Ирина Кнорринг - После всего: Стихи 1920-1942 гг.

О смерти

Как страшно умереть — сойти на нет,Безропотно исчезнуть, раствориться.И сон о смерти — этот страшный бред —Все чаще, все мучительнее снится.

Я просыпаюсь в ледяном поту.Все та же комната, все те же тени.Но все мерещится сквозь темнотуМеня преследующее виденье.

Пустая церковь, тихо хор поет,Цветы в гробу и бледных свеч мерцанье.И где-то рядом мечется моеЕще живое, четкое сознанье.

«Нам не радуга в небе сияла…»

Нам не радуга в небе сиялаВ тот седой, обезумевший день —Нас дождливая муть провожалаИ чертила круги на воде.

И когда потекли над волнамиЧем-то близкие сердцу места —В этот час не звучало над намиЛегендарное имя Христа.

Но с тех пор суеверно храним мыВсю тоску этих призрачных дней —Очертания смутного Крыма,Силуэты ночных кораблей.

«Я люблю заводные игрушки…»

Я люблю заводные игрушкиИ протяжное пенье волчка,Пряди русых волос на подушкеИ спокойный огонь камелька.

Я люблю в этом тихом покое,После бешеной сутолки дня,Свое сердце, совсем ледяное,Хоть немножко согреть у огня.

Я люблю, когда лоб мой горячийТронет ласково чья-то ладонь.А в углу — закатившийся мячикИ бесхвостый, облупленный конь.

Позабыв про тоску и усталость,Так легко обо всем говорить…Это все, что мне в жизни осталось,Все, что я научилась любить.

Борису Унбегауну («Зачем я прихожу в Ваш темный дом?..»)

Зачем я прихожу в Ваш темный дом?Зачем стою у Вашей страшной двери?Не для того ли, чтоб опять вдвоемСчитать непоправимые потери?

Опять смотреть беспомощно в глаза,Искать слова? Не находить ответа?Чтоб снова было нечего сказатьО главном, о запуганном, об этом?..

Вы скоро уезжаете на юг.Вернетесь для меня чужим и новым.Зачем я Вас люблю, мой тайный друг,Мой слабый друг, зачем пришла я снова?

Простим ли мы друг другу это зло?Простим ли то, что ускользнуло мимо?Чтобы сказать спокойно: «Все прошло,Так навсегда и так непоправимо».

Измена

Воображаемому собеседнику (Марку Слониму)

Измены нет. И это словоНи разу не слетало с губ.И ничего не стало новымВ привычно-будничном кругу.

Измены нет. Но где-то втайне,Там, где душа совсем темна,В воображаемом романеОна уже совершена.

Она сверкнула жгучей новью,Жизнь подожгла со всех сторон.Воображаемой любовьюРеальный мир преображен.

И каждый день, и каждый вечер —Томленье, боль, огонь в крови.Воображаемые встречиНесуществующей любви.

А тот, — другой, — забыт и предан.(Воображаемое зло!).Встречаться молча за обедомОбидно, скучно, тяжело.

Круги темнее под глазами,Хмельнее ночь, тревожней день.Уже метнулась между намиВоображаемая тень…

А дом неубран и заброшен.Уюта нет. Во всем разлад.В далекий угол тайно брошенОтчаяньем сверкнувший взгляд…

Так, — проводя, как по указке,По жизни огненный изъян,—Ведет к трагической развязкеВоображаемый роман.

Поэма дороги

Юрию

Вечер пыльных, далеких дорог.

В. Мамченко

Тоскуем над картою рваной:Отсюда свернули сюда,Вот здесь проезжали раноПоселки и города.

— А помнишь — вот здесь отдыхали.Какая была тишина,А дали, осенние дали,А воздух, пьянее вина!

И снова, как за победой,За радостной новизнойСкользили велосипедыПод гору дорогой лесной.

За каждым крутым поворотом,За каждым холмом вдалеке,Манящее, новое что-то,Так чуждое зимней тоске.

— Да, да. Ну, а вспомним, как зябли,Как кутались в полы плаща.Как били холодные каплиБезжалостного дождя!

Навстречу ветрам из ЛаманшаНе ехали даже, а шли!…А все-таки — дальше, дальше…Компьен… Бове… Авдели…

Как милы названия эти…— А помнишь, вот здесь, за Маньи,Презрев всех жандармов на свете,Мы даже костер развели…

И снова шины шуршали,Был в сердце задорный угар.Над Сеной вечерней блуждали,Взбирались на замок Гайяр.

Снимались у темных развалин,Снимались в густых камышах.И не было больше печали,По-детски светилась душа.

Париж нас неласково встретил.Мы снова тихо живем.Нам кажется милым и ветер,И самый трудный подъем.

Теперь нам осталось немного,Лишь карта на темной стене,Да черною ниткой дорогаИ пестрые флаги на ней.

«Такой же день, как девять лет назад…»

Такой же день, как девять лет назад.Все тот же дождь и в небе те же тучи.Молчи, молчи! И посмотри в глаза —Все тот же день, не хуже и не лучше.

Переменились только я и ты.И стали мы среди суровых будней,Среди пустой и лживой суетыСтарей, скучнее и благоразумней.

Нас напугала дождевая даль.Мы не пойдем в этот день в Версаль —Бродить в глухой, осенней мокрой чащеПустого парка (а пруды, как сталь),Чтоб вспомнить вновь влюбленную печаль —Глухую память молодости нашей.

Андай

Ревет вечерний океан,Таинственная даль темнеет,И в нарастающий туманВершины прячут Пиренеи.

Мигают ярко маякиНа каменных отвесных кручах.А небо все в тяжелых тучахПолно тревожной и летучей,Нечеловеческой тоски.

Безжизненность пустынных дач,Пустые улицы, аллеи…И гул прибоя, будто плач,Взывает к темным Пиренеям.

А в лиловеющей дали,Над гладью сонного залива,На узкой полосе земли,В горах, раскинутых лениво,Смешались в прихотливом танцеОгни Испании и Франции.

«День догорит в неубранном саду…»

День догорит в неубранном саду.В палате электричество потушат.Сиделка подойдет: «Уже в бреду…»Посмотрит пульс: все медленней и глуше.

Сама без сна, мешая спать другим,Не буду я ни тосковать, ни биться.Прозрачный синий полумрак. Шаги…А жизни-то осталось — в белом шприце.

Еще укол. В бреду иль наяву?Зрачки расширятся, окостенеют.Должно быть, никого не позову,Должно быть, ни о чем не пожалею…

Блеснет заря над крышами вдали.Туман дома окутает, как саван.И в это утро я уйду с земли.Безропотно. Бестрепетно. Бесславно.

«Я покину мой печальный город…»

Я покину мой печальный город,Мой холодный, неуютный дом.От бесцельных дел и разговоровСкоро мы с тобою отдохнем.

Я тебя не трону, не встревожу.Дни пойдут привычной чередой.Знаю я, как мы с тобой несхожи,Как тебе нерадостно со мной.

Станет дома тихо и прилично,Ни тоски, ни крика, ни ворчни…Станут скоро горестно-привычныБез меня кружащиеся дни…

И, стараясь не грустить о старом,Рассчитав все дни в календаре,Ты один поедешь на ЛуаруВ призрачно-прозрачном сентябре.

И вдали от горестной могилы,Где-то там, в пути, на склоне дня,Вдруг почувствуешь с внезапной силой,Как легко и вольно без меня.

«Пока горят на елке свечи…»