ничему не рады,Нам так понятна и близка печальТех, кто сменил веселые нарядыНа траурную, черную вуаль.

И нам понятна эта жизнь без грима,И бледность просветленного лица,Когда впервые так неотвратимо,Так близко — ожидание конца.

1941, январь Париж (Из сборника «После всего», 1949)

«Просыпались глухими ночами…»

Просыпались глухими ночамиОт далекого воя сирен.Зябли плечи и зубы стучали,Беспросветная тьма на дворе.

Одевались, спешили, балделиИ в безлюдье широких полейВолочили из теплой постелиПерепуганных, сонных детей.

Поднимались тропинками в гору,К башмакам налипала земля,А навстречу — холодным простором —Ледяные ночные поля.

В темноте, на дороге пустынной,Зябко ежась, порой до утра,Подставляя озябшую спинуЛеденящим и острым ветрам…

А вдали еле видимый городВ непроглядную тьму погружен.Только острые башни собораПростирались в пустой небосклон.

Как живая мольба о покое,О пощаде за чью-то вину.И часы металлическим боемПробуравливали тишину.

Да петух неожиданно-звонкоПринимался кричать второпях.А в руке ледяная ручонкаВыдавала усталость и страх…

…Так — навеки: дорога пустая,Чернота неоглядных полей,Авионов пчелиная стаяИ озябшие руки детей.

1941, январь Париж (Из сборника «После всего», 1949)

«Умеренный, твердый, железный…»

Под снегом холодной России,Под знойным песком пирамид…

М.Ю. Лермонтов

Умеренный, твердый, железный,Презревший лишенья и страх,Взлетающий в звездные бездны,Ныряющий в темных морях,

Еще — победитель-удачник —(«Куда только мы ни зашли!»)Немецкий мечтательный мальчикГуляет но карте земли.

Он так подкупающе молод,Так бодро шагает вперед,Неся разоренье и голодПовсюду,Куда ни придет.

Его на бульварах ПарижаТак радует каждый пустяк:Он губы застенчиво лижет,Косясь на французский коньяк.

У пестрых витрин магазиновЧасами стоит, не идет,Совсем по-ребячьи разинувСвой красный, смеющийся рот.

А завтра, послушный приказу,С винтовкой на твердом плечеПойдет… и не бросит ни разуПростого вопроса: «Зачем?»

Зачем ему русские вьюги?Разрушенные города?На севере или на юге —Везде — непременно — всегда?

Зачем ему гибнуть и дратьсяСреди разрушений и бед,Когда за плечами лишь двадцатьВосторгом обманутых лет?

Неужто такая отрада —Недолгих побед торжество?Ведь запах смолы из ШварцвальдаУже не коснется его.

И над безымянной могилойУже не поплачет никто.Далекий, обманутый, милый…За что?

1942, 18 января

«В открытом окне трепетали холодные звезды…»