Игорь Северянин - Полное собрание стихотворений

Когда был привозим на бал.

Таких детей воспел Фонвизин

И недорослями назвал.

Другой потешный тип – Фонтани:

Тот ростом просто лилипут,

Любил вареники в сметане

И мог их скушать целый пуд.

Он был обжорою заправским,

Чем славился на весь уезд,

Шатаясь по приемным графским,

Выискивая в них невест.

Был и такой еще помещик,

Который, взяв с собою вещи

И слуг, в чужой врывался дом,

Производя в сенях содом;

И, окружен детьми чужими,

Взирая на чужих детей,

Считая их семьей своей,

Кричал рассеянно: “Что с ними

Я буду делать? Чем, о чем

Я накормлю их? Ах, зачем

Такое у меня семейство?”

А вот пример “эпикурейства”:

Вблизи Щигров жил-был один

Мелкопоместный дворянин,

Который так свалился низко

(Причин особых не ищи!),

Что чуть ли не без ложки щи

Лакал из миски… Эта миска -

Его единственный сосуд.

Когда же предводитель, суд

Над ним чиня, его поставил

В условья лучшие, сей Павел

Иваныч Никудышный взял

И долго жить всем приказал,-

Что называется, не вынес:

Людская жизнь не по нутру

Пришлась ему, и поутру

Он умер, так и не “очинясь

В чин человека”… Как-то раз

Вкатил в Гремячку тарантас:

Пожаловала в нем Букашка,

Одна помещица из Горст,

А вслед за ней ее Палашка

Неслась галопом 20 верст!

Шел пар от лошадей и девки…

Еще бы! Как не шел бы пар!

Какие страшные издевки!

Какая жуть! Какой кошмар!

Одна соседка-белоручка

Весьма типичною была:

Любовь помещица звала:

“Сердечновая закорючка“.

Никто, пожалуй, не поверит,

Но вот была одна из дев,

Что говорила нараспев:

“Ах, херес папочка мадерит,

Но к вечеру он примет вас,

Когда перемадерит херес…”-

Какая чушь! какая ересь!

Неисчерпаемый запас

Дворянской жизни анекдотов!

Но чем же лучше готтентотов

Голубокровь и белокость?

Вбиваю я последний гвоздь,

Гвоздь своего пренебреженья,

В анекдотический сундук,

Где в кучу все без уваженья

Мной свалены, будь то сам Дук,

Будь то последняя букашка…

О, этот смех звучит так тяжко!..

6

За генерала-лейтенанта

Мать вышла замуж. Вдвое муж

Ее был Старше, и без Канта

Был разум чист его к тому ж…

Он был похож на государя,

Освободителя-царя,

И прожил жизнь свою не зря:

Мозгами по глупцам ударя,

Он вскоре занял видный пост,

Соорудя Адмиралтейство,

И, выстроив Дворцовый мост,

Он обошелся без злодейства.

Имел двух братьев: был один

Сенатором, другой же гласным.

Муж браком с мамой жил согласным

И вскоре дожил до седин,

Когда в могилу свел его

Нарыв желудка – в Рождество.

Он был вдовец, и похоронен

В фамильном склепе близ жены -

Все Домонтовичи должны

В земле быть вместе: узаконен

Обычай дряхлый старины.

Ему был предком гетман Довмонт,

Из старых польских воевод,

Он под Черниговом в сто комнат

Имел дворец над лоном вод.

Гостеприимство генерала,

Любившего картежный хмель,

Еженедельно собирало

На винт четыре адмирала:

Фон-Берентс, Кроун, Дюгамэль

И Пузино. Морские волки

За картами и за вином

Рассказывали о своем

Скитании по свету. Толки

О6 их скитаньях до меня

Дошли, и жизнь воды, маня

Собой, навек меня прельстила.

Моя фантазия гостила

С тех пор нередко на морях,

И, может быть, они – предтечи

Моей любви к воде. Далече

Те дни. На мертвых якорях

Лежат четыре адмирала,

Но мысль о них не умирала

В моем мозгу десятки лет,

И вот теперь, когда их нет,

Я, вовсе их не знавший лично,

С отрадой вспоминаю их,

И как-то вдохновенно клично

О них мой повествует стих.

В те дни цветны фамилий флаги,

Наш дом знакомых полон стай:

И математик Верещагин,

И Мравина, и Коллонтай,-

В то время Шура Домонтович,-

И черноусыч, чернобровыч,

Жених кузины, офицер;

И сын Карамзина, и Салов,-

Мой крестный, матери beau-frй re[26] -

И Гассман, верный из вассалов,

И он, воспетый де-Бальмэр,

И, памяти недоброй, Штрюмер,

Искавший маминой руки

В дни юности. Сановник умер.

И все той эры старики.

7

От брака мамы с генералом

Осталась у меня сестра.

О, детских лет ее пора

Была прекрасной: бал за балом

Мелькал пред взорами ее!

Но впрочем детство и мое,

Не омраченное нуждою

(Ее познал потом поэт),

По-своему прекрасно. Зою,

Что старше на двенадцать лет,

Всегда я вспоминаю нежно.

Как жизнь ее прошла элежно!

Ее на свете больше нет,

О чем я искренне жалею:

Она ведь лучшею моею

Всегда подругою была.

Стройна, красива и бела,

Восторженна и поэтична,

Она любила мир античный;

Все воскрыления орла

Сестрой восприняты отлично.

Как жаль, что Зоя умерла!

8

Мать с ней жила в Майоренгофе,-

Ах, всякий знает рижский штранд!-

Когда с ней встретился за кофе

У Горна юный адъютант.

Он оказался Лотаревым,

Впоследствии моим отцом;

Он мать увлек весенним зовом,

И все закончилось венцом.

Напрасно полицмейстер Гроткус,

Ухаживая, на коне

К ней на веранду, при луне,-

Как говорят эстонцы, “kotkas”,-

Орлом бравируя, въезжал;

Барон, красавец златокудрый,

Напрасно от любви дрожал

И не жалел любовных жал -

Его затмил поручик мудрый.

9

…Я видел в детстве сон престранный:

Темнел провалом зал пустой,

И я в одежде златотканной

Читал на кафедре простой,

На черной бархатной подушке

В громадных блестках золотых…

Аплодисменты, точно пушки,

В потемках хлопали пустых…

И получалось впечатленье,

Что этот весь безлюдный зал

Меня приветствовал за чтенье

И неумолчно вызывал…

Я уклоняюсь от трактовки

Мной в детстве виденного сна…

Той необычной обстановки

Мне каждая деталь ясна…

Я слышу до сих пор тот взрывный

Ничьих аплодисментов гул…

Я помню свой экстаз порывный -

И вот о сне упомянул…

10

Мне было пять, когда в гостиной

С Аделаидой Константинной,

Которой было тридцать пять,

Я, встретясь в первый раз, влюбился;

Боясь об этом дать понять

Кому-нибудь, я облачился

В гусарский – собственный! – мундир,

Привесил саблю и явился

Пред ней, как некий командир

Сердец изысканного пола…

С нее ведет начало школа

Моих бесчисленных побед

И ровно столько женских бед…

Я подошел к ней, шаркнув ножкой

И шпорам дав шикарный звяк,

Кокетничая так и сяк,

Соперничая втайне с кошкой,

Что на коленях у нее

Мурлыкала. Увы, пропало

Старанье нравиться мое:

Она меня не замечала.

Запомните одно, Адэль:

Теперь переменились роли,

И дни, когда меня пороли,

За миллионами недель.

Теперь у всех я на виду,

И в том числе у вас, понятно,

Но к вам я больше не иду;

Ведь вам столетье, вероятно!..

11

Я, к счастью, вскоре позабыл

Любви отвергнутой фиаско:

Я тройку папочных кобыл

В подарок получил и каску

Кавалергардскую, взамен

Гусарской меховой с султаном…

Мне захотелось перемен,-

Другим загрезился я станом:

Брюнетки, старше на пять лет

Меня, Селиновой Варюши;

В нее влюбился я “по уши”.

И блеск гвардейских эполет,

Носимых мною, ей по вкусу

Пришелся. Вскоре сделал я

Ей предложенье, не тая

Любви и подарил ей… бусу

Стеклянную на память! Дар

Предсвадебный невесту тронул.

Вот как влюблялся экс-гусар,

Имевший склонность к аристону,

Чью ручку он вертел все дни,

На нем “Альбаччио” играя,

И гимн “Господь, царя храни!”

Ему казался гимном рая…

12

Совать мне пробовали бонн,

Француженок и англичанок,

Но с ними я такой брал тон,

Предпочитая взвизги санок

Научным взвизгам этих дев,

Что бонны сыпались картечью

Со всей своей картавой речью,

Ладони к небесам воздев…

И только Клавдия Романна,

Mademoiselle моей сестры,

Одна могла, как то ни странно,

В разгаре шуток и игры,

Меня учить, сбирая в стаю

Рои разрозненные дум,

По сборнику “И я читаю”,-

И зачитал я наобум…

13

Мой путь любовью осюрпризен,

И удивительного нет,

Что я влюблен в Марусю Дризэн,

Когда мне только девять лет.

Ей ровно столько же. На дачах

Мы с нею жили vis-а-vis;[27]

И как нас бонна ни зови,

Мы с ней погружены в задачах…

Не арифметики, – любви!

Ее папаша был уланский

Полковник, с виду Антиной,

Германец, так сказать, курляндский,

Что вечно влагою цимлянской

Гасил кишок гвардейских зной…

Упомянуть я должен вкратце

О Сандро, шаловливом братце

Моей остзейской Лорелей,

Про скандинавских королей

И викингов любившей саги

Из уст двух дядь и на бумаге,

Где моря влажь милей, чем твердь;

О толстой гувернантке-немке