Ирина Кнорринг - После всего: Стихи 1920-1942 гг.

«Я покину мой печальный город…»

Я покину мой печальный город,Мой холодный, неуютный дом.От бесцельных дел и разговоровСкоро мы с тобою отдохнем.

Я тебя не трону, не встревожу.Дни пойдут привычной чередой.Знаю я, как мы с тобой несхожи,Как тебе нерадостно со мной.

Станет дома тихо и прилично,Ни тоски, ни крика, ни ворчни…Станут скоро горестно-привычныБез меня кружащиеся дни…

И, стараясь не грустить о старом,Рассчитав все дни в календаре,Ты один поедешь на ЛуаруВ призрачно-прозрачном сентябре.

И вдали от горестной могилы,Где-то там, в пути, на склоне дня,Вдруг почувствуешь с внезапной силой,Как легко и вольно без меня.

1936 (Из сборника «После всего», 1949)

«Пока горят на елке свечи…»

Пока горят на елке свечи,И глазки детские горят,Пока на сгорбленные плечиНе давит тяжестью закат,

Пока обидой злой и колкойНе жжет придуманная речь,И пахнет детством, пахнет елкойИ воском разноцветных свеч, —

Я забываю все волненьяИ завтрашний, тяжелый день,И от веселой детской лениВпадаю в старческую лень.

Смотрю на детскую улыбку,Склоняюсь к нежному плечу.Не называю все ошибкой,И даже смерти не хочу.

1936 (Из сборника «Окна на север», 1939)

«Считать толково километры…»

Считать толково километры,На карте намечая путь,Учесть подъемы. Силу ветра.Что посмотреть. Где отдохнуть.

Решить внимательно и строго,Что можно брать с собой, что — нет.Вязать пуловеры в дорогуИ чистить свой велосипед.

Мечтать о воздухе хрустальном,О тишине лесов и рек,О городке провинциальном,Где будет ужин и ночлег.

И в настроении прекрасномНа карту заносить пути…Пока не станет слишком ясно,Что больше некуда идти.

1936 (Из сборника «Окна на север», 1939)

Лиле

Свой дом. Заботы. Муж. Ребенок.Большие трудные года.И от дурашливых девченокУж не осталось и следа.

Мы постарели, мы устали,Ни сил, ни воли больше нет.А разве так мы представлялиСебе вот эти десять лет?

Забыты страстные «исканья»,И разлетелось, словно дым,Все то, что в молодости раннейКазалось ценным и святым.

Жизнь отрезвила. Жизнь измяла,Измаяла. На нет свела.В кафе Латинского кварталаНас не узнают зеркала.

— А где-то в пылком разговореСкользит за часом шумный час.А где-то вновь до ссоры спорят —Без нас, не вспоминая нас.

Уходит жизнь. А нас — забыли.И вот уж ясно навсегда,Как глупо мы продешевилиИспепеленные года.

1938 (Из сборника «После всего», 1949)

«Еще госпиталь снится ночами…»

Еще госпиталь снится ночами,Еще дома, как будто в гостях.Непривычно и странно вначале…И усталость… Но это пустяк.

Напряженные слухи. Газеты,Разговоры о близкой войне.И тревога, сверлящая где-то,И бессилье, как будто во сне.

И, сплетая привычные строфы,Смутно чувствую в хаосе тьмы —Приближенье большой катастрофыИ, быть может, последней зимы…

1938

«Я — человек второго сорта…»

Я — человек второго сорта,Без «широты» и «глубины».И для чего, какого черта,Такие люди рождены?

Зачем? Чтоб нищенкой унылойТоптаться на чужом пути?От колыбели до могилыСебе приюта не найти?

Всегда никчемной и забитойВсего бояться, все терпеть,Чтоб у разбитого корытаПоследней дурой умереть.

Чтоб, ничего не понимая,Смотреть в любимые глаза,За бесконечной чашкой чаяВесь вечер слова не сказав.

Молчать весь вечер, дни за днями,Молчать всю жизнь, молчать всегда,Чтоб никудышними стихамиВились ненужные года.

Так жить, — смешно и неумело,Не сделав ровно ничего.Прислушиваться в мире целомК биенью сердца своего.

И на кровати, в ночь глухую,В ночь униженья, ночь без сна,В давно привычном поцелуеИспить отчаянья до дна.

1938 (Из сборника «Окна на север», 1939)

Окно в столовой

Снова — ночь. И лето снова(Сколько грустных лет!).Я в накуренной столовойПотушила свет.

Папироса. Пламя спички.Мрак и тишина.И покорно, по привычкеВстала у окна.

Сколько здесь минут усталыхМолча протекло!Сколько боли отражалоТемное стекло.

Сколько слов и строчек четкихИ ночей без снаУмирало у решеткиЭтого окна…

В отдаленьи — гул Парижа(По ночам — слышней).Я ведь только мир и вижу,Что в моем окне.

Вижу улицу ночную,Скучные дома,Жизнь бесцветную, пустую,Как и я сама.

И когда тоски суровойМне не превозмочь, —Я люблю окно в столовой,Тишину и ночь.

Прислонюсь к оконной рамеВ темноте ночной,Бестолковыми стихамиГоворю с тобой.

И всегда тепло и простоОтвечают мнеНаши камни, наши звездыИ цветы в окне.

1938 (Из сборника «После всего», 1949)

Рассвет

Будильник резко прозвенит: пора!И оборвет, не досказав чего-то…Как автомат, в шестом часу утраТы встанешь и уедешь на работу.

На мертвых улицах велосипедЗапутает уродливые тени.От фонаря пробьется красный светВ тебя засасывающую темень…

А дома в нестерпимой духотеПроснется и замечется ребенок.Забьется в долгом кашле. Словно тень,Ночь соскользнет с соседнего балкона.

И где-то дробно застучат сабо…И с каждым днем суровее и строжеНад черным городом проснется БогИ ничему на свете не поможет

1938

«Я уж не так молода, чтобы ехать в Россию…»

Я уж не так молода, чтобы ехать в Россию.«Новую жизнь» все равно уже мне не начать.Годы прошли — беспощадно-бесцельно-пустыеИ наложили на все неживую печать.

Жизнь прошаталась в тумане обманчиво-сером,Где даже отблеск огня не сверкал вдалеке.Нет у меня ни отчизны, ни дружбы, ни веры, —Зыбкое счастье на зыбком и мертвом песке.

А впереди — беспощадная мысль о расплате:Боль отреченья, позор примиренья с судьбой.Белая койка в высокой и душной палате.Крест деревянный, сколоченный верной рукой.

1938 (Из сборника «Окна на север», 1939)

«С каждым годом — все дальше и дальше…»

С каждым годом — все дальше и дальше.Так и будет — больней и больней,Сероглазый, беспомощный мальчикСкоро выйдет из жизни моей.

Станет скоро большим, своенравным.Плох, хорош ли, — не все ли равно?Будет брать он у жизни по правуВсе, что только ему суждено.

Расшибется ли или добьется,Загорится ли ярким огнем,Но уже никогда не вернетсяВ свой задорно покинутый дом.

В дом холодный, безмолвный, пустынный,Где осталась навеки молчатьНичего не принесшая сыну,Ничего не сумевшая мать.

1939 (Из сборника «Окна на север», 1939)

«О чем писать? О лете, О Бретани…»