Я, презирая смерть, шагал вперёд, или Сесть я готов на трон. Пародии на стихи Михаила Гундарина. Часть II - Владимир Буев
Молчала в ту ночь со мной,
Зная, кому протекать ручьём
Водкой, войной, весной.
Чёрный, развязывайся, кошель,
Я сегодня верну,
Стрелы, летевшие точно в цель,
Монеты, что шли ко дну,
Осени тяжкую акварель,
Водку, войну, весну.
Владимир Буев
ПОДРАЖАНИЕ ДВУМ ВЕЛИКИМ ПОЭТАМ
Выходов два у подъезда есть,
Впрочем, и входов не менее двух.
Выбрать какой, чтоб пролезть
Домой, поможет мне слух.
Хулиганьё в подъезде – жесть.
Круто, что я не глух!
Я ошибался парочку раз
Бац! – по стене сползал.
Хамьё норовило в глаз
Вдарить, чтоб наповал
(Молча без лишних фраз).
Я же сползал и вставал.
Водка, война кружили меня
Осенью, летом, зимой, весной.
Уверил себя я, что это фигня,
И слух обострил свой.
Теперь в подъезд вхожу, оценя,
Столкнусь ли там с войной.
Чей же подъезд, забыл я давно:
Он твой или, может быть, мой?
Подъезд, в котором лакают вино
И водку, где пахнет враждой.
Где вонь от мочи и «добра» полно.
…Но я теперь не глухой!
Думают хамы: к тебе хожу,
Красавица, по ночам.
Я вспомнил, но им ни за что не скажу
(Не поверят своим ушам
Рáвно, как моему скулежу),
Что подъезд нам с тобой единый дан.
Когда стопу к стопе приставишь…
Михаил Гундарин
МЫШИНЫЙ КОРОЛЬ
В конце концов, кто нас приметил?
Кто оказался в нашей власти,
кто помещался за портьерой,
изображая мелкоскоп?
Никто-никто. И в самом деле,
как глаз к пейзажу непричастен,
так я не поддаюсь размерам
и обитаю между стоп
(пойми как хочешь эту фразу).
Мы склонны жить в режиме Морзе
между нажатием на кнопку
и попаданием в эфир.
Здесь можно быть каким угодно,
но должно слыть крутым и борзым,
хотя другого и не стоит
завёрнутый в бумажку мир.
Отнюдь не гениям балета
и не героям распродажи
живётся в нашем королевстве
что называется, на ять,
а тем, кто верит в гороскопы
и знать не знает прочей лажи,
хотя Законы Уменьшенья
необходимо всё же знать.
Они просты как корка сыра:
умело пользуйся масштабом
при отправленье важных грузов
и прочих неотложных дел;
когда тебя загонят в угол,
останься маленьким и слабым;
а если выгонят из дома,
скажи, что этого хотел.
Да и вообще, согласно Канту,
миры подобны коркам хлеба,
проглотишь первую и сразу
перемещайся за второй.
Вселенная прокормит многих,
ибо на то она и небо,
но нету смысла расставаться
с благоустроенной норой
до наступления сезона
охоты на античастицы,
до установки аппарата,
что производит нашу смерть.
Тогда – взлетай! Взлетай высОко,
напоминая о синице,
которая хотела – море,
а подожгла всего лишь твердь.
Владимир Буев
Когда стопу к стопе приставишь,
вот ровно там я обитаю.
А если за портьеру спрячусь,
то ровно там мне и каюк.
Под мелкоскопом я артачусь,
по телескопу я страдаю.
Все думают, что я ребячусь,
а я публично сделал пук
(пойми как хочешь эту фразу).
Все попадают (в жажде рая,
где мысли страждущих витают)
нет, не в эфир, а прямо в ад.
Людей здесь скромность украшает,
не то получишь нагоняя,
а муки возведут в квадрат,
затем опять, опять стократ.
Вергилий там устами Данте
про лажу и про распродажу,
про королей и про поэтов
не то, что будет намекать,
а зримо, грубо и весомо
топорно нам о том расскажет,
хотя Законы Уменьшенья
необходимо всё же знать.
Чего бы ни случилось с сыром,
и что с тобой бы ни случилось,
считай событием всемирным
любой случайный поворот.
Умело пользуйся едою,
коль взгляду оная открылась.
А если маленький и слабый,
спеши набить быстрее рот.
И если сунул в рот горбушки
кусок иль корочку от хлеба,
то Кант тебе поможет в небо
на звёзды с нежностью взглянуть.
Ещё подскажет, как моральный
закон блюсти и где есть скрепа,
с которой стоит завязаться,
чтоб из норы не драпануть.
Норою следует гордиться:
держава радует едою.
Все едоки (пусть это мыши,
пусть крысы) всё равно равны.
Оды
Михаил Гундарин
ГИМНЫ
1.
Безымянные страсти шутя переходят эфир
по развёрнутой плоскости.
Что им наш грифельный пир,
что им наши победы, подруги, ночные труды,
достающим разомкнутым ромбом
до мёртвой звезды!
Чёрный ангел потопа, рассвета в пустынных песках,
всё равно, кто-нибудь, пару слов о надёжных руках,
о хозяйской сноровке, о радионочи над ней,
и о том непутёвом, что подлинной боли больней!
2.
Развернётся пространство
сухим ремешком каталога.
Что петля, что ярмо –
всё для бедного сердца подмога
в этом робком краю,
где как встарь нам ни дна, ни покрышки,
где все пьют да поют,
да сдают куда надо излишки.
Млечный путь из картона,
шуршащий чернильной разметкой,
опояшь мою тень
не мечом, так сосновою веткой,
обрати мою речь
из магнитного золота в пламя,
развяжи узелок постоянства
простыми словами!
3.
Сочинявший стихи из стихов, или из ничего,
я, как водится, был только тенью луча Твоего,
только шорохом листьев Твоих
в золотой листопад,
только сетью Твоей,
погружённый во тьму наугад.
Так посмею ль смолчать,
позабывший свой дом навсегда,
как крошился гранит и, смеясь, умирала вода,
под шагами пришедшего молча из той пустоты,
где кончается вечность,
где каждый с Тобою на ты…
4.
Как соринку под веко,
одной из классических роз
лепесток полусгнивший
мне северный ветер принёс.
За случайное счастье спасибо,
беспечный игрок!
Я не зря временил,
все свершилось в назначенный срок.
Золотым октябрём
наливается тусклая медь,
замыкается круг,
но я знаю слова «умереть»,
нет, «остаться», «воскреснуть»,
о нет, говори, говори
дорогие слова
подступающей к сердцу зари!
Созидатель Имён,
Твоя правда, как прежде, тверда!
На пустой небосклон
предрассветная всходит звезда.
Владимир Буев
ОДЫ
1.
Пожелав в неположенном месте эфир перейти,
у разверзнутой пропасти
страсть охладилась в пути.
Страсть – разумная штука и ведает, где тормознуть,
где стоять, где бежать, где в полёте
себя распахнуть.
Все невзгоды, как оды, налягут на плечи мои.
Тяжело с этой болью и тошно вести мне бои.
Как назло, и звезда на рассвете в могилу сошла.
Ох, душа натерпелась и сколько обид огребла!
2.
Забурюсь в толщу книг и всю душу отдам каталогу.
Так угодно не мне, а поэзии, сердцу и Богу.
Этот край – просто рай
для таких, как и я, уникальных:
если хочешь, летай;
если нет, то терзайся морально.
Млечный путь в каталоге
красиво изложен словами,
но ни слова о Боге,
меня тоже нет меж строка́ми.
Как же хочется горем своим поделиться с греховным
человечеством, в горе моём однозначно виновным.
3.
Я с Тобою на ты. Я с Тобою, родной, триедин.
Потому я звезда и звезде потому господин.
Потому раскрошил я гранит и составил куплет
для столетий, миллениумов, а не для стенгазет.
Вот живая вода. Я творил и сумел умертвить,
а затем возвратить, возродить, оживить, воскресить.
Я живой, на земле, но я в вечность вошёл, словно Сын.
И не словно, а больше, чем просто поэт иль акын.
4.
Из народных глубин, из сибирских заснеженных руд
Занесло это чудо (меня), словно золота пуд
на просторы Вселенной, на Млечный мерцающий путь,
чтобы (с неба спустившись) туда же обратно взглянуть.
Замыкается круг, наливается золотом медь,
а потом серебром, чтобы золотом снова созреть.
Только я на пустом небосводе пылаю в ночи,
остальным виршеплётам сгореть я желаю в печи.
Вот опять рассветает, и боли прошла борозда:
Угасает величие, меркнет на небе звезда.
Эмпедоклом я не стану
Михаил Гундарин
ПРОЛОГ
1.
Да какие наши годы,
эмпедокловы года!
Грустный маятник природы
улетает в никуда.
Оторвался, отлепился
от пружинного огня
и назад не воротился…
Чёрно-белый, чур меня!
Это время, проникая
сквозь нечаянную щель,
в сердце века, в сумрак рая,
изменяет суть вещей.
Это бьётся колокольчик
под магнитною дугой,
это кашляет по-волчьи
ангел в горенке стальной.
2.
До свиданья, век железный!
Алюминьевый, привет!
Над какой лукавой бездной
нам откроется секрет?
Здравствуй, истина простая,
милый друг – вороний глаз!
К стенке вывезет кривая
самых искренних из нас.
А как славно начинался
незначительный пробег!
Свет в окошке загорался,
робко падал первый снег…
Мы тебе открыли двери,
что ж ты таешь невпопад?
Было – плановой потерей,
стало – горшей из утрат.
3.
Да и нам пора обратно
в дом безропотной любви,
мой товарищ аккуратный
по коварной селяви!
Наши бойкие поэмы –
в две недели, в семь листов –
наши стройные системы
сотрясения
