Леонид Аронзон - Избранное

1967

СТИХИ ДЕТЯМ

У МЕНЯ ЧЕТЫРЕ БРАТА

    У меня четыре брата.    Ну, а я, конечно, пятый!    Когда мне давали соску,    Сшили старшему матроску!

    Старший брат носил матроску,    И второй носил матроску,    Ту же самую матроску,    Когда вырос старший брат    Третий брат носил матроску,    Ту же самую матроску,    Ту же самую матроску,    Из которой вырос брат.

    А когда и третий вырос,    То ее надел четвертый,    Ту же самую матроску,    Из которой вырос брат.

    Наконец, подрос четвертый,    Наконец, четвертый вырос,    И в желанную матроску    Нарядился я тотчас!

    Только я надел матроску,    Как сказала мама: “Ах!”    Как сказала мама: “ Ах!    Две дыры на рукавах!”    Может быть, от этих слов    Разорвался сбоку шов.    Дружно лопнули заплаты,    Проступили всюду пятна.    Ничего не говоря,    Отвалились якоря!    И остались от матроски    Только дырки и полоски!

    “Ну и ну, — сказала мама, —    Самый младший — трудный самый.    Все четыре старших брата    Были очень аккуратны.    Старший брат носил матроску,    И второй носил матроску,    Двое братьев предпоследних    Надевали столько раз.    Ты же раз надел матроску,    Только раз одел матроску,    И остались от матроски    Только жалкие обноски    Только жалкие обноски,    Только дырки и полоски!”

ИГРА

    Вместо утренней зарядки    мы играли с мышкой в прятки.    Я водил —    считал до ста,    потом искал    во всех местах:    в дырках,    норках,    в каждой щели,    в сумке,    в тумбочке,    в постели.    Я смотрел во все глаза:    нету мышки! Чудеса!..    До сих пор бы я искал,    если б брат не подсказал:    — Ты пока считал до ста,    мышка спряталась в кота.

ТАКСИ

    Шум и хохот в гараже:    заяц едет на еже.    Еж у нас теперь такси,    хочешь ехать — попроси!

КТО ВИНОВАТ

    Двойку,    двойку,    двойку,    двойку    получила я опять.    Виновата в двойке клякса,    что попала мне в тетрадь.    Как она туда попала,    не могу никак понять.

    Виновато одеяло,    и подушка и кровать    в том, что в школу опоздала    Я    опять.    опять,    опять.

    В том, что я стакан разбила,    виновато только мыло:    ведь когда стакан я мыла,    мыло слишком скользким было.

    Я вчера подралась с братом,    но ничуть не виновата:    ну, с какой, скажите, стати    он пускал по ванной катер?    Ведь собралась куклам платья    в это время постирать я.    Виноват, конечно брат,    только он и виноват.

    Виновато все вокруг.    Кто обжег меня? Утюг!    Кто мешал решать задачи?    Телевизор, кот и мячик.    До сих пор мне непонятно,    кто на форму ставит пятна!

    Но ведь что бы не случилось,    попадает только мне!

ВЕТЕР

    Ветер тучи к нам пригнал,    долго бился у окна    и стучал и хлопал дверью,    гнул траву, ломал деревья    и, свистя,    ревел от злобы.    Нарисуй его!    Попробуй!

НЕ ХВАСТАЙ

    Хвастал дым: “Я выше крыши,    из огня живым я вышел! “    Грянул гром ему в ответ,    ветер дунул — дыма нет.

ИЗ ЯНА БЖЕХВЫ

    Муха шла по потолку    и сказала пауку:    — Посмотри-ка: там, под нами,    люди ходят вверх ногами!

ПОД ЗОНТОМ

    Хлынул дождь. Малышка гриб    крикнул: “Мама, я погиб!”    Но сказала мама-гриб:    “Нам не страшен дождь     и грипп:    наши шляпки как зонты,    под дождем не мокнешь ты.    Мы под солнцем и дождем    и полнеем и растем!”

СТАНУ ВЫШЕ ВСЕХ

    Завтра встану рано,

    встречу великана,

    и как только встречу —

    прыг ему на плечи!

    Вот когда я стану

    выше великана!

ОБ АВТОРЕ 

Валерий Шубинский

ПОЭТИКА ЛЕОНИДА АРОНЗОНА

(тезисы)

Одна из важнейших проблем, возникающих при анализе любого литературного явления последних десятилетий — проблема контекста. По отношению к поэзии Аронзона она замечательно иллюстрируется тремя его книгами, вышедшими посмертно.

Наиболее полное собрание стихотворений Аронзона появилось в 1998 году в издательстве "Гнозис". В предисловии к этому собранию, написанном поэтессой Викторией Андреевой, сказано: "Среди послевоенных теркиных и под бдительным оком отцов-попечителей… самое большее, что могли себе позволить шестидесятые — это конформный тенорок Окуджавы, наигранную искренность Евтушенко, пугливый авангард Вознесенского и пароксизмы женственности Ахмадуллиной да дюжину интеллигентски-робких Кушнеров… По существу это были все те же проявления маяковско-багрицкой советчины… Наряду с этим… дозволенным цензурой искусством возник мир "отщепенцев", поднимавшийся совсем на иных дрожжах."

Легко узнается здесь знакомая схема. "Послевоенные теркины" и "маяковски-багрицкая советчина" выступают в роли ненавистного самодержавия, "пугливые авангардисты" и "робкие кушнеры" (непроизвольно аукающиеся с "глупым пингвином", который что-то там "робко прячет" в утесах) — в роли меньшевиков и эсеров, а андеграунд — в роли ленинско-сталинской партии. Очевидно, что Аронзон при этом оказывается в длинном ряду "старых большевиков", героев эстетического противостояния режиму (пусть и занимает в этом списке одно из первых мест), а о его внутреннем споре с кем-то из собратьев по неофициальной культуре и речи быть не может.

Небольшая книга, составленная Владимиром Эрлем и вышедшая в 1990 году (это первое издание Аронзона в России) задает более узкий контекст. Главными именами "новой русской поэзии", помимо Аронзона, являются, с точки зрения составителя Станислав Красовицкий, Роальд Мандельштам, Владимир Уфлянд, Михаил Еремин, Иосиф Бродский, Алексей Хвостенко, Константин Кузьминский. Список весьма субъективный, но задающий определенные эстетические рамки. Стоит заметить, что в нем представлены лишь поэты, родившиеся между 1930 и 1940, хотя сам Эрль принадлежит к следующему поколению.

Третья книга (первая по времени) была составлена в 1979 Еленой Шварц и вышла в самиздате приложением к журналу "Часы"; в 1985 она была переиздана в расширенном виде в Иерусалиме И.Орловой-Ясногородской, а в 1994 в еще более расширенной редакции — в Петербурге в серии книг ассоциации "Камера хранения" "ХХХ лет". В этой серии, кроме того, вышли сборники Олега Григорьева и Сергея Вольфа — поэтов, ни в коем случае не принадлежавших к официозу, при советской власти печатавшихся лишь как детские писатели, но и со "второй культурой" никак не связанных.

Для такого сопоставления были и некоторые биографические основания: дело в том, что Аронзон (так же как, кстати, и Бродский) в организованном литературном быту андеграунда (сложившемся лишь в 1970-е гг. — я имею в виду самиздатские журналы, квартирные чтения и т. д.) участвовать не мог просто хронологически. Но, разумеется, он был теснее связан не с Вольфом и Григорьевым, а с другими поэтами — А… Альтшуллером, одно время В.Эрлем и др. В числе молодых поэтов, вхожих в его дом во второй половине 1960-х годов, был Александр Миронов. Впрочем, наверное, не стоит преувеличивать значение биографического элемента: имя Тютчева стоит для нас рядом с именем Баратынского, с которым он не был знаком, а не с именами А.Н. Муравьева или Раича. И если мы сегодня вообще вспоминаем, скажем, «круг Малой Садовой», то лишь потому, что в этом кафе пили свой «маленький двойной» (или тогда это называлось иначе?) Аронзон и Миронов. А не наоборот…