Алексей Недогонов - Дорога моей земли
1944 г.
Две звезды
В Сербии при встречах первым делом —мена сувенирная. Закон.За звезду —германский парабеллуми «мольбу» отдаст в придачу он.
Если мало —до слезы расстроит:сбросит френч трофейного сукна,ежели вас это не устроит —тащит реки, полные вина.
Мена — и ни капли одолженья.Обменяет — весело вздохнети с улыбкой скажет: «До видженья»,звездочку погладит —и уйдет.
…Вот как вижу:в деревушке Тнава,у всего народа на виду,русский воин к шапке югославаприкрепил московскую звезду.
Две звезды!Звенит январский воздух,звезд десятилучие горит,серб и русский говорят о звездах,и Звезда с Звездою говорит.
1944 г.
Почесть
Друзей на войне хоронилине всех одинаково мы:одним — со звездой обелиски,другим — пирамидой холмы.
Санбаты, затишье и штурмы.Но долг нас к товарищам звал:трикратный салют автоматовнад каждой могилой звучал.
Я видел кресты христианствазимою при входе в Белград:на мертвых сердцах коммунистовони часовыми стоят.
Бог с ним, с добродушьем белградцев,с душевною их простотой, —мы видели в этом усердьепризнание дружбы святой.
Югославия, г. Вршац, 1944 г.
Дочь русского эмигранта
Три года она провелав партизанском отряде,в крестьянской одеждепрошла по немецким тылам:пожары в Загребе,на тумбах листовки в Белграде…А мы в эти днипробивались к Днепру по снегам.
Рассказы юнакамчитала она в лазаретео русском солдате —часами, часами подряд, —о сказке России,о самой чудесной на свете…А мы в эти днипо Болгарии шли на Белград.
Ее порицать и винитьмы не смеем. В судьбу лисвою ей не верить,в судьбу, что лишь сказкой была?..
Она,в двадцать первомродившаяся в Стамбуле,живя в Югославии,русской мечтою жила.
1944 г.
Зимние цветы
Романс
Зимние цветы стоят в бокале на окне,сербиянка-девушка их подарила мне.За окном — метелица с рассвета,бьет в окошко ветер ледяной,а цветы, как маленькое лето,в комнатке штабной.
И когда морозный лунный вечер настает,вижу, мимо дома сербияночка идет,и поет она: «Когда и где мывстретимся и перейдем на „ты“?»Что же вы молчите, хризантемы,зимние цветы?
Я покинул маленькую Сербию зимой,но букет цветов остался в памяти со мной.И всегда в завьюженное времясогревают душу и мечтыюной сербиянки хризантемы —зимние цветы.
1944 г.
Журавлиная почта
Просторно и чистенько в горенке,окошко распахнуто в сад;в саду — ни сучка, ни задоринки,на яблонях луны висят.
Шумит наливная антоновка,плоды опустив до земли.А около — тоненько-тоненькожужжат золотые шмели.
Такой задушевно-печальноюеще не случалась заря:она — словно песнь величальнаяв начальный рассвет сентября.
Свежа она поздними травамии пожнями сжатых полей,звучна — на реке — переправами,высокой трубой журавлей,
на кузне — веселыми стуками,звоночком, что в школе звенит.И вся она — красками, звукамии запахом душу пьянит.
Покуда ветра за дубровоюдеревьям сулят холода,а утренник лапкой кленовоюшагает по корочке льда, —
далеко, лучами обласканы,с измученных крыл журавлироняют пылинки рязанскиена травы албанской земли.
1944 г.
Жалость
В конце весны черемуха умрет,осыплет снег на травы лепестковый.Кавалерист, стремящийся вперед,ее затопчет конскою подковой.
Не правда ль, жаль земную красоту?Да, жаль.Но, если вспомнить высотув семи верстах правее Балатона,где нежныецветы,цветы,цветы, —там молча у подножья высотысхлестнулись два уставших эскадрона —с Баварии немецкий,русский с Дона,друг друга вырубив…
Зачем же мне, Алена,о жалости к цветам напоминаешь ты?
Венгрия, 1944 г.
«За окнами стужа…»
За окнами стужа.Венгерская вьюга метет.Мы в вилле помещикамолча сидим у камина.Стреляют дрова.А в углу о разлуке поетв руках пехотинцатрофейная мандолина.
Мы все в этом домеодною судьбою равны…(Едва ли все это забудетсяпосле войны.)
Тревожная ночь.— Затяни-ка, дружок, «Ермака»,ту песню,с которой орловцы на Шипке сражались,с которою мерзли под Плевноюнаши войска,но все-таки в дом свойживыми они возвращались…
Венгрия, район озера Беленце, 1944 г.
Источник
В задумчивых книжных палатах,в горах перечитанных книг,в изысканных фразах крылатыхискал я кастальский родник.
На откуп жрецам и поэтамя отдал и сон и досуг…И честное слово, об этомя вспомнил в движенье на юг.
Когда мы границу тараномпрошиблии вышли на Прут,когда мы пошли по Балканами вдруг изменили маршрут, —в мозгу осторожные сверла:«Мне в Греции Джон — не родня,мне танковый корпус — по горло,чтоб выйти к Парнасу в полдня…»
Но рушились мифы Элладыс легендой своею седой,когда штурмовые отрядыза четверо сутокосадыне видели фляги с водой.
Я вышвырнул к чертовой тетебожественный этот родник.Поэт, отупевший в пехоте,к протокам и лужам привык,к болотам с кобылой издохшей,с зеленою мухой смертей…
Вода этав жажде оглохшейКасталии всякой святей.
Я пил эту воду на юге,веселый,струящийся звон,а в эту минуту в испугеглаза прикрывал Аполлон.
Москва, 1944 г.
Болгарский берег
У моря — в центре Варны — скверик,газон под пламенем глициний.Бессонный горизонт и берег —условные разрывы линий.
Не искушения величье,а добродушие с приветом:в коротком платьице момиче[3]на берегу стоит с букетом.
А он, такой неосторожный,с взъерошенными волосами,глядит на противоположныйпочти орлиными глазами.
И сам не верит он, что в шумечужих береговых свиданийего душа плывет в Батумиморским путем воспоминаний.
Плывет… И вот аджарский берег,и девушка в беретке синей,и тот же — бомбой взрытый — скверикв огне магнолий и глициний.
Болгария, 1945 г.
Такая любовь
Президенты, как бабочки, вымирали,слонялись консулы не у дел,цыганки о расставаниях врали,а шар земной летел и гудел.
На нем города динамитом сносили.Сходились — удар в удар —под огнем.Россия ценою великих усилийтерпела, любила, сражалась на нем.
От рева пушек тряслась планета;в долинах боя — трава в крови…Окопы от Дона к Дунаю — этокоординаты моей любви.
Четыре года большой разлуки,семь государств на моем пути.Ты понимаешь, что значит мукив годы разлуки перенести?
Не зря, знать, живя и мучась войною,мы, помня друг друга,клялись тайком —дружить, как берег дружит с волною,как стих со звездою,как Пушкин с весною,как пуля с несчастьем,пчела с цветком.
В муках неведений, противоречий,терпенья и слез не беря взаймы,мы жили мечтою о скорой встрече,и — видишь? — все-таки встретились мы.
Твои сомненья напрасны были:пройдут, мол, годы — любви не быть…Мы не за тем в атаки ходили,чтобы, вернувшись, вас разлюбить.
Вот моя клятва тебе, зазноба,ты ей душою внемли, молю:любят на свете до крышки гроба,а яи в могиле не разлюблю.
Констанца, 1945 г.
