Игорь Северянин - Полное собрание стихотворений
О толстой гувернантке-немке
И о француженке, как жердь;
Но как ты ни жестокосердь
Моей безоблачной поэмки
Ее фигуркою, madame
Я уваженье лишь воздам…
14
В саду игрушечный домишко
Нам заменял Chateau d'amour[28]
Где тонконогая Амишка
Нас сторожила, как лемур…
У нас была своя посуда,
Свои любимые цветы
И от людского пересуда
В душе таимые мечты.
Ей шло батистовое платье,
Белей вишневых лепестков,
И, если стану вспоминать я
Ту крошку, фею мотыльков,
Не меньше тысячи стихов
Понадобится мне, пожалуй,
Меж тем, как сжатость – мой девиз;
И вот прошу транзитных виз
В посольстве Памяти усталой:
Ведь крошка только эпизод,
А пункт конечный назначенья -
Все детское без исключенья;
И как для дуба креозот,
Страшны художнику длинноты…
Итак, беру иные ноты,
Что называется, пальнув
В читателя старушьей сплетней,
Все это оказалось пуф
Впоследствии, но нашей летней
Любви был нанесен урон;
Как в настоящей камарильи,
Старушки в кухне говорили,
Что я, как некий Оберон,
В Титанию влюбленный, Варю
Селинову на дачу жду.
Я не могу понять нужду,-
Затем, что сам я не кухарю,-
Заставившую рты стряпух
Пустить такой нелепый слух.
Тот слух растягивал им харю
В ухмылку пошлую. Они
Уже высчитывали дни
Приезда маленькой смуглянки
И в жарком споре били склянки,
Тарелки, миски и графин.
Строй Аграфен из Агриппин
Судил о детских впечатленьях
С недетской точки зренья; их -
Испорченных, развратных, злых -
Отбросим в грязных их сомненьях,
И скажем, что одна из фраз
О Варе долетела раз
До слуха хрупкого Маруси…
15
Закат оранжевый, орусив
Слегка пшеничность мягких кос,
Вложил в ее уста вопрос:
“Я слышала, ты ждешь Варюшу
Какую-то… Но кто ж она?
Она в тебя не влюблена?
О, не смущайся: не нарушу
Я вашей дружбы…”– А в глазах
Блеснули слезы, и в слезах
Она обиженную душу
Оплакивала не шутя.
Маруся это monstre[29] -дитя…
Я ей признался, что до встречи
С ней, может быть, когда-нибудь
И пробовал я обмануть
Себя иллюзией, но путь
Мой твердым стал при ней, что речи
Былые, детские, не в счет,
Что я теперь совсем не тот,
Что я серьезнее и старше,
Что взрослый я уже почти,
Что “ты внимательно прочти
Страницы сердца: в них не марши
Парадные, а траур месс”,
Что я без шалостей и без
Каких бы ни было там шуток
Ее люблю, что мрачно-жуток
Мой умудренный жизнью взор;
Я указал на кругозор
Ей мой, на важные заданья,
На взлет идей, и, в назиданье,
По предположенным усам
Крутя рукой, “белугой” сам
Расплакался перед малюткой…
И розовою незабудкой
Лицо Маруси расцвело,-
Она нашла успокоенье
В моих словах: спустя мгновенье
Безоблачным мое чело
И ласковым, как прежде, стало.
Чего бы нам не доставало,
Имевшим все: полки солдат,
Корабль и кукол гардеробы,
Любви веселые микробы,
Куртин стозвонный аромат
И даже свой Chateau d'amour,
Объект стремлений наших кур?!.
16
Мелькали девять лет, как строфы
В романе, наших дач ряды -
Все эти Стрельны, Петергофы,
Их павильоны и пруды.
Мы жили в Гунгербурге, в Стрельне,
Езжали в Царское Село.
Нет для меня тоски смертельней,
Чем это дачное тягло!..
Не то теперь. А раньше? Раньше,
Не зная духа деревень,
Я уподоблен капитанше,
Считавшей резедой… ревень!
Вернувшись с дачи в эту осень,
Забыв роскошное шато
И парка векового лосень,
Я стал совсем ни се – ни то:
Избаловался, разленился,
Отбился попросту от рук…
Вот в это время появился
Ильюша, будущий супруг
Моей сестры. Я на моменте
Предсвадебном остановлюсь
И несколько назад вернусь…
17
Отец ушел в запас. В Ташкенте,
Где закупал он в город Лодзь
Мануфактуры ткацкой хлопок,
Он пробыл года два. От “стопок”
Приятельских (ах, их пришлось
Ему немало!), от кроваток
На мокрой зелени палаток,
От путешествия в Париж,
Что обошлось почти в именье,
От всех Джульетт, от всех Мариш,
Почувствовал он утомленье
И боли острые в груди:
Его чахотка впереди
Ждала. Итак, пока мы скосим
Два года до венца сестры,
И обозначим в тридцать восемь
Отцовский возраст той поры.
Случайно, где-то в Самарканде,
На санаторийной веранде,
Он познакомился с Ильей,
Штабс-капитаном гарнизона,
И эта важная персона
Впоследствии моей сестрой
Изволила увлечься: в гости
Отец к нам приезжал зимой
С Ильею вместе. Мрачной злости
С невинных глаз не разобрав
В Илье, в него влюбилась Зоя,
Он показал покорный нрав.
Но, говоря меж нами – соя
Преострая был этот муж,
И для таких тончайших душ,
Как Зоина, изрядно вреден.
Он внешне интересно-бледен,
Довольно робок, в меру беден,
Имел пушистые усы,
Имел глаза темней агата.
Так иногда, ласкаясь, псы
Сгибают спины виновато…
18
Итак, Илья – уже жених.
Немало мог я рассказать бы
О яркой пышности их свадьбы,
Но надо экономить стих.
И трудно говорить о них
Подряд: ведь, вспоминая Зою,
Благоговею я душой,
А муж ее, – он мне чужой,
Антипатичный. Я не скрою,
Что он нам сделал много зла:
Мне и моей пассивной маме;
Я расскажу теперь о драме,
Которая произошла,
Увы, не без его участья…
У мамочки он отнял счастье
Со мною быть; его совет
Отцу, приехавшему к свадьбе,
Решил судьбу мою. И свет
В новопостроенной усадьбе,
Куда отец меня увез,
Моим очам явился в свете
Совсем ином. О, сколько слез
Мои глаза познали – эти,
Которыми теперь смотрю
На белолистые страницы,
Их бисеря пером! Мне мнится
Сестры венчанье. К алтарю
Введения во храм, в атласе,
Под белым газом, по ковру
Идущая сестра. Беру
Тот миг, когда в иконостасе
Коричневая темень глаз
В лучах лампад глядит на нас.
Я – мальчик с образом. В костюме
Матросском, белом, шерстяном.
Мои глаза в печальной думе
Все об одном, все об одном:
Как долго проживет родная?
Душа мне говорит: “Проси
У бога милости: одна я”…
О боже, мамочку спаси!..
…А тут и этот бездыханный
Зал и ладоней гулкий стон…
Я видел в детстве сон престранный…
Престранный сон… Престранный сон…
ЧАСТЬ II
1
Завод картонный тети Лизы
На Андоге, в глухих лесах,
Таил волшебные сюрпризы
Для горожан, и в голосах
Увиденного мной впервые
Большого леса был призыв
К природе. Сердцем ощутив
Ее, запел я; яровые
Я вскоре стал от озимых
Умело различать; хромых
Собак жалеть, часы на псарне
С борзыми дружно проводя,
По берегам реки бродя,
И все светлей, все лучезарней
Вселенная казалась мне.
Бывал я часто на гумне,
Шалил среди веселой дворни,
И через месяц был не чужд
Ее, таких насущных, нужд.
И понял я, что нет позорней
Судьбы бесправного раба,
И втайне ждал, когда труба
Непогрешимого Протеста
Виновных призовет на суд,
Когда не будет в жизни места
Для тех, кто кровь рабов сосут…
Пока же, в чаяньи свободы,
В природу я вперил свой взгляд,
Смотрел на девьи хороводы,
Кормил доверчивых цыплят.
Где вы теперь, все плимутроки,
Вы, орпигоны, фавероль?
Вы дали мне свои уроки,
Свою сыграли в жизни роль.
И уж, конечно, дали знаний
Не меньше, чем учителя,
Глаза в лесу бродивших ланей
И реканье коростеля…
Уставши созерцать старушню,
Без ощущений, без идей,
Я часто уходил в конюшню,
Взяв сахара для лошадей.
Меня встречали ржаньем морды:
Касатка, Горка и Облом
Со мною были меньше горды,
Чем ты, манерный теткин дом…
2
Сближала берега плотина.
На правом берегу реки
Темнела фабрики махина,
И воздух резали свистки.
А дом и все жилые стройки
На левой были стороне,
Где повара и судомойки
По вечерам о старине,
Сойдясь, любили погуторить,
Попеть, потанцевать, поспорить
И прогуляться при луне.
Любил забраться я в каретник,
Где гнил заброшенный дормез.
Со мною Гришка-однолетник,
Шалун, повеса из повес,
Сын рыжей скотницы Евгеньи;
И там, средь бричек, тюльбэри,
Мы, стибрив в кладовой варенье,
В пампасы – черт нас побери! -
Катались с ним, на месте стоя…
Что нам Америка! пустое!
Нас безлошадный экипаж
Вез через горы, через влажь
Морскую. Детство золотое!
О, детство! Если бы не грусть
По матери, чьи наизусть
Почти выучивал я письма,
Я был бы счастлив, как Адам
До яблока… Теперь я дам
Гришутке, – как ни торопись мы
Из Аргентины в нашу глушь,
К обеду не поспеем! – куш:
На пряники и мед полтинник,
А сам к балкону, дай бог прыть,
