Людмила Мартьянова - Сонет Серебряного века. Сборник стихов. В 2 томах. Том 2
1913
Искушение
Она уже идет трущобою звериной,Алкая молодо и требуя права,И, усыпленная разлукою старинной,Любовь убитая – она опять права.
Ты выстроил затвор над северной стремниной,Где в небе северном скудеет синева;Она передохнет в твой сумрак голубиныйСвои вечерние и влажные слова.
И сердце ущемив, испытанное строго,Она в расселине елового порогаВоздушною струёй звенит и шелестит.
Скорее убегай и брось далекий скит!С глазами мутными! Ночными голосамиОна поет! Шумит весенними лесами!
1913
Статуя
Над серебром воды и зеленью луговЕе я увидал. Откинув покрывало,Дыханье майское ей плечи целовалоДалеким холодом растаявших снегов.
И, равнодушная, она не обещала —Сияла мрамором у светлых берегов.Но человеческих и женственных шаговИ милого лица с тех пор как будто мало.
В сердечной простоте, когда придется пить,Я думал, мудрую сумею накопить,Но повседневную, негаснущую жажду...
Несчастный! – Вечную и строгую любовьТы хочешь увидать одетой в плоть и кровь,И лики смутные уносит опыт каждый!
1914
Музей
П. И. Нерадовскому
Июльский день. Почти пустой музей,Где глобусы, гниющие тетради,Гербарии – как будто Бога ради —И черный шлем мифических князей.
Свиданье двух скучающих друзей,Гуляющих в прохладной колоннаде.И сторожа немое: «не укради»,И с улицы зашедший ротозей.
Но Боже мой – какое пепелище,Когда луна совьет свое жилище,И белых статуй страшен белый взгляд.
И слышно только с площади соседней,Из медных урн изогнутых наядБегут воды лепечущие бредни.
1910
Саша Черный
В Пассаже
Портрет Бетховена в аляповатой рамке,Кастрюли, скрипки, книги и нуга.Довольные обтянутые самкиРассматривают бусы-жемчуга.
Торчат усы, и чванно пляшут шпоры.Острятся бороды бездельников-дельцов.Сереет негр с улыбкою обжоры,И нагло ржет компания писцов.
Сквозь стекла сверху, тусклый и безличный,Один из дней рассеивает свет.Толчется люд, бесцветный и приличный.
Здесь человечество от глаз и до штиблет —Как никогда – жестоко гармоничноИ говорит мечте цинично: «Нет!»
1910
Вид из окна
Захватанные копотью и пылью,Туманами, парами и дождем,Громады стен с утра влекут к бессилью,Твердя глазам: мы ничего не ждем...
Упитанные голуби в карнизах,Забыв полет, в помете грузно спят.В холодных стеклах, матовых и сизых,Чужие тени холодно скользят.
Колонны труб и скат слинявшей крыши,Мостки для трубочиста, флюгераИ проводы в мохнато-пыльной нише.
Проводят дни, утра и вечера.Там где-то небо спит аршином выше,А вниз сползает серый люк двора.
1910
Из Флоренции
В старинном городе, чужом и странно близком,Успокоение мечтой пленило ум.Не думая о времени и низком,По узким улицам плетешься наобум...
В картинных галереях – в вялом телеПроснулись все мелодии чудес,И у мадонн чужого Боттичелли,Не веря, служишь столько тихих месс...
Перед Давидом Микельанджело так жуткоСледить, забыв века в тревожной вере,За выраженьем сильного лица!
О, как привыкнуть вновь к туманным суткам,К растлениям, самоубийствам и холере,К болотному терпенью без конца?..
1910
Снегири
На синем фоне зимнего стеклаВ пустой гостиной тоненькая шведкаСклонилась над работой у стола,Как тихая наказанная детка.
Суровый холст от алых снегирейИ палевых снопов так странно мягко-нежен.Морозный ветер дует из дверей,Простор за стеклами однообразно-снежен.
Зловеще-холодно растет седая мгла.Немые сосны даль околдовали.О снегири, где милая весна?..
Из длинных пальцев падает игла,Глаза за скалы робко убежали.Кружатся хлопья. Ветер. Тишина.
1911 Кавантсари
На Невском ночью
Темно под арками Казанского собора.Привычной грязью скрыты небеса.На тротуаре в вялой вспышке спораХрипят ночных красавиц голоса.
Спят магазины, стены и ворота.Чума любви в накрашенных бровяхНапомнила прохожему кого-то,Давно истлевшего в покинутых краях...
Недолгий торг окончен торопливо —Вот на извозчике любовная чета:Он жадно курит, а она гнусит.
Проплыл городовой, зевающий тоскливо,Проплыл фонарь пустынного моста,И дева пьяная вдогонку им свистит.
1913
Гостиный двор
Как прохладно в гостиных рядах!Пахнет нефтью и кожей И сырою рогожей...Цепи пыльною грудой темнеют на ржавыхпудах,У железной литой полосы Зеленеют весы.Стонут толстые голуби глухо,Выбирают из щелей овес...Под откос,Спотыкаясь, плетется слепая старуха,А у лавок, под низкими сводами стен,У икон янтареют лампадные чашки.И купцы с бородами до самых коленЗабавляются в шашки.
1919 Псков
Из цикла «Зима»
4
«Тишина!» – шепнула белая поляна.«Тишина!» – вздохнула, вся под снегом, ель.За стволами зыбь молочного туманаОкаймила пухлую постель.Переплет теней вдоль снежного кургана...Хлопья медленно заводят карусель,За опушкой тихая метель,В небе – мутная, безбрежная нирвана...«Тишина!» – качаясь, шепчет ель.«Тишина!» – вздыхает белая поляна.
Александр Черемхов
Химера
Закат угас. На синеве густойЕдва мерцал зловещий свет Венеры.Я шел во тьме. И вот над высотойНебесный свод раздвинулся без меры.
И там в короне звездно-золотойУвидел я лучистый лик Химеры:Он тихо плыл, сияя в безднах сферыМучительно-влекущей красотой.
По всем мирам раскинулась мгновенноЕго лучей таинственная властьДо граней, где зияющую пастьРаскрыл Хаос.
Упорно, дерзновенноСледил я взором то, что неизменно:Творящую, ликующую страсть.
Обман
Печать гармонии и образ красоты.Где жертвенный огонь? Где царская порфира?Легенды ожили. Воскресли вновь для мираЛаис и Галатей античные черты.
О, Боже! Ты сказал: не сотвори кумира!Но что на всей земле достойнее мечты?Явите дивную в величьи наготы,Трепещущий резец и пламенная лира!
Безумец! Приглядись: за маскою лицаНи мысли, ни души. Расчетливая злоба,Расчетливая страсть живого мертвеца.
Ликует и царит бездушная утроба...О, беспощадная ирония Творца!О, яркие цветы на черной крышке гроба!
Терпение
В темном притоне продажных блудницЗнал я твои равнодушные ласки,Видел твои утомленные глазкиВ рамке измятых ресниц.
Шли над тобою, как страшные маски,Тысячи зверских мучительных лиц,Белые стены угрюмых больницЗлобно кричали о близкой развязке.
Бедная фея!.. Безропотно пасть,Вечно ни в ком не встречать состраданья,Всем расточать драгоценную страсть,
Видеть покорных грудей увяданье,Знать безысходность земного страданья —И небеса не проклясть!
Ревность
Проснулась утром спозаранку,Надела траурный убор,Из спальни вышла в коридор,Будила сонную служанку.
Вблизи окна, у темных шторСтояла. Слушала шарманку.Открыв комод, достала склянку.Прокралась лестницей, как вор.
Брела походкою убитой...Сняла венчальное кольцо...Потупив взор, вуалью скрытый,Взошла тихонько на крыльцо —
И молча влагой ядовитойПлеснула в женское лицо.
Страсть
Он молил, как раб, он рыдал в углу...Вечностью зиял мертвый час разлуки,И склонилась смерть к бледному челу,И легли в крови трепетные руки.
Он еще лежит, корчась, на полу...Вся она дрожит в сладкой темной муке...Радостно бежит в уличную мглу,Чутко сторожит уличные звуки.
В тихий старый дом, опустив глаза,Просится с тоской голосом ребенка...Слезы страстных мук блещут, как роса.
– Милый! Ты сказал: «Жду тебя, девчонка!»Где твоя постель? Вот моя краса! —И трепещет вся. И смеется звонко.
Экстаз
Мы бежали спастись, разойтись, отдохнуть,Мы бросали свои баррикады...Разрывая огнями туманную муть,Грохотали и били снаряды.
Ты предстала, как смерть. Заградила наш путь,Приковала смущенные взгляды,Как тигрица, метнулась и бросила в грудь:– Оробели, трусливые гады?!
И никто не узнал дорогого лица...Но, сплотившись, под звуки напева,Мы отхлынули прочь – умирать до конца...
Грозным криком великого гневаВ пасть орудий ты бросила наши сердца,О, Валькирия, страшная дева!
Юность
