Дмитрий Кедрин - Стихотворения и поэмы
1940
Князь Василько Ростовский
Ужель встречать в воротахС поклонами беду?..На Сицкое болотоБатый привел орду.
От крови человечьейПодтаяла река,Кипит лихая сечаУ княжья городка.
Врагам на тын по доскамВзобраться нелегко:Отважен князь Ростовский,Кудрявый Василько.
В округе все, кто живы,Под княжью руку встал.Громят его дружиныНасильников-татар.
Но русским великанамЗастлала очи мгла,И выбит князь арканомИз утлого седла.
Шумят леса густые,От горя наклонясь…Перед косым БатыемСтоит плененный князь.
Под ханом знамя нашеНа холм постелено,Хан из церковной чашиПьет сладкое вино.
Прихлебывая брагу,Он молвил толмачу:— Я князя за отвагуПомиловать хочу.
Пусть вытрет ил болотный,С лица обмоет грязь:В моей охранной сотнеОтныне служит князь!
Не помня зла былого,Недавнему врагуПодайте чашку плова,Кумыс и курагу…
Но, духом тверд и светел,Спокойно и легкоНасильникам ответилОтважный Василько:
— Служить тебе не буду,С тобой не буду есть.Одно звучит повсюдуСвятое слово: месть!
Под нашими ногамиСтруится кровь: она,Монгольский хан поганый,Тобой отворена!
Лежат в снегу у храмаТри мертвые жены.Твоими нукерамиОни осквернены!
В лесу огонь пожараБураном размело.Твои, Батый, татарыСожгли мое село!
Забудь я Русь хоть мало,Меня бы проклялаЖена, что целовала,И мать, что родила!..
Батый, привычный к лести,Нахмурился: — Добро!Возьмите и повесьтеНевежу за ребро!
Бьют кочеты на гумнахКрылами в полусне,А князь на крюк чугунныйПодвешен на сосне.
Молчит земля сырая,Подмога далеко,И шепчет, умирая,Бесстрашный Василько:
— Не вымоюсь водоюИ тканью не утрусь,А нынешней бедоюСплотится наша Русь!
Сплотится Русь и вынетЕдиный меч. Тогда,Подобно дыму, сгинет,Батый, твоя орда!..
И умер князь кудрявый,Но с той лихой порыПоют герою славуСедые гусляры.
1942
Ермак
Пирует с дружиной отважный ЕрмакВ юрте у слепого Кучума.Средь пира на руку склонился казак,Грызет его черная дума.И, пенным вином наполняя стакан,Подручным своим говорит атаман:— Не мерена вдоль и не пройдена вширь,Покрыта тайгой непроезжей,У нас под ногой распростерлась СибирьКосматою шкурой медвежьей.Пушнина в сибирских лесах хорошаИ красная рыба в струях Иртыша!
Мы можем землей этой тучной владеть,Ее разделивши по-братски.Мне в пору Кучумовы бармы надетьИ сделаться князем остяцким…Бери их, кто хочет, да только не я:Иная печаль меня гложет, друзья!
С охотой отдал бы я что ни спроси,Будь то самопал иль уздечка,Чтоб только взглянуть, как у нас на РусиГорит перед образом свечка,Как бабы кудель выбивают и вьют,А красные девушки песню поют!
Но всем нам дорога на Русь запертаБылым воровством бестолковым.Для татя одни лишь туда ворота —И те под замочком пеньковым.Нет спору, суров государев указ!Дьяки на Руси не помилуют нас…
Богатства, добытые бранным трудомС заморских земель и окраин,Тогда лишь приносят корысть, если в домИх сносит разумный хозяин.И я б этот край, коль дозволите вы,Отдал под высокую руку Москвы.
Послать бы гонца — государю челомУдарить Кучумовым царством,Чтоб царь, позабыв о разбое былом,Казакам сказал: «Благодарствуй!»Тогда б нам открылась дорога на Русь…Я только вот ехать туда не берусь.
Глядел без опаски я смерти в лицо,А в царские очи не гляну!.. —Ермак замолчал, а бесстрашный КольцоСказал своему атаману:— Дай я туда съезжу. Была не была!Не срубят головушку — будет цела!
Хоть крут государь, да умел воровать, —Умей не сробеть и в ответе!Конца не минуешь, а двум не бывать,Не жить и две жизни на свете!А коль помирать, то, кого не спроси,Куда веселей помирать на Руси!..
Над хмурой Москвою не льется трезвойСо ста сорока колоколен:Изменой бояр государь удрученИ тяжкою немочью болен.Главу опустив, он без ласковых словВ Кремле принимает нежданных послов.
Стоят в Грановитой палате стрельцы,Бояре сидят на помосте,И царь вопрошает: — Вы кто, молодцы?Купцы аль заморские гости?Почто вы, ребята, ни свет ни заряЯвились тревожить надежу-царя?..
И глядя без страха Ивану в лицо,С открытой душой, по-простецки:— Царь! Мы русаки! — отвечает Кольцо, —И промысел наш — не купецкий.Молю: хоть опала на нас велика,Не гневайся, царь! Мы — послы Ермака.
Мы, выйдя на Дон из Московской земли,Губили безвинные души.Но ты, государь, нас вязать не вели,А слово казачье послушай.Дай сердце излить, коль свидаться пришлось,Казнить нас и после успеешь небось!
Чего натворила лихая рука,Маша кистенем на просторе,То знает широкая Волга-река,Хвалынское бурное море.Недаром горюют о нас до сих порВ Разбойном приказе петля да топор!
Но знай: мы в Кучумову землю пошлиЗагладить бывалые вины.В Сибири, от белого света вдали,Мы бились с отвагою львиной.Там солнце глядит, как сквозь рыбий пузырь,Но мы, государь, одолели Сибирь!
Нечасты в той дальней стране города,Но стылые недра богаты.Пластами в горах залегает руда,По руслам рассыпано злато.Весь край этот, взятый в жестокой борьбе,Мы в кованом шлеме подносим тебе!
Немало высоких казацких могилСтоит вдоль дороженьки нашей,Но мы тебе бурную речку ТагилПодносим, как полную чашу.Прими эту русскую нашу хлеб-соль,А там хоть на дыбу послать нас изволь!
Иван поднялся и, лицом просветлев,Что тучею было затмилось,Промолвил: — Казаки! Отныне свой гневСменяю на ласку и милость.Глаз вон, коли старое вам помяну!Вы ратным трудом искупили вину.
Поедешь обратно, лихой есаул, —Свезешь атаману подарок… —И царь исподлобья глазами блеснул,Свой взгляд задержав на боярах: —Так вот как, бояре, бывает подчас!Казацкая доблесть — наука для вас.
Казаки от царского гнева, как вы,У хана защиты не просят,Казаки в Литву не бегут из МосквыИ сор из избы не выносят.Скажу не таясь, что пошло бы вам впрок,Когда б вы запомнили этот урок!
А нынче быть пиру! Хилков порадей,Чтоб сварены были пельмени.Во славу простых, немудрящих людейСегодня мы чару запеним!Мы выпьем за тех, кто от трона вдалиПечется о славе Российской земли!
В кремлевской палате накрыты столыИ братины подняты до рту,Всю долгую ночь Ермаковы послыПируют с Иваном Четвертым.Хмельная беседа идет вкруг стола,Трезвонят московские колокола.
1944
Солдатка
Ты все спала. Все кислого хотела,Все плакала. И скоро поняла,Что и медлительна и полнотелаВдруг стала оттого, что — тяжела.
Была война. Ты, трудно подбоченясь,Несла ведро. Шла огород копать.Твой бородатый ратник-ополченецШагал по взгорьям ледяных Карпат.
Как было тяжело и как несладко!Все на тебя легло: топор, игла,Корыто, печь… Но ты была солдаткой,Великорусской женщиной была.
Могучей, умной, терпеливой бабойС нечастыми сединками в косе…Родился мальчик. Он был теплый, слабый,Пискливый, красный, маленький, как все.
Как было хорошо меж сонных губокВложить ему коричневый сосокНабухшей груди, полной, словно кубок;На темени пригладить волосок,
Прислушаться, как он сосет, перхая,Уставившись неведомо куда,И нянчиться с мальчишкой, отдыхаяОт женского нелегкого труда…
А жизнь тебе готовила отместку:Из волостной управы понятойВ осенний день принес в избу повестку.Дурная весть была в повестке той!
В ней говорилось, что в снегах горбатыхЗарыт в могилу братскую, лежит,Германцами убитый на Карпатах,Твой работящий пожилой мужик.
А время было трудное!.. Бывало,Стирала ты при свете ночникаИ что могла для сына отрывалаОт своего убогого пайка.
Всем волновалась: ртом полуоткрытым,Горячим лбом, испариной во сне.А он хворал краснухой, дифтеритомС другими малышами наравне.
Порою из рогатки бил окошки.И люди говорили: — Ох, бедов! —Порою с ходу прыгал на подножкиМимо идущих скорых поездов…
Мальчишка вырос шустрый, словно чижик,Он в школу не ходил, а несся вскачь.Ах, эта радость первых детских книжекИ горечь первых школьных неудач!
А жизнь вперед катилась час за часом.И вот однажды раннею веснойЛомающимся юношеским басомЗаговорил парнишка озорной.
И все былое горе малой тучкойПредставилось тебе, когда сынокПринес, богатый первою получкой,Тебе в подарок кубовый платок.
Ты стала дряхлая, совсем седая…Тогда ухватами в твоей избеЗагрохала невестка молодая.Вот и нашлась помощница тебе!
А в уши все нашептывает кто-то,Что краток день счастливой тишины:Есть материнства женская работа,И есть мужской тяжелый труд войны.
Недаром сердце ныло, беспокоясь:Она пришла, военная страда.Сынка призвали. Дымный красный поездУвез его неведомо куда.
В тот день в прощальной суете вокзала,Простоволоса и как мел бела,Твоя сноха заплакала, сказала,Что от него под сердцем понесла.
А ты, очки связав суровой ниткой,Гадала: мертвый он или живой?И подолгу сидела над открыткойС неясным штампом почты полевой.
Но сын умолк. Он в воду канул будто!Что говорить! Беда приходит вдруг.Какой фашист перечеркнул в минутуВсе двадцать лет твоих надежд и мук?
Твой мертвый сын лежит в могиле братской,Весной ковыль начнет над ним расти.И внятный голос с хрипотцой солдатскойМеня ночами просит: — Отомсти!
За то, что в землю ржавою лопатойЗарыта юность жаркая моя;За старика, что умер на КарпатахОт той же самой пули, что и я;
За мать, что двадцать лет, себе на горе,Промаялась бесплодной маятой;За будущего мальчика, что вскореНа белый свет родится сиротой!
Ей будет нелегко его баюкать:Она — одна. Нет мужа. Сына нет…Разбойники! Они убьют и внука —Не через год, так через двадцать лет!..
И все орудья фронта, каждый воин,Все бессемеры тыла, как один,Солдату отвечают: — Будь спокоен!Мы отомстим! Он будет жить, твой сын!
Он будет жить! В его могучем телеБезоблачно продлится жизнь твоя.Ты пал, чтоб матери не сиротелиИ в землю не ложились сыновья!
1943–1944
