Вадим Андреев - Стихотворения и поэмы в 2-х томах. Т. II
«Струистый воздух полон желтым зноем…»
Струистый воздух полон желтым зноем,Над океаном облака горят.Вполголоса с разгневанным прибоемБольные камни глухо говорят.
В пустое бормотанье не вступая,До дна отливом волн обнажена,Стоит утеса глыба вековаяВ объятиях полуденного сна.
Еще светлеет в вымоине чернойПрозрачное пятно морской воды,Но скоро зной, тяжелый и упорный,Сотрет прилива влажные следы.
И в глубине, между гранитных складок,Как белый притаившийся цветок,Рождается пленительный осадок,Соленый кристаллический снежок.
Все испаряется, все исчезает,Уходит жизнь в небесную юдоль, —На дне любви чуть зримо оседаетРожденная тяжелым зноем боль.
1940«Встает темно-рыжий, большой и тяжелый…»
Встает темно-рыжий, большой и тяжелый,Похожий на зверя, безветренный день.На брошенной пахоте, пыльной и голой,В глубокие борозды прячется тень.
У самой опушки, в кустах ежевикиУпрямо стоит засыхающий дуб,И плющ, извиваясь, зеленоязыкийПрижался к стволу миллионами губ.
Сквозь жадную зелень тяжелые сучьяВ огромное небо, прощаясь, глядят,И в небе далеком угрюмые тучи,Как мертвые листья, бесцельно летят.
Вокруг меня жизнь не моя прорастает.Бескрылые тучи летят надо мной.Мне душно. Что будет со мною, кто знает,За тридцать седьмой роковою чертой?
1937–1940«Все кончено. Густой, тяжелый океан…»
Все кончено. Густой, тяжелый океанМорщинистые волны на песок бросает,Как старый шулер, как зарвавшийся игрок,С бессмысленным упорством, с горечью и болью.За желтым гребнем дюн над вымершей юдольюДымит потухших туч разорванный венок,И над притихшею землею поднимаетСедую голову взъерошенный туман.
Да, страшен океан, да, жизнь непоправима.Как черное бревно, лежит передо мнойЕе тяжелый ствол, крестом раскинув ветки,И муравьи снуют в извилинах коры.Кусты бегут по склону сломанной горы,Темнеет серый воздух, яростный и едкий,И вдалеке ветрами вздыбленный прибойГрохочет и кричит в тоске невыразимой.
1940«Рыжие иглы и теплые пятна елового моха…»
Рыжие иглы и теплые пятна елового моха,И лишаев кружева —Пусть города погибают, пусть рушится наша эпоха,Здесь — зеленеет трава.
Ветер разносит над серыми дюнами грохот приливаКружатся чайки, как снег.В небе с востока, гряда за грядою, идут молчаливоТучи на черный ночлег.
Руки мои не запачканы порохом битвы и кровью.Сердце полно тишины.Гладят ладони с огромной, с печальной, с последней любовьюСтвол темно-рыжей сосны.
1940«Шумит вдали прилив усталый…»
Шумит вдали прилив усталыйИ этот рокот роковойВо мгле шагает одичалой,Как неусыпный часовой.
Неутомимо, неустанноРазносится из часу в часПогибших волн глухой, гортанный,Неумолкающий рассказ.
Земля качается и стонет,Горит; как в проруби, звезда,За тучей тучу ветер гонитИз ниоткуда в никуда.
Беззвучно гнутся сосны долу,Неслышно вьется ветер злой, —Все покрывает гул тяжелый,Как будто спаянный со мной.
И где б я ни был, я повсюдуНесу в себе холодный шум,Явившийся из ниоткудаС приливом и отливом дум.
1940«На росистой земле удлиненная тень…»
На росистой земле удлиненная тень,— Это сердце мое все расстаться не можетС утомленной землей, и измученный день,Уходящий, — его, как и прежде, тревожит.
Скоро солнце коснется заветной черты,Скоро вечер раскроет тяжелые листья,От дыханья ночного не звезды — цветы —Станут в небе огромном еще серебристей.
С наслажденьем я жадной коснусь тишины —Да, там даже кузнечиков нет и в помине, —Как сухие стрекозы встревожатся сны,И любовь затвердеет и сердце остынет.
Да, но все же я весь никогда не усну:Там, где нашей вселенной ночная основа,Сквозь петлистые корни и сквозь тишинуПрорастет ослепленное радостью слово.
1945«Безмолвно тяжелела в проруби вода…»
Безмолвно тяжелела в проруби водаИ водяному Богу не молилась,Но вот далекая, морозная звездаВ холодном шелке отразилась.
Вода приветствовала белую звездуЧуть слышным вздохом и чуть слышным плеском,И вспыхнул изнутри родившийся во льдуОтветный свет — темно-зеленым блеском.
И в новом мире — изумрудно-голубомПривычные исчезли изваянья,И все подернулось, — не думай, нет, не сном,Не льдом, а ясным, как огонь, сияньем.
Душа была темна, все строже и теснейЕе сжимали жадные морозы,Когда, как в зеркале, вдруг отразились в нейРаскаянья сияющие слезы.
«Прославим жизнь — ее сухую горечь…»
Прославим жизнь — ее сухую горечь,Ее томительную власть.Прославим жизнь и женственного моряВсепоглощающую страсть.
Холодный воздух губы жжет и режет,И в радуге соленых брызгГремит прибоя вой и камней скрежет,И ветра исступленный визг.
Прославим жизнь, ее завет железный,Ее испытанный язык:В пустыне аравийской ночью звезднойЧуть слышно плещущий родник.
В часы, когда для боли нет исходаИ лицемерно смерть молчит,И лживою становится свобода —Она твой меч, она твой щит.
Прославим жизнь, — чем наши дни короче,Чем явственней ее конец,Тем с большим мужеством грядущей ночьюМы встретим отдых наконец.
1946«Две колеи проселочной дороги…»[14]
О.А.
Две колеи проселочной дороги,Две неразлучные сестрыС трудом всползают на откос отлогийКак бы приснившейся горы.
Но вот, когда достигнем мы вершиныИ нам захочется взглянутьНа милые дома родной долины,На пройденный по склону путь,
Мы вдруг поймем с печальным изумленьем,Что кряж остался позади,Что нет возврата к прежним обольщеньям,Что ночь сгущается в груди.
О, в этот день не будем малодушны:Вечерний мир еще нежней,Еще прекраснее, еще воздушнейСиянье розовых теней.
1947ИЗ СБОРНИКА «ЗЕМЛЯ» (1948)
«Ручей струится по камням…»
Ручей струится по камням.Раздвинув ивы и ольшаник,К его серебряным лучамСклонился утомленный странник.
Как бабочку, лист золотойПалящий ветер вьет и гонит,И стынут в неге ключевойРазгоряченные ладони.
Как различить — кастальский ключИль ключ забвенья пред тобою?И здесь и там летучий лучРавно сливается с волною.
Но если по ошибке тыНапьешься серебром забвенья, —Да будут ясны и чистыТвои посмертные виденья.
Но и не помня о земле,Забыв и радость и потери,Ты все ж в потусторонней мглеОстанешься земному верен.
Так на земле, средь суеты,В минуты счастья или муки,Не слыша, все же слышишь тыЛетящие из пустотыИспепеляющие звуки.
1947«Ясен мир, ясна природа…»
