Омар Хайям - Другой Хайям
Подобно винограду, который превращает солнечный свет в сахарную сладость, сердце может трансформировать тонкие и обычно не воспринимаемые энергии в осязаемые качества и способности преображенной личности. Для суфия, как и для других мистиков, сердце – сверхчувствительный орган восприятия, условно связанный с физическим сердцем. Вообще, суфийская метафизическая психология телесно ориентирована. Считается, что именно тело, как физический двойник души, содержит в себе ключи к необходимому прорыву сознания в высшие сферы. В самой терминологии суфийской системы можно проследить связь между духовными реалиями и их физическими эквивалентами.
79 Когда вневременный Господь меня заботливой рукою создавал,Он, в назиданье мне, подробно — слово в слово, любви учебник написал.Затем Он взял мое сердечко в оборот и из его невзрачного фрагментаключ вырезал от двери сокровенной, которая к Реальности ведет.
Сердце постоянно охотится за светом, чтобы отразить и запечатлеть в себе, подобно фотокамере, образы божественного присутствия. Эти «снимки» предъявляются затем сознанию в виде непроявленных впечатлений, для того чтобы оно могло их осознать («проявить»). Если, однако, зеркало сердца покрыто ржавчиной вещизма (привязанности к вторичному), или сознание не сонастроено с реальностью сердца, бытие воспринимается человеком фрагментарно или искаженно. Сознание в результате получает картину, внушающую либо сентиментальное очарование миром, либо страх и ужас перед ним. Первым недугом страдают самоупоенные, невежественные почитатели «прекрасного», энтузиасты квазиэзотерических культов, вторым – депрессивные натуры, психика которых представляет собой особо благодатную почву для религиозного фанатизма и всевозможных мрачных одержимостей, вроде теорий мирового заговора.
Подводя итог, можно сказать, что сердце обладает способностью воспринимать архетипические образы бытия, проникающие с высших уровней существования, а также преодолевать пространство, и время, постигая мир как целое. Но для этого оно должно очиститься, стать, по сути, пустым сосудом, чтобы наполниться духовным содержанием.
Вино и опьянение
Алкоголь, попадая в организм, усваивается и производит измененное состояние сознания, отличное от узкой рассудочной трезвости, линейного мышления. Даже на физическом плане вино делает человека более открытым, размывает ограничения эго и часто стирает границы между ним и другими людьми. Мы же должны помнить, что для Хайяма винное опьянение является метафорой божественной любви, которая не просто производит измененные состояния сознания, но необратимо трансформирует все человеческое существо. Как символ духовной трансформации, вино использовалось многими мистическими традициями, которые исторически предшествовали суфизму исламского периода. Достаточно вспомнить известный евангельский эпизод, когда Христос превратил воду в вино. Символический смысл этого события понятен любому суфию. Цель мистического пути состоит в духовной эволюции, а это, по сути, превращение воды, как естественной природной данности человека, в чистое вино – достижение иного уровня бытия. Этапы приготовления вина могут служить достаточно точной аналогией разных стадий мистической трансформации: виноград отбирают, давят под прессом, полученный сок выдерживают в специальных температурных условиях, в результате начинается брожение. Под воздействием дрожжей (учитель, школа, идеи) сок ферментируется, пенится, «кипит» и выделяет собственную энергию (реализует скрытый потенциал), которая преобразуется затем в качества опьяняющего напитка (измененное сознание).
Суфий стремится достичь иного, неподконтрольного эго состояния осознанности (опьянения), в котором открывается целостное видение, затем – прямое восприятие и, как следствие, другой modus operandi. Эта трансформация осуществляется с помощью разрушения разных идолов эго, обретения гибкости мышления, развития особой чувствительности по отношению к тонким реалиям. В качестве инструментов, но не более того, могут использоваться состояния исступленности, экстаза или, напротив, медитативного сосредоточения, которые затем преобразуются в постоянную осознанность.
В шестьдесят пятом четверостишии Хайям противопоставляет осознанность от вина другой «осознанности», которую в массовом порядке производят в своих последователях различные идеологии:
65 Все секты, семьдесят и две, скорее позабудь,питьем рассей печаль, лукавым беспокойным мыслям не дай себя надуть.Прославь алхимию вина! Всего один глоток его багровой трансмутирующей сутипока еще способен обезъядить мириады стрел тупой вражды и беспросветной жути.
Прежде всего, поэт в этом стихотворении говорит о семидесяти двух сектах, которые олицетворяют в исламе раскол, предсказанный Пророком Мухаммадом. Он предлагает презреть все их «лукавые» идейные различия и обратиться к «вину» – субстанции, наделенной алхимическими свойствами противоядия от «стрел тупой вражды и беспросветной жути». Являются ли религиозные распри источником вражды и жути или их продуктом – Хайям не сообщает, но зато очень определенно заявляет, что универсальная традиция вкушения алхимического вина, как аллегории божественной любви, не имеет ничего общего с огромным ассортиментом «духовных самогонов» местного производства.
Виночерпий (мастер) наливает вино (импульсы, способствующие изменению сознания) в чашу подготовленного сердца бражника, пьяницы, каковыми эпитетами суфии обозначали духовного искателя. Таким образом, он вызывает в нем опьянение – отвлеченность от навязанных культурных установок, размывание границ обусловленной личности – и постепенно погружает его в прямое переживание реальности за пределами всех ярлыков и конструкций ума. Это состояние суфии называют божественной любовью. Место встреч называется таверной, кабаком. Встречи суфиев многие поэты – среди них и Хайям, и Хафиз – называли застольями, пирушкой, пьяной оргией, что отнюдь не служит указанием на бурный, эмоциональный характер подобных собраний. Они часто проходят в атмосфере медитативного молчания, спокойных бесед и юмористических историй.
81 Непринужденная беседа в кабаке способна много тайн заветных откупорить.В ней больше прока, чем в молитвах без души, которые к Тебе обращены — души моей Творцу,Началу и Концу существованья, имеющему власть дотла меня спалитьили простить без повода и основанья.
Чаша (кубок) в поэзии Хайяма не обязательно должна ассоциироваться с вином, так же как и вино не всегда означает экстатический восторг божественной любви. Чаша прежде всего символизирует внутреннюю емкость, которую можно чем-то наполнить или от чего-то опустошить. В нее можно собрать, например, впечатления, воспоминания, знания, опыт, тонкую энергию или даже понимание. Однако, как и любой сосуд, она может содержать в себе и что-то ядовитое – страхи, жадность, зависть, гнев, навязчивые желания и образы нереализованных возможностей. От всего этого ее необходимо опустошить, чтобы она могла наполниться новым содержанием. Таким образом, чаша чаще всего используется как аллегория человеческого сердца, которое способно отражать реальность, но в тоже время содержит все положительные и отрицательные свойства человеческой природы.
Вообще говоря, и вино, и чаша могут символизировать самые разные вещи. Как и любой суфийский технический термин, эти метафоры способны менять значение в зависимости от контекста, при этом соответственно настроенный человек всегда их правильно поймет. Примером может послужить такое четверостишие:
46 Из необъятной кладовой вселенной наполнили один единый кубоки поднесли всему людскому роду, чтоб каждый его выпил без остатка.Когда наступит очередь твоя, не плачь и не печалься,повыше кубок подними, прильни к его краям и пей до дна, до самого осадка.
В форме почти сновидческого нарратива, нарушающего линейную логику, этот катрен сообщает, что каждому индивиду предназначено разделить бремя коллективной судьбы, осушить чашу, налитую для всего человечества. А в другом стихотворении вкушение вина из чаши понимается как участие в неком сущностном, космическом празднике жизни:
1 В то время как Рассвет, Глашатай Дня, по краю неба широко шагаети призывает мир, в оцепененье сна застывший, вином прославить суть Вина,а вслед ему сияющее солнце потоки злата расточает на крыши городских домов —Владыка Дня опять кувшин свой наполняет — по-царски щедро, до краев!
Вот одно из самых загадочных и чудесных четверостиший Хайяма, служащее наглядным примером неоднозначного использования, казалось бы, вполне знакомых метафор:
