Семен Липкин - Большая книга стихов
1946
ДОГОВОР
Если в воздухе пахло землеюИли рвался снаряд в вышине,Договор между Богом и мноюОткрывался мне в дымном огне.
И я шел нескончаемым адом,Телом раб, но душой господин,И хотя были тысячи рядом,Я всегда оставался один.
1946
У РУЧЬЯ
От платформы, от шума, от грубых гудков паровоза В получасе ходьбы,В тайнике у ручья уцелела случайно береза От всеобщей судьбы.Оттого ли, что корни пустила в неведомый глазу Небольшой островок,Но дыхание горя еще не ложилось ни разу На блестящий листок.Каждый лист ее счастлив, зеленый, веселый, певучий, Кое-где золотой,Только ветви ее, только белые ветви плакучи И шумят над водой.От нее, от блаженной, на вас не повеет участьем, Ей недуг незнаком,Только вся она светится полным, осмысленным счастьем, Не отравленным злом.Я, узнав, полюбил простодушное это величье, Самобытный покой,Этот сказочный свет и младенческое безразличье К скучной скорби людской,Этот взлет к небесам, этот рост белоствольный, могучий, Чистоту, забытье…Полюбил, а понять не сумел: отчего же плакучи Ветви, ветви ее?
1946
ТОТ ЖЕ ПРИЗНАК
На окраине нашей Европы,Где широк и суров кругозор,Где мелькают весной антилопыВ ковылях у заснувших озер,
Где на треснувшем глиняном блюдеСолонцовых просторов степныхНизкорослые молятся людиЖелтым куклам в лоскутьях цветных,
Где великое дикое полеПлавно сходит к хвалынской воде,Видел я байронической болиТот же признак, что виден везде.
Средь уродливых, грубых диковин,В дымных стойбищах с их тишиной,Так же страстен и так же духовенПоиск воли и дали иной.
1947
МУЗЫКА ЗЕМЛИ
Я не люблю ни опер, ни симфоний,Ни прочих композиторских созданий.Так первого столетья христиане,Узнав, что светит свет потусторонний,Что Бог нерукотворен и всемирен, —Бежали грубых капищ и кумирен.
Нет, мне любезна музыка иная:В горах свое движенье начиная,Сперва заплачка плещется речная,Потом запевка зыблется лесная,И тихо дума шелестит степная,В песках, в стозвонном зное исчезая.
Живем, ее не слыша и не зная,Но вдруг, в одну волшебную минуту,В душе подняв спасительную смуту,Нам эта песнь откроется земная.Бежим за нею следом, чтоб навекиИсчезнуть, словно высохшие реки.
1947
НА ТЯНЬ-ШАНЕ
Бьется бабочка в горле кумгана,Спит на жердочке беркут седой,И глядит на них Зигмунд Сметана,Элегантный варшавский портной.
Издалека занес его случай,А другие исчезли в золе,Там, за проволокою колючей,И теперь он один на земле.
В мастерскую, кружась над саманом,Залетает листок невзначай.Над горами — туман. За туманом —Вы подумайте только — Китай!
В этот час появляются люди:Коновод на кобылке Сафо,И семейство верхом на верблюде,И в вельветовой куртке райфо.
День в пыли исчезает, как всадник,Овцы тихо вбегают в закут.Зябко прячет листы виноградник,И опресноки в юрте пекут.
Точно так их пекли в Галилее,Под навесом, вечерней порой…И стоит с сантиметром на шееЭлегантный варшавский портной.
Не соринка в глазу, не слезинка, —Это жжет его мертвым огнем,Это ставшая прахом ТреблинкаЖгучий пепел оставила в нем.
1948
ЗНАКОМЫЕ МЕСТА
Эти горные краски закатаНад белой повязкой.Этот маленький город, зажатыйВ подковке кавказской.
Этот княжеский парк, освещенныйДо самых нагорий.Уцелевшие чудом колонныВ садах санаторий.
Этот облик, спокойный и жуткий,Разрушенных зданий.Этот смех, эти грубые шуткиВечерних гуляний.
Листьев липы на плитах обкомаПодвижные пятна, —Как все это понятно, знакомоИ невероятно.
Те же горные краски закатаСверкали когда-то.Падал, двигаясь, отсвет пожараНа площадь базара.
Вот ракета взвилась и упалаВ районе вокзала.Низкой пыли волна пробежала,Арба провизжала.
И по улицам этим, прижатымК кизиловым скатам,Шел я шагом не то виноватым,Не то вороватым.
Но в душе никого не боялся,Над смертью смеялся,И в душе моей был в те мгновеньяВосторг вдохновенья,
И такое предчувствие счастья,Свобода такая,Что душа разрывалась на части,Ликуя, сгорая…
1948
ВЕЧЕР НА ЧЕГЕМЕ
Вот сидит пехотинецНа почетной скамейке в кунацкой.Молодой кабардинецВозвратился со службы солдатской.
Просяную лепешкуОн в густую приправу макает,Обо всем понемножкуОн в семейном кругу вспоминает.
На дворе, у сапетки,Мать готовит цыпленка в сметане.Дом построили предки, —Есть об этом немало преданий.
На стене, где кремневка —Память битвы за вольность Кавказа,Где желтеет циновка,Что нужна старику для намаза, —
Карта, вроде плаката:План столичного города Вены…День дошел до заката, —Не погас разговор откровенный,
Разговор задушевный, —Из чужих здесь одни лишь соседи,И Чегем многогневныйПринимает участье в беседе.
Он течет у порога,Как сказителя-старца поэма.Звуки властного рогаВ этом резком теченье Чегема!
Равнодушный, бесслезный,Чуждый скорби и чуждый веселья,Вечер тихо и грозно,Как хозяин, вступает в ущелье.
1948
САПОЖНИК
Писанье читает сапожникВ серебряных круглых очках.А был он когда-то безбожник,Служил в краснозвездных войсках.
Знакомый станичник, хорунжий,Деникинец был им пленен.За это геройство на СунжеБуденным он был оценен.
Домой он вернулся с заслугой,С отрезанной напрочь ногой.На станции встречен супругой,Поплыл он в простор золотой.
Душистое зыблилось жито,Шумела земля во хмелю.Листочек, росою промытый,К сухому прилип костылю.
В такое бы время — на жатву,Дневать, ночевать на току,А взялся за шило и дратву —Спасибо, старался в полку.
Стучит молоточек по коже,Всю четверть столетья стучит,Душа только, Боже мой, Боже,Всю четверть столетья молчит.
Сквозь кашель и душный, и нудный,Сквозь кашель всю ночь напролет,Рассказывать скучно и трудно,Замолкнет, едва лишь начнет.
Старуха ничем не утешит,Смеется блудливым смешкомИ жирные волосы чешетБеззубым стальным гребешком.
Шуршит за страницей страница,Лучина давно не нужна.Давно рассветает станица,Давно уже в поле жена.
Он вышел. Ногою босоюПочувствовал: дышит земля.Листочек, промытый росою,Пристал — и упал с костыля.
О если бы назло удушьюВсей грудью прохладу вдохнуть,В свою же заглохшую душуХотя бы на миг заглянуть.
О если бы, пусть задыхаясь,Сказать этой ранней порой,Что в жизни прекрасен лишь хаос,И в нем-то и ясность и строй.
1948
