Миражи искусства - Антон Юртовой
Полный разнос.
Выслушав острые замечания и наскоки, лжеавтор не преминул, конечно, прикинуться обиженным и оскорблённым. Замысел же у него состоял в розыгрыше с максимальным эффектом. И это ему удалось. Во второй раз в кружок он заглянул только месяца через три, и за всё время его отсутствия мы все так и не разгадали его уловки.
Не то что услышанных от него строк, но и вообще стихотворений Каролины Павловой на тот момент, как оказалось, никто из нас не читал!
Столь же потрясающе неуклюжим выдался результат обсуждения подборки стихов одного уже довольно маститого в той поре московского поэта. Он явился в наш кружок под вымышленным именем. Стихов принёс десятка с полтора. Неплохие. Находясь в творческой поездке и изрядно промотавшись, поэт нуждался в деньгах и уже изданные свои вещи рассовывал по редакциям, попадавшимся у него на пути. Намеревался поступить так и в тот раз. «Океан», замечу, действовал при редакции серенькой провинциальной газетёнки. Её касса – в ближайшем кабинете по коридору.
Всё проходило гладко, пока обсуждавшие не наткнулись на стихотворение о девочке-малышке, игравшей мячом. «Мячом» было написано на листке.
Один из присутствующих усомнился: разве так – верно? Не лучше ли – «в мяч»? Автора это сразу вывело из равновесия, мол, вы что, друзья, – не того? С оппонентом у него возникла словесная перепалка. Оппонент говорил, что поскольку играют в футбол, волейбол, теннис и бейсбол то, значит, лучше всё-таки – «в мяч». Ну и так далее. То есть пустился в розыгрыш. Ему нашлась поддержка.
Поэт же завёлся настолько, что позволил для данного случая непозволительное. «Да вы хоть знаете, кто я?» – спросил он, колюче оглядывая присутствующих. В голосе у него чувствовалось что-то от угрозы, что особенно умеют изображать люди задиристые и бестактные, в частности, бывшие зэки. «Ну, так скажи, кто же ты», – подступились к нему. Меня, отвечает он, во всех столичных журналах печатают. И называет свои настоящие имя и фамилию. На это кто-то из наседавших так это спокойно говорит: «Вот свои опусы и неси в те журналы».
Мы не успели опомниться, как поэт сгрёб со стола принесённую им подборку и выбежал за дверь.
А ведь зря обидели человека. В стихотворении, которое в журнальном виде мы разыскали вскоре после заседания, значилось: «мячом». Это поскольку девочка была в стихотворении героиней одна и она «играла» или «игралась». Будь там два действующих лица или ещё больше, можно бы предпочесть, кажется, и «в мяч», как предусмотрено словарём, или как-нибудь ещё. Над объединением зависло марево густого стыда, и, наверное, это ещё сказано мягко. Единственное оправдание устроенному судилищу состояло в раскрывшемся неэтичном предложении поэтом уже напечатанных стихов. Но – этика этикой, а мы-то разбирались не с ней, а с качеством стихотворений, с их, так сказать, наличием, формой и содержанием.
Современную столичную поэзию нам бы тогда не мешало знать лучше, быть осведомлённее в ней. Иными словами, следовало разобраться с этикой в отношении самих себя. Ведь розыгрыш уводил от серьёзной части нашей работы.
Безобиднее выглядели случаи с так называемым голым или обнажённым юмором, который заставлял делать выводы сам собой. Они, такие выводы, значили порой больше иных шумных обсуждений. Собственно, о таком повороте дела я и спешу поведать.
С Борисом Витриком, хирургом, я был знаком как сосед: мы в один день поселились в новом, только что выстроенном этажном жилом доме. Быстро подружились. Он был примерно одних лет со мной, как профессионал от медицины резко выделялся тем, что говорил о ней без уклончивостей, прямо и правдиво. Называл десятки случаев, когда операции, которые он делал, помнились ему не только из-за их сложности; там ещё присутствовали яркие элементы комического или нелепого, что привносилось не болезнями пациентов, а их курьезными поступками или же нескладными отношениями, в которых они находились с окружавшими другими людьми.
Такие случаи, как видно, по-настоящему забавляли Бориса, и юмор по этому поводу был у него широким, открытым и чистоплотным. Об отдельных эпизодах из своей практики он мог рассказывать много раз, неизменно варьируя деталировку и вызывая смех у слушателей.
В частности, таким, с его слов, являлся эпизод, когда пациенту пришлось делать операцию по удалению кочерги из нехорошего места его тела. Той самой кочерги, которою до наших дней подправляют огниво и посуду в русских печах по деревням и в пригородах. Взял вот кто-то и в гневе или в отместку за что-то вогнал это кухонное орудие не по назначению.
Смешное состояло не в самой операции, а в том, что пациент, живший где-то в предместье и не имевший возможности вызвать скорую, такси или хотя бы найти попутную, несколько километров до больницы добирался пешком, со злополучной кочергой в самом себе, пройдя по городу как бы усевшись на ней, в том числе и по наиболее людным улицам, когда по ним после работы толпами валил народ, глазевший на странного пострадавшего…
Своей профессией врача в целом Борис дорожил и, будучи в то время специалистом пока лишь начинающим, кроме отвлечённой моральной составляющей, очень высоко ставил в ней навыки, лично приобретённый опыт. По тому, с каким удовлетворением он говорил иногда мне о некоторых проведённых им операциях, я мог судить о его быстром и солидном профессиональном росте на избранной стезе и вместе с ним радоваться этому. Оптимист по натуре, Борис, как и многие в нашем поколении, страстно любил анекдоты. Знал их уйму и рассказывал прямо-таки мастерски. В шутку говорил, что анекдоты он собирает и записывает, есть их у него уже пять тысяч, но все он не помнит, а половину записей потерял.
Такой вот человек. Действительное у него было неотделимо от энтузиазма и от ироничного восприятия.
Редкая в среде врачей-практиков, эта его особенность вплотную приблизила его и к необъятному таинству литературного творчества. Он писал стихи и рассказы, но распознал в себе эту страсть уже с запозданием, будучи взрослым и семейным. Соответственно, результаты были здесь невелики. В литобъединении замечали, как это его нервирует, но на вид он держался твёрдо и смело, даже, как и всегда, приподнято или весело, надеялся, что его неудачам быть недолго. На каком-то этапе настроенность на успех постепенно превращалась у него в подобие самоуверенности. Со своими текстами Борис начал навязываться любому, кого знал, побуждая тех давать о сочинениях положительные или даже похвальные отзывы. А затем уже почти впрямую пытался отстоять полученные предварительные оценки
