Омар Хайям - Другой Хайям
Вот одно из самых загадочных и чудесных четверостиший Хайяма, служащее наглядным примером неоднозначного использования, казалось бы, вполне знакомых метафор:
106 О смертная моя Луна! Никто из здешних голосов не скажет, что грядущее скрывает.Прими как должное, что в чашах нет вина: лучистый лунный свет их осушает.Наступит ночь прекрасная, когда возможно, мир перевернет твоя небесная сестра, разыскивая нас во всех концах земли,и глубоко вздохнет, когда узнает, что мы уже ушли.
В этом стихотворении есть чаша, пустота, некое раздвоение Луны на смертную луну и ее сестру в небе, а также уход.
В суфийской поэзии Луне традиционно придавалось значение отраженного образа Истины, который запечатлен в сердце. Именно этот внутренний отпечаток побуждает человека к поиску реальности. Человек то и дело проецирует свое невнятное представление об Истине на ту или иную форму – личность, объект или даже идею – и, соответственно, влюбляется в такую форму, приписывая ей качества возлюбленной Истины. Таким образом, у внутренней Луны появляется отражение, двойник во внешнем мире, в мире форм. Подобным двойником может быть любимый человек, духовный мастер, религиозный или социальный идеал.
В данном четверостишии как раз и фигурируют эти две луны: одна – смертная (сокрытая в сердце), вторая – её небесная сестра как ипостась внутренней реальности во внешнем мире. Энергия любви (лучистый лунный свет) очищает сердце от ржавчины эгоизма, опустошает его от всего вторичного. На этом пути человек проходит все фазы разочарования, постепенно изживая в себе привязанность к суррогатам истины, или идолам, как их называют суфии. Слой за слоем он освобождается от всех иллюзий, и даже превосходит поклонение Истине, поскольку, превзойдя двойственность, сам становится воплощенной Истиной.
«Прими как должное, что в чашах нет вина» – означает, что внутреннее существо человека должно стать пустым сосудом, освобожденным от всевозможных обещаний и концепций, вливаемых в сердце «здешними голосами». «Лучистый лунный свет их осушает» символизирует учения и опыт, которые опустошают чашу сердца от иллюзий, чтобы она могла наполниться новым содержанием – непосредственным знанием Реальности (гнозисом). Свет Луны также опустошает или очищает наше сокровенное пространство от постороннего шума и грубых влияний ложного я. Почему именно лунный свет, как представитель высшей Истины, а не сама Истина – Солнце – производит эту трансформацию? Палящие лучи Солнца сжигают все на своем пути, поэтому необходим отражатель, посредник в виде Луны, который донесет до нас свет ярчайшей из истин в переносимой концентрации. Такими отражателями могут быть некоторые жизненные ситуации, физический учитель, посланник или поэт.
Свой внутренний идеал поэт называет смертной Луной, потому что этому идеалу, как отражению Истины, суждено быть пережитым и изжитым в сердце, он должен уступить место непосредственному контакту с Истиной. Так и внешний учитель, если он и в самом деле учитель, в конце концов делает себя ненужным, чтобы ученик из искателя превратился в нашедшего. Это высокое состояние суфии называют фана – уничтожение всего, что стоит между человеком и Истиной. Последняя строка «… и глубоко вздохнет, когда узнает, что мы уже ушли» указывает на уход из мира обманчивых форм как конечную стадию духовной трансформации. Этот момент описан как «ночь прекрасная, когда…» Луна не сможет больше нас найти, потому что мы станем недосягаемыми для ее игры.
Ночь завершает уходящий день и предшествует наступающему. Это можно истолковать как еще одну аллюзию: любое состояние, каким бы совершенным оно ни было, не является конечным, за ним последует иное. Ночь и день также указывают на чередование бытия и небытия в каждой частичке, в каждом явлении духовного или физического порядка. Это, прежде всего, выражается в цикличности определенных состояний, через которые проходит ищущий Истину. В природе Луна вызывает приливы и отливы, и точно так же любовь или духовный поиск вызывает приливы разочарования и отчаяния в ученике, которые затем сменяются в нем отливами – успокоением и безмятежным возвращением к своему центру.
Мгновение, миг, блаженное Теперь
21 Не предвкушай грядущих бед и будущих потерь,из чаши пей до дна блаженное Теперь — пока не выйдешь за порогвсех бесконечных лихолетий, соединившись с теми, кто ушелиз времени семи тысячелетий.
Только очищенным сердцем (опустошенной чашей) можно схватить блаженное Теперь. Ум и эмоции слишком грубы для этого – они в основном реагируют на события внешнего мира, которые наше культурное сознание искусственно выстраивает по линейке – от прошлого к будущему. Подобная ориентация заложена в человеческой природе как механизм адаптации и физического выживания.
Момент, называемый поэтом Теперь, не найти на шкале линейного времени, да и вообще он не имеет отношения к общепринятой концепции времени. Скорее, его надо искать в той пограничной области, где личностное сознание способно осознать себя в мгновенном проблеске как часть многомерного континуума божественной реальности, большая часть которой находится в диапазоне, недоступном ни уму, ни эмоциям. Настоящее являет собой срез этой вечной, непреходящей реальности, ее отпечаток, отраженный в сердце. Краткий миг и есть ключ к восприятию целого узора, частью которого мы являемся. Он может стать вспышкой глубокого самоосознания и разорвать цепь наработанных автоматизмов – хронических ожиданий и навязчивых опасений, которые создают плотную завесу между нами и Реальностью. В это мгновение нам становится многое понятным, мы можем принять судьбоносное решение, освободившись от оков инерции, отделить себя от прошлого, мельком узреть будущее, избавиться от стремления к обладанию тем, что по природе вещей не может нам принадлежать. Но к этому мы не раз еще вернемся позже, в иных контекстах, которые нам подскажут другие стихи Хайяма.
Блаженное Теперь также символизирует особое состояние, в котором человек, приложившись к чаше сердца, пьет вино божественной любви, стирающей границы между ним и возлюбленной
Истиной. Иными словами, он проникается истиной и сам становится истиной, как это выражено в ранее процитированном тридцать пятом стихе: «мы двое будем ли по-прежнему двумя?».
В двадцать первом катрене есть еще один интересный смысл: по убеждению суфиев, человечество – включая всех, кто жил в прошлом, живет сейчас и будет жить в будущем, – составляет единый развивающийся в нелинейном времени организм, все еще очень молодой, нестабильный и, в целом, не осознающий себя и своей судьбы. Семь тысячелетий – мифологический срок существования мира по Корану – символизируют материальное измерение, линейное, историческое время, в котором мы живем на этой планете. Строки о присоединении к «тем, кто ушел из времени семи тысячелетий» отсылают читателя к суфийской теории о выходе из линейного восприятия времени и объединении всего человеческого опыта, связанного с разными формами существования в многомерном космосе, а также к идее единства всего существующего.
Парные противоположности
Абсолютное бытие Бога и относительная реальность изменчивого мира, добро и зло, святость и порок, сила и слабость, порядок и беспорядок, воля божья и человеческое своеволие, жизнь и смерть – все это парные противоположности, полюса, через которые Абсолют проявляет свой бесконечный потенциал в проявленном мире. Такие противоположности существуют взаимозависимо и, по сути, являются двумя сторонами одного и того же архетипического образа.
85 Каким бы я ни шел путем, меня Твоих ловушек вероломство повсюду поджидает,и тот, кто волю над собой дает беспечности лукавой, в их сети непременно попадает.В противоречиях несовместимых, огню и льду подобных, Ты нам Себя являешьи всем на свете своевольно правишь. При этом Ты меня мятежником считаешь?
Зеркало как метафора творения
Вечный дух зрит себя в скоротечном миге, подобно тому, как человек видит себя в зеркале. Абсолют творит миры в целях самопознания. Изначально пустое зеркало отражает любой образ, и точно так же творение, не имея собственного содержания, обладает способностью к отражению божественной реальности. Видя себя в зеркалах творения,
Абсолют познает свою природу через то, что Им не является, даже, в некотором смысле, противоположно Ему, будучи, в сущности, пустотой[31].
Метафора зеркала очень важна для понимания поэзии Хайяма и его нелинейного взгляда на причинно-следственную связь. Например, в зеркале правое становится левым, левое – правым; развивая аналогию, можно сказать, что в космическом зеркале будущее становится прошлым, а прошлое – будущим[32].
