Алексей Недогонов - Дорога моей земли
1945 г.
Бессонница
Торжественный финал похода,отбой бессонниц и дорог.У каждого —четыре годанедосыпаний и тревог.
В своих глазахв края чужиенесли, как отраженье, мыогонь сожженных сел России,пожаров красные дымы.
Полки бессонниц вместе с намивошли в Берлинсквозь Сталинград.
Волжане с красными глазамипод Красным знаменем стоят.
День Победы, 1945 г.
Откровение
У немецких плененных орудийкостромич с рябоватым лицомновичку похвалялся,что в Будеон сидел на смарагдовом чудеи шагал королевским дворцом.
И, намекза упрек принимая,«опоздавший»вздохнул тяжело:— Жаль, что ноне девятое мая,а не, скажем, второе число…
Вена, май 1945 г.
Номер без номера
В гостинице на Шенбруннштрассепортье мне номер отвела.Она, как интендант в запасе,нерасточительна была.
Сказала по-немецки слово,приподняла по-венски бровь,вручила медь ключа дверного,и — будь здоров, Иван Петров.
По коридору, словно по миру,блуждал я. В крайность изнемог.Но к причитавшемуся номерупричалить все-таки не мог.
Одиннадцать, потом двенадцать, потом четырнадцать идет,но вот злосчастную «тринадцать»сам черт с биноклем не найдет.
Я, прошагавший четверть века,почуял, так сказать, нутром,что и у венцев цифра этане гармонирует с добром.
Шут с ним, с несчастьем цифры этой!Коль счастлив мой победный путь,то с этой дьявольской приметойя потягаюсь как-нибудь.
…Проснулся утром — все в порядке.Навел по-русски туалет,проделал комплекс физзарядки —и сердце в клетке, а не в пятке,и никаких несчастий нет.
И ничего дурного в Венесо мною не произошло…И я, считая вниз ступени,оставил венской Мельпоменеразоблаченное число.
1945 г.
Башмаки
Открыта дорога степная,к Дунаю подходят полки,и слышно —гремит корпусная,и слышно —гремят башмаки.
Солдат Украинского фронтадо нервов подошвы протер —в походе емудля ремонтаминуту отводит каптер.
И дальше:Добруджа лесная,идет в наступленье солдат,гремит по лесам корпусная,ботинки о камни гремят.
И входят они во вторуюдержаву —вон Шипка видна!За ними вослед мастерскуюнесет в вещмешке старшина.
— Обужа ведь, братец, твоя-тоизбилась.Смени, старина…— Не буду, солдаты-ребята:в России ковалась она…
И только в Белграде ботинкиснимает пехоты ходок:короткое время починки —по клену стучит молоток.
(Кленовые гвозди полезней —испытаны морем дождей;кленовые гвозди железнейграненых германских гвоздей!)
Вновь ладит ефрейтор обмотки,трофейную «козью» сосет,читает московские сводкии — вдоль Балатона —вперед.
На Вену пути пробивая,по Марсу проходят стрелки:идет на таран полковая,мелькают в траве башмаки!
…С распахнутым воротом —жарко! —пыльца в седине на висках —аллеей Шенбруннского паркаефрейтор идет в башмаках.
Встает изваянием Штраус —волшебные звуки летят,железное мужество пауз:пилотку снимает солдат.
Ах, звуки!Ни тени,ни веса!Он бредит в лучах голосови «Сказкою Венского леса»,и ласкою Брянских лесов,и чем-то таким васильковым,которому —тысячи лет,которому в веке суровомни смерти,ни имени нет,в котором стояткак живыесвидетели наших веков,полотна военной Россиии пара его башмаков!
1945 г.
«Когда ученик в „мессершмитте“…»
Георгию Нефедову
Когда ученик в «мессершмитте»впервые взлетал в высоту —веснушчатый Саша Матросовиграл беззаботно в лапту.
Когда от ефрейтора писемиз Ливии фрау ждала —московская девочка Зоясовсем незаметной была.
Когда молодые пруссáки —чеканили шаг строевой —над формулой сопротивленьясклонялся Олег Кошевой.
Когда мы лозой придорожнойс рюкзаков сбивали пыльцу —ландскнехты двадцатого векагремели ружьем на плацу.
Когда у восточной ландкартыюнгштурмовец бредил войной —мы песней венчали мальчишникна весях России родной.
Мы книги читали о счастье —они их сжигали в огне;мы ставили звезды на елке —они на еврейской спине.
Мы ландыши рвали руками —они их срезали ножом;стрижей мы ловили силками —они их сбивали ружьем.
Мы землю водой орошали —они ее брали в штыки;мы бронзой дворцы украшали —они из нее воскрешалидля страшных орудий замки.
Но в праведный час испытаниймы стали с оружием в строй;мы девушку Зою назвалисвоею народной сестрой.
Мы клятвою благословилиМатросова в правом бою,мы дали Олегу упорствои сильную дружбу свою.
И как бы нам ни было туго,мы верили в дружбы накал:никто из друзей в эти годыни пулей, ни сердцем не лгал.
Мы силу сломили такую,что вправе гордиться собой:и юностью нашей железной,и нашей бессмертной судьбой,
и тем, что девятого маяв Шенбрунне — в четыре руки —баварец с лицом пивоваранадраивал нам башмаки.
1945 г.
Я, гвардии сержант Петров…
Скажи-ка, дядя, ведь недаром…
ЛермонтовЯ, гвардии сержант Петров,сын собственных родителей,из пятой роты мастеров —из роты победителей.
Я три войны исколесил,прошел почти планету,пять лет и зим в штыки ходили видел —смерти нету.
Да, хлопцы, смерти в мире нет,есть только бомбы,свист ракет,есть только танковый таран,есть пули в горло,кровь из ран,санбаты,дратвой шитый нерв,есть старшина со списками,есть каптенармус,есть резерв,есть автоматы с дисками,есть направленье снова в полк,в родную роту пятую,есть, наконец, бессмертный долг —убить страну проклятую,и есть, огласке вопреки,у маршала за камбузом —головорезы-штрафники,что локоть в локотьпрут в штыкии молча гибнут гамузом.
Друзья мои,поверьте мне:в сколь труб тревога б нé била,я шкурой понял:на войне,ей-богу, смерти не было!..
Я, гвардии сержант Петров,повоевал на славу:за пять немыслимых годовпрошел мильоны городови защитил Державу.
Меня не привлекало дношипучего бокала,но в знак Победы мне онохмелинку отыскало.
И я под флагом старшиныв чужой стране, не скрою,в день окончания войныустроил пир горою.
Вот это был, ребята, пир —на шар земной, на целый мир!
В тот день — у счастья на краю —на винном подогревебывал я кумом королюи зятем королеве.
И уж какой тут, к черту, грех,коль мы в частушках пираразделывали под орехи зло и кривду мира.
Пущай парфянское стекло,пущай шелка Стамбула!А в Тулу все-таки влекло,а к Аннушке тянуло.
Тянуло накрепко обнятьсвою златую женку,тянуло щедро запахатьколхозную сторонку…
Тянуло в ширь родных степей,которые отнынебессмертней солнцаи святейлюбой святой святыни.
Друзья мои!Поверьте мне,мне, искрестившему в войнегремучую планету:на свете смерти нету!
1945 г.
