Алексей Апухтин - Стихотворения
Конец 1860-х годов
АКТЕРЫ
Минувшей юности своейЗабыв волненья и измены,Отцы уж с отроческих днейПодготовляют нас для сцены. —Нам говорят: "Ничтожен свет,В нем все злодеи или дети,В нем сердца нет, в нем правды нет,Но будь и ты как все на свете!"И вот, чтоб выйти напоказ,Мы наряжаемся в уборной;Пока никто не видит нас,Мы смотрим гордо и задорно.Вот вышли молча и дрожим,Но оправляемся мы скороИ с чувством роли говорим,Украдкой глядя на суфлера.И говорим мы о добре,О жизни честной и свободной,Что в первой юности пореЗвучит тепло и благородно;О том, что жертва — наш девиз,О том, что все мы, люди, — братья,И публике из-за кулисМы шлем горячие объятья.И говорим мы о любви,К неверной простирая руки,О том, какой огонь в крови,О том, какие в сердце муки;И сами видим без труда,Как Дездемона наша мило,Лицо закрывши от стыда,Чтоб побледнеть, кладет белила.Потом, не зная, хороши льИль дурны были монологи,За бестолковый водевильУж мы беремся без тревоги.И мы смеемся надо всем,Тряся горбом и головою,Не замечая между тем,Что мы смеялись над собою!Но холод в нашу грудь проник,Устали мы — пора с дороги:На лбу чуть держится парик,Слезает горб, слабеют ноги…Конец. — Теперь что ж делать нам?Большая зала опустела…Далеко автор где-то там…Ему до нас какое дело?И, сняв парик, умыв лицо,Одежды сбросив шутовские,Мы все, усталые, больные,Лениво сходим на крыльцо.Нам тяжело, нам больно, стыдно,Пустые улицы темны,На черном небе звезд не видно —Огни давно погашены…Мы зябнем, стынем, изнывая,А зимний воздух недвижим,И обнимает ночь глухаяНас мертвым холодом своим.
1861
ПИСЬМО
Увидя почерк мой, Вы, верно, удивитесь: Я не писала Вам давно. Я думаю, Вам это все равно.Там, где живете Вы и, значит, веселитесь, В роскошной южной стороне, Вы, может быть, забыли обо мне. И я про все забыть была готова… Но встреча странная — и вотС волшебной силою из сумрака былого Передо мной Ваш образ восстает. Сегодня, проезжая мимо, К N. N. случайно я зашла. С княгиней, Вами некогда любимой, Я встретилась у чайного стола.Нас познакомили, двумя-тремя словамиМы обменялися, но жадными глазами Впилися мы друг в друга. Взор немой,Казалось, проникал на дно души другой. Хотелось мне ей броситься на шею И долго, долго плакать вместе с нею!
Хотелось мне сказать ей: "Ты близка Моей душе. У нас одна тоска,Нас одинаково грызет и мучит совесть,И, если оттого не станешь ты грустней, Я расскажу тебе всю повесть Души истерзанной твоей.Ты встретила его впервые в вихре бала, Пленительней его до этих пор Ты никого еще не знала:Он был красив как бог, и нежен, и остер,Он ездить стал к тебе, почтительный, влюбленный, Но, покорясь его уму,Решилась твердо ты остаться непреклонной — И отдалась безропотно ему. Дни счастия прошли как сновиденье, Другие наступили дни…О, дни ревнивых слез, обманов, охлажденья, Кому из нас не памятны они? Когда его встречала ты покорно, Прощала все ему, любя, Он называл твою печаль притворной И комедьянткою тебя.Когда же приходил условный час свиданья И в доме наступала тишина, В томительной тревоге ожиданья Садилась ты у темного окна. Понуривши головку молодую И приподняв тяжелые драпри, Не шевелясь, сидела до зари, Вперяя взоры в улицу пустую. Ты с жадностью ловила каждый звук, Привыкла различать кареты стук От стука дрожек издалека. Но вот все ближе, ближе, вот Остановился кто-то у ворот… Вскочила ты в одно мгновенье ока, Бежишь к дверям… напрасный труд:Обман, опять обман! О, что за наказанье! И вот опять на несколько минут Царит немое, мертвое молчанье,Лишь видно фонарей неровное мерцанье,И скучные часы убийственно ползут.И проходила ночь, кипела жизнь дневная… Тогда ты шла к себе с огнем в крови И падала в подушки, замирая От бешенства, и горя, и любви!"Из этого, конечно, я ни слова Княгине не сказала. Разговор У нас лениво шел про разный вздор,И имени, для нас обеих дорогого, Мы не решилися назвать. Настало вдруг неловкое молчанье, Княгиня встала. На прощанье Хотелось мне ей крепко руку сжать,И дружбою у нас окончиться могло бы, Но в этот миг прочла я столько злобы В ее измученных глазах, Что на меня нашел невольный страх, И молча мы расстались, я — с поклоном, Она — с кивком небрежным головы…
Я начала свое письмо на вы, Но продолжать не в силах этим тоном. Мне хочется сказать тебе, что я Всегда, везде по-прежнему твоя, Что дорожу я этой тайной, Что женщина, которую случайно Любил ты хоть на миг один, Уж никогда тебя забыть не может,Что день и ночь ее воспоминанье гложет, Как злой палач, как милый властелин.Она не задрожит пред светским приговором: По первому движенью твоемуПокинет свет, семью, как душную тюрьму,И будет счастлива одним своим позором! Она отдаст последний грош, Чтоб быть твоей рабой, служанкой, Иль верным псом твоим — Дианкой, Которую ласкаешь ты и бьешь!
Р.S.
Тревога, ночь, — вот что письмо мне диктовало… Теперь, при свете дня, оно Мне только кажется смешно,Но изорвать его мне как-то жалко стало!Пусть к Вам оно летит от берегов Невы,Хотя бы для того… чтоб рассердились Вы.Какое дело Вам, что там Вас любят где-то?Лишь та, что возле Вас, волнует Вашу кровь. И знайте: я не жду ответа Ни на письмо, ни на любовь.Вам чувство каждое всегда казалось рабством, А отвечать на письма… Боже мой!На Вашем языке, столь вежливом порой, Вы это называли "бабством".
Ноябрь 1882
" О, Боже, как хорош прохладный вечер лета, "
О, Боже, как хорош прохладный вечер лета, Какая тишина!Всю ночь я просидеть готов бы до рассвета У этого окна.Какой-то темный лик мелькает по аллее, И воздух недвижим,И кажется, что там еще, еще темнее За садом молодым.Уж поздно… Все сильней цветов благоуханье, Сейчас взойдет луна…На небесах покой, и на земле молчанье, И всюду тишина.Давно ли в этот сад в чудесный вечер мая Входили мы вдвоем?О, сколько, сколько раз его мы, не смолкая, Бывало, обойдем!И вот я здесь один, с измученной, усталой, Разбитою душой.Мне хочется рыдать, припавши, как бывало, К груди твоей родной…Я жду… но не слыхать знакомого привета, Душа болит одна…О, Боже, как хорош прохладный вечер лета, Какая тишина!
14 июня 1859
СТАРАЯ ЦЫГАНКА
Пир в разгаре. Случайно сошлися сюда, Чтоб вином отвести себе душу И послушать красавицу Грушу, Разношерстные все господа: Тут помещик расслабленный, старый,Тут усатый полковник, безусый корнет, Изучающий нравы поэт И чиновников юных две пары.Притворяются гости, что весело им,И плохое шампанское льется рекою…
Но цыганке одной этот пир нестерпим.Она села, к стене прислонясь головою,Вся в морщинах, дырявая шаль на плечах, И суровое, злое презреньеЗагорается часто в потухших глазах: Не по сердцу ей модное пенье…"Да, уж песни теперь не услышишь такой,От которой захочется плакать самой!Да и люди не те: им до прежних далече…Вот хоть этот чиновник, — плюгавый такой, Что, Наташу обнявши рукой, Говорит непристойные речи, —Он ведь шагу не ступит для ней… В кошелькеВся душа-то у них… Да, не то, что бывало!"Так шептала цыганка в бессильной тоске,И минувшее, сбросив на миг покрывало, Перед нею росло — воскресало.
Ночь у Яра. Московская знать Собралась как для важного дела,Чтобы Маню — так звали ее — услыхать, Да и как же в ту ночь она пела!"Ты почувствуй", — выводит она, наклонясь, А сама между тем замечает, Что высокий, осанистый князь С нее огненных глаз не спускает.Полюбила она с того самого дня Первой страстью горячей, невинной,Больше братьев родных, "жарче дня и огня", Как певалося в песне старинной.Для него бы снесла она стыд и позор, Убежала бы с ним безрассудно,Но такой учредили за нею надзор, Что и видеться было им трудно. Раз заснула она среди слез."Князь приехал!" — кричат ей… Во сне аль серьезно? Двадцать тысяч он в табор привез И умчал ее ночью морозной. Прожила она с князем пять лет,Много счастья узнала, но много и бед…Чего больше? спросите — она не ответит, Но от горя исчезнул и след,Только счастье звездою далекою светит! Раз всю ночь она князя ждала, Воротился он бледный от гнева, печали; В этот день его мать прокляла И в опеку имение взяли.И теперь часто видит цыганка во сне, Как сказал он тогда ей: "Эх, Маша, Что нам думать о завтрашнем дне? А теперь хоть минута, да наша!" Довелось ей спознаться и с "завтрашним днем": Серебро продала, с жемчугами рассталась, В деревянный, заброшенный дом Из дворца своего перебралась, И под этою кровлею вновь Она с бедностью встретилась смело: Те же песни и та же любовь… А до прочего что ей за дело?Это время сияет цыганке вдали,Но другие картины пред ней пролетели.Раз — под самый под Троицын день — к ней пришлиИ сказали, что князь, мол, убит на дуэли.Не забыть никогда ей ту страшную ночь, А пойти туда на дом не смела.Наконец поутру ей уж стало невмочь: Она черное платье надела,Робким шагом вошла она в княжеский дом,Но как князя голубчика там увидала С восковым, неподвижным лицом, Так на труп его с воплем упала!Зашептали кругом: "Не сошла бы с ума! Знать, взаправду цыганка любила…"Подошла к ней старуха княгиня сама, Образок ей дала… и простила.Еще Маня красива была в те года, Много к ней молодцов подбивалось, — Но, прожитою долей горда, Она верною князю осталась;А как помер сынок ее — славный такой, На отца был похож до смешного, —Воротилась цыганка в свой табор роднойИ запела для хлеба насущного снова!И опять забродила по русской земле,Только Марьей Васильевной стала из Мани… Пела в Нижнем, в Калуге, в Орле, Побывала в Крыму и в Казани; В Курске — помнится — раз, в Коренной,Губернаторше голос ее полюбился,Обласкала она ее пуще родной, И потом ей весь город дивился.Но теперь уж давно праздной тенью онаДоживает свой век и поет только в хоре… А могла бы пропеть и одна Про ушедшие вдаль времена, Про бродячее старое горе, Про веселое с милым житье Да про жгучие слезы разлуки…Замечталась цыганка… Ее забытье Прерывают нахальные звуки. Груша, как-то весь стан изогнув, Подражая кокотке развязной, Шансонетку поет. "Ньюф, ньюф, ньюф…" — Раздается припев безобразный. "Ньюф, ньюф, ньюф, — шепчет старая вслед, — Что такое? Слова не людские, В них ни смысла, ни совести нет… Сгинет табор под песни такие!" Так обидно ей, горько, — хоть плачь!
Пир в разгаре. Хвативши трактирной отравы, Спит поэт, изучающий нравы, Пьет довольный собою усач, Расходился чиновник плюгавый:Он чужую фуражку надел набекрень И плясать бы готов, да стыдится.
Неприветливый, пасмурный день В разноцветные стекла глядится.
Конец 1860-х годов
