Людмила Мартьянова - Сонет Серебряного века. Сборник стихов. В 2 томах. Том 2
Экстаз
Мы бежали спастись, разойтись, отдохнуть,Мы бросали свои баррикады...Разрывая огнями туманную муть,Грохотали и били снаряды.
Ты предстала, как смерть. Заградила наш путь,Приковала смущенные взгляды,Как тигрица, метнулась и бросила в грудь:– Оробели, трусливые гады?!
И никто не узнал дорогого лица...Но, сплотившись, под звуки напева,Мы отхлынули прочь – умирать до конца...
Грозным криком великого гневаВ пасть орудий ты бросила наши сердца,О, Валькирия, страшная дева!
Юность
На взморье шум. Светло и жарко.Крутой тропинкой на гореСбегает юная татаркаВ цветной узорчатой чадре.
Глядит пугливо в чащу парка:Безлюден берег на заре,Лишь море в пенном серебреЗвенит, поет и светит ярко.
Ах, хорошо в тени скалыРаздеться, стать над пенной мутью,Смеяться морю и безлюдью,
Смотреть в завесу дальней мглы,И смело прянуть смуглой грудьюНа бирюзовые валы!
Евгений Тарасов
В склепе
Вдали погас последний луч огней —Но вновь и вновь спускаются ступени.Лицо мое становится бледней.Я изнемог. Дрожат мои колени.Ничто не говорит о перемене,Но с каждым часом склеп мой холодней.Здесь солнца нет. Здесь царство вечной тени.Здесь мне пробыть так много, много дней.
С трудом собрав слабеющие силы,Хочу кричать – мне шепчут: «Замолчи!Пойми, что все живущее застыло,И мира – нет. Есть только палачи.Есть только склеп. Есть только мрак могилы,Перед тобой зияющий в ночи».
Ландыши
Украдкою я в камеру пронесТри стебелька с увядшими цветами —Намек на то, что скошено годами,Последний вздох живых когда-то грез.Как в книгу слов с истлевшими листами,Смотрю назад – там молча ждет вопрос.Я вижу вновь блеск шелковых волосВокруг лица со странными чертами.
Я помню все... Тревожный полусвет —В нем все, как тень, казалось мне неясным,В нем все звало желанием опаснымИ близок был чуть видный силуэт.Не вспыхнуть вновь речам наивно-страстным,Не вспыхнуть мне... Но мне не жаль – о, нет!
Очередному
Быть может, я встречал тебя не разВ глухих подпольях мыслящей столицы,И там, внизу – известий вереницыШептал тебе в тревожно-быстрый час,И в тишине, как спугнутые птицы,Шипя, обрывки бились спешных фраз,Обрывки слов, понятных лишь для нас,И падали, как тень, на наши лица.
Быть может, да. А может быть, и нет:Не знал тебя – и после не узнаю...Но все равно – я плен свой покидаю,И пусть «прощай» не кинешь ты в ответ —Я шлю тебе, как брату, свой приветИ угол свой, как брату, уступаю.
Столице мира
В твоей толпе я духом не воскрес,И в миг, когда все ярче, все капризнейГорела мысль о брошенной отчизне,—Я уходил к могилам Реге Lасhаisе.Не все в них спят. И голос митральез,И голос пуль, гудевших здесь на тризнеНавстречу тем, кто рвался к новой жизни,Для чуткого доныне не исчез.
Не верь тому, кто скажет торопливо:«Им век здесь спать – под этою стеной».Зачем он сам проходит сторонойИ смотрит вбок – и смотрит так пугливо?Но верь тому; убиты – да, но – живы,И будет день: свершится суд иной.
1905
Последнее слово
Желал бы я, чтоб смерть ошиблась в счетеИ вас сожгла дыханием чумы!О, не за то, что в край седой зимыВы пленника бессильного пошлете,А вот за то, что плоски в вас умы,Что, жизнь отдав томительной дремоте,В сочащемся казенщиной болотеВы топите поэзию тюрьмы.
Желал бы я... Звенят ключами где-то —Идут за мной, – и мне кончать пора.Стальным концом негодного пераВ углу тюрьмы, не знавшем ласки света.Скрипя, как мышь, черчу слова сонета.Идут. Прощай, проклятая пора!
Дмитрий Олерон
Путь
1. Одурь
Над душным коробом бессменный пел буран.Горела голова, и было непонятно,Струится ль чья-то кровь, в глазах ли рдеют пятна,Иль плеск колокольцов так душен и багрян.
Но было сладостно отравный длить обман:Какой-то плавный вал катил меня обратно...Я плыл... Я плыл назад, к тому, что невозвратно,Откуда я бежал с покорной болью ран!
Был миг, когда душа, не выдержав истомы,Бессильная, ушла в неверные фантомы...И стало ясно вдруг: все было вспышкой лжи,
Дремотной одурью, недугом утомленья, —И кони, и ямщик, и красные кряжи,И чуждый уху звук наречий Верхоленья.
2. Ночлег
Вчера играл буран. Вчера мы были хмуры.Сегодня грудь поет, предчувствием полна.Разбросанный улус сторожит тишина,Чернеют на столбах растянутые шкуры.
Мы мчимся. В эту ночь мне блещут Диоскуры.И звездных пропастей живая глубинаТрепещет и гремит, как бубен колдуна,Когда цветет экстаз и плещут бумбунуры.
Но сердце, полное созвучий и огней,Украдкой слышало, как где-то все сильнейУпрямая печаль, проясниваясь, крепла.
Скорее бы вбежать в нависшую тайгу,В ограде лиственниц разжечь костер в снегуИ бодрствовать всю ночь на теплой груде пепла!
3. Морока
Погаснул бледный день, и ночь была близка.Багряные столбы буран предупреждали.Но ночь звала вперед. Мы отдыха не ждалиИ спешно в Усть-Орде меняли ямщика.
И скачем мы опять до нового станка.Опять ямщик молчит. Пустынно мглятся дали.Как стертое лицо завешенной медали,Студеная луна рядится в морока.
Сквозь наледь мертвых слез, слепляющую веки,Я вижу, как погост, зияют лесосеки,Бесшумным хаосом летучий снег кипит,
Заморочен окрест стеною зыбкой тони,И с мягким шорохом двенадцати копытВплывают в белый мрак усть-ординские кони.
4. Перевал
Мы взяли напрямик. Подъем глухой дорогиЛучится за хребты. Над гранью снеговойТуманный всходит день. Иду за кошевой,С трудом из пол дохи выпутывая ноги.
Как пусто. Как легко. Молитвенны и строги,Под белой кипенью овитых снегом хвойЛесные тайники шуршат над головой,И в розовом дыму прозрачно мглятся логи.
Как мертво. Как легко. И нужно ль ждать весны,Когда ручьи сменят бесстрастье тишины,Кусты шиповника так страстно будут алы,
Так страстно будет синь стыдливый водосбор,Багульник забагрит живые скаты горИ дол смарагдами заткут дракоцефалы?..
Из книги «Олимпийские сонеты»
* * *Смотреть вперед, отвергнув упованья,Не знать часов, не верить в смену дней.Закрой глаза и в сне окаменей,Когда таков твой круг существованья.
В таком кругу прошедшее ясней.Не разлюби свои воспоминанья:Беги услад, беги очарованьяИзжитых лиц, событий и огней.
Ты помнишь миг: они пришли впервые.Как сладко боль зажглась в твоей крови!То, чуя тлен, шли черви гробовые.
Окаменей, их пир останови:Как статуи, в недвижности живые,В недвижном сне таинственно живи.
В пути
Балаклава
Здесь был Улисс
Намокший снег живую ткань плететВ летучей мгле под влажным небосклоном.Кричит баклан, и зыбь с протяжным звоном —Удар в удар – в брандвахту глухо бьет.
Здесь был Улисс. Вотще, под ИлиономСвершив свой долг, он вспять направил флот.Кто в мирную Итаку отплывет,Того судьба загонит к Листригонам.
Один, во тьме, он часто здесь блуждалИ небеса с надеждой вопрошал,В овечий плащ закутавшись от снега.
Вотще. Молчал ненастный горизонт,Кричал баклан, и с тяжкого разбегаВ отвес скалы угрюмый бился Понт.
Шторм в Архипилаге
Сон
И снилось мне: с взволнованных высот,Где вился смерч подоблачной колонной,Спускалась зыбь к прозрачности придонной,Спускалась зыбь разбить хрустальный грот.
На дне морском, в тиши хрустально-сонной,Ни рыб, ни трав, ни чудищ не живет:Кто не доплыл до порта, только тотЛежит в песках и спит, завороженный.
Бежали две, дитя и мать, по дну.Все ниже зыбь спускалась в глубину,Смотрела мать безумно и устало.
Но не могло дитя ее понять:Склонялось к дну, задерживало матьИ камушки цветные собирало.
Кронейон
Над раскопками
Здесь холм во тьме. А там, из-за барьера,С Аркадских гор подъемлется лунаИ плещет в дол, ярка и зелена.Переклонясь, как полная патэра.
И все внизу, – как будто все из сна,Которому в явленьях нет примера, —Все – как смарагд, все странно, как Химера,И призрачно, как глубь морского дна.
Сквозь зыбкий свет зеленого потопа,Как с острова, гляжу с холма туда,И в том, что там, не видно мне труда,
Ряженного за драхму землекопа:О, счастлив тот, кто в тихий час луныГлядит во тьме на мраморные сны.
Герайон
