Евгений Евтушенко - Братская ГЭС
БОЛЬШЕВИК
Я инженер-гидростроитель Карцев.Я не из хилых валидольных старцев,хотя мне, мальчик мой, за шестьдесят.Давай поговорим с тобой чин чином,и разливай, как следует мужчинам,в стаканы водку, в рюмки — лимонад.Ты хочешь, — чтобы начал я мгновеннопро трудовые подвиги, наверно?А я опять насчет отцов-детей.Ты молод, я моложе был, пожалуй,когда я, бредя мировым пожаром,рубал врагов Коммуны всех мастей.Летел мой чалый, шею выгибая,с церквей кресты подковами сшибая,и попусту, зазывно-веселы,толпясь, трясли монистами девахи,когда в ремнях, гранатах и папахея шашку вытирал о васильки.И снились мне индусы на тачанках,и перуанцы в шлемах и кожанках,восставшие Берлин, Париж и Рим,весь шар земной, Россией пробужденный,и скачущий по Африке Буденный,и я, конечно, — скачущий за ним.И я, готовый шашкой бесшабашносрубить с оттягом Эйфелеву башню,лимонками разбить витрины вдрызгв зажравшихся колбасами нью-йорках, —пришел на комсомольский съезд в опорках,зато в портянках из поповских риз.Я ерзал: что же медлят с объявленьемпожара мирового? Где же Ленин?«Да вот он…» — мне шепнул сосед-тверяк.И вздрогнул я: сейчас ОНО случится…Но Ленин вышел и сказал: «Учиться,учиться и учиться…» Как же так?Но Ленину я верил… И в шинелия на рабфак пошел, и мы чумелина лекциях, голодная комса.Нам не давали киснуть малахольноМаркс-Энгельс, постановки Мейерхольда,махорка, Маяковский и хамса.Я трудно грыз гранит гидростроенья.Я обличал не наши настроения,клеймя позором галстуки, фокстрот,на диспутах с Есениным боролсяза то, что видит он одни березки,а к индустрийной мощи не зовет.Был нэп. Буржуи дергались в тустепе.Я горько вспоминал, как пели степи,как напряженно-бледные клинкинад кутерьмой погонов и лампасовв полете доставали до пампасов,которые казались так близки.Я, к подвигам стремясь, не сразу понял,что нэп и есть не отступленье — подвиг.И ленинец, мой мальчик, только тот,кто, — если хлеба нет, коровы дохнут, —идет на все, ломает к черту догмы,чтоб накормить, чтобы спасти народ.Кричали над Россией паровозы.К штыкам дрожавшим примерзали слезы.В трамваях прекратилось воровство.Шатаясь, шел я с Лениным проститься,и, как живое что-то, в рукавицегрел партбилет — такой, как у него.И я шептал в метельной круговерти:«Мы вырвем, вырвем Ленина у смертии вырвем из опасности любой!Неправда будет — из неправды вырвем!Товарищ Ленин, только слезы вытрем —и снова в бой, и снова за тобой!»В Узбекистане строил я плотину.Представь такую чудную картину,когда грузовиками — ишаки.Ну, а зато, зовущи и опасны,как революционные пампасы,тревожно трепетали тростники.Нас мучил зной, шатала малярия,но ничего: мы были молодые.Держались мы, и, не спуская глаз,все в облаках, из далей неохватных,как будто басмачи в халатах ватных,глядели горы сумрачно на нас.Всю технику нам руки заменяли.Стучали мы кирками, кетменями,питаясь ветром, птичьим молоком,и я счастливо на топчан валился.А где-то Маяковский застрелился.(А после был посажен Мейерхольд.)Я за день ухайдакивался так, чтодымилась шкура. Но угрюмо, тяжколомились мысли в голову, страшны.И я оцепенело и виновноне мог понять, что делается — словнодве разных жизни были у страны.В одной — я строил ГЭС под вой шакалов.В одной — Магнитка, Метрострой и Чкалов,«Вставай, вставай, кудрявая…», и вихрьаплодисментов там, в кремлевском зале…В другой — рыданья: «Папу ночью взяли…» —и — звезды на пол с маршалов моих.Я кореша вопросами корябал,с Алешкой Федосеевым, прорабом,мы пили самогон из кишмиша,и кулаком прораб грозил кому-то:«А все-таки мы выстроим Коммуну!» —и, плача, мне кричал: «Не плакать! Ша!»Но мне сказал мой шеф с лицом аскета,что партия дороже дружбы с кем-то.Пронзающе взглянул, оправил френчи постучал значительно по сейфу:«Есть матерьялы — враг твой Федосеев…А завтра партактив… Продумай речь…»«Так надо!» — он вослед не удержался.«Так надо!» — говорили — я сражался.«Так надо!» — я учился по складам.«Так надо!» — строил, не прося награды,но если лгать велят, сказав: «Так надо!»,и я солгу, — я Ленина предам!И я, рубя с размаху ложь в окрошку,за Ленина стоял и за Алешкуна партактиве, как под Сивашом.Плевал я, что мой шеф не растерялся,а рьяно колокольчиком старалсяи яростно стучал карандашом.Я вызван был в Ташкент. Я думал — этодля выясненья подлого навета.Я был свиреп. Я все еще был слеп.Пришли в мой номер с кратким разговороми увезли в фургоне, на которомнаписано, как помню, было «Хлеб».Когда меня пытали эти суки,и били в морду, и ломали руки,и делали со мной такие штуки —не повернется рассказать язык! —и покупали: «Как насчет рюмашки!» —и мне совали подлые бумажки,то я одно хрипел: «Я большевик!»Они сказали, усмехнувшись: «Ладно!» —на стул пихнули, и в глаза мне — лампу,и свет меня хлестал и добивал.Мой мальчик, не забудь вовек об этом:сменяясь, перед ленинским портретом,меня пытали эти суки светом,который я для счастья добывал!И я шептал портрету в исступленье:«Прости ты нас, прости, товарищ Ленин…Мы победим их именем твоим.Пусть плохо нам, пусть будет еще хуже,не продадим, товарищ Ленин, души,и коммунизма мы не продадим!»Мы лес в тайге валили, неречисты,партийцы, инженеры и чекисты,начдивы… Как могло такое быть?Кого сажали, знали вы, сексоты?И жуть брала, как будто не кого-то,а коммунизм хотели посадить.Но попадались, впрочем, здесь и гады…Я помню, из трелевочной бригады«мой шеф» в лохмотьях бросился ко мне.А я ему ответил не без такта:«Мне партия дороже дружбы. Так-то!»Он с той поры держался в стороне.Я злее стал и в то же время мягче.Страданья просветляют нас, мой мальчик,и помню я, как, сев на бурелом,у костерка обкомовец свердловскийЕсенина читал нам, про березки,и я стыдился прежних слов о нем.Война… Я помню, шибко Гитлер начал…Но, «враг народа», — для победы нашейя на Кавказе строил ГЭС опять.Ее в скале с хитринкой мы долбили,и «хейнкели» ночами нас бомбили,но не могли, сопливые, достать.Вокруг, следя, конвойные стояли,но ты не понимал, товарищ Сталин,что, от конвоя твоего вдали,тобой пронумерованные зеки,мы шли через моря и через рекии до Берлина с армией дошли.Никто героем здесь не назывался.Над нами красный стяг не развевался,но бились мы за Родину свою.И мы, сомкнувшись, как под красным стягом,отпор давали власовцам, блатягами прочей контре, будто бы в бою.«Врагом народа» так же оставаясь,я строил ГЭС на Волге, не сдаваясь.Скрывали нас от иностранных глаз.А мы рекорды били. Мы плевали,что не снимали нас, не рисовалии не писали очерков про нас.Но я старел, и утешала Волгаи шелестела мне: «Еще недолго…»А что недолго? Жить? Сутул и сед,я нес, вконец измотан, свою муку,когда в уже слабеющую рукуДвадцатый съезд вложил мне партбилет.Не буду говорить, что сразу юность —ах, ах! — на крыльях радости вернулась,но я поехал строить в Братске ГЭС.Да, юность, мальчик мой, невозвратима,но посмотри в окно: там есть плотина?И, значит, я на свете тоже есть.Я вижу, ты, мой мальчик, что-то грустен.Ты грусть свою заешь соленым груздеми выпей-ка, да мне еще налей.Разбередил тебя? Но я не каюсь:вас надо бередить… Ну, а покаместпродолжу я насчет отцов-детей.Ты, помни, видя стройки и плотины,во что мой свет когда-то обратили.Еще не все — технический прогресс.Ты не забудь великого завета:«Светить всегда!» Не будет в душах света —нам не помогут никакие ГЭС!Ты помни наши звездные папахи,горевшие у нас в глазах пампасы,бессонницу строительных ночей,«Я большевик!» — под той проклятой лампойи веру в жизнь за лагерной баландой…Ни в чем таких отцов предать не смей!Ты помни всех, кто корчевал и строили кто не лез в герои — был героем,себе не накопивши ни копья.Ты помни комиссарскую породу —они не лгали никогда народу,и ты не лги, мой мальчик, никогда!Но помни и других отцов — стучавших,сажавших или подленько молчавших, —в Коммуне места нет для подлецов!Ты плюй на их угрозы или ласки!Иди, мой мальчик, чист по-комиссарски,с отцовской правдой против лжи отцов!И ежели тебе придется туго,ты не предай ни совести, ни друга:ведь ты предашь и мертвых и живых.Иди, мой мальчик! Знай, готовясь к бою:Алешка, я и Ленин за тобою.И клятвой повтори: «Я большевик!»
ДИСПЕТЧЕР СВЕТА
