Яна Джин - Неприкаянность
Пер. Нодар Джин
НЕСПЕШНАЯ ЗАПИСКА
У океана в зимний день
Чайка припала к останкам гниющего краба —панцирь его разлагается сладко под зимним лучом.Солнце бредёт по тропинке своей отрешённо.Слуху не ведомы звуки шипящей волны.Шире широких просторов, ужасней, чем ужас,больше того, что душа научилась вмещать,он, океан, — продолжение вечного страха,коему нечего вспомнить и предвещать.Корни души нашей гибнут с первой слезою,пролитою теми, кто сжалились над собою.Поэтому селимся, люди, в больших городах, —в царстве загубленных душ, где царствует страх.И тянемся, люди, к пространству очерченному,ибо в отличьи от птиц недоверчивы мык сплошному пространству. А чайки миндальмножит деталь на единую синюю даль.Птица живёт как положит ей птичья душа.Замри на ветру — вслушайся в звук не дыша.
Пер. Нодар Джин
IN MEMORIAM
Joseph Brodsky
И опять я пытаюсь в трёх соснах лесразглядеть, иголку в стоге сена, гдемы с тобой бестолково валялись, безблагодарности (как её там?) судьбе,полагая по глупости — этот часлегче пыли; ещё, если помнишь, — непонимая, как он будет насдонимать, в грядущем угрожая мнеБог весть чем, а тебе — рецидивом светав настоящем (ты видишь сны?),неумолимо мерцая где-тоза оголённым серпом луны.И опять я ищу повод, случайсойтись, обняться среди чернилна бумаге, а не среди скрипучейкожаной мебели. Сохранилли ты в памяти страх мойпред ней, — единственным кроме насслушателем раскатистых, ледяныхи размеренных слов твоих —как ты изрекал их. Всякий раз —словно античный хор, наотрезсотрясающий мир,только безприговора его и лиры.Вот ещё попытка воскреситьтвою музыку в настоящем времени,и тут же, позабыв про суть вещей,как та змея из книги Бытия,предать его, чтобы в невидимую щельпротиснуться и в будущее выйти. Яи ты — в грядущем — кто мы есть?Кресты, приставшие к оси. Бушует пламя,и назорей-слепец, выкрикивая «Месть!»жонглирует своими топорами.Ах, запоздалая попытка дотянуться в бездну ту!Там — ты услышишь, ибослова пронзают пустотустремительнее, чем могли быслёзы. Любовь — не ответ, не вопрос,это шум благодарных губ, что бормочутслова без смысла; так мраморный торссердечная боль не источит.И потому Отсюда я без отча —яния, невольно, медленно, сухопосылаю тебе забвенье, шепчав твоё чуткое и прозрачное ухо.
Пер. Бахыт Кенжеев
IN MEMORIAM
Joseph Brodsky
Сие — попытка отыскатьиголку в стоге сена,чтобы случайно не назватьтоску или изменупо имени. Чтобы найтив трёх соснах лес дремучий.И, как по лезвию, пройтик судьбе — одной из лучших.Чтобы при встрече под луной,когда она случится,услышать «Прав я?» и к другойлуне оборотиться.Сие — попытка оправдатьмолчание у гроба,чтобы случайно не сказатьчего-нибудь другого…И стул, чей скрип внушает страх —единственный свидетель превращеньябумаги в кожу! Далее в стихах —не то, что память, но уже — прощеньеотсутствия певца. И хор молчит.Безмолвствует, как треснутая лирав руках Творца. И где-то там, в ночи,во след певцу качается секираи чей-то голос жалобный звучит.Сие — попытка голос обрести,не тот, — другой, который в половинеродившихся детей звучити властвует. Отнынелишь он — возможность будущему жить,где тень земная между сосен бродит,пытаясь отыскать спасенья нить,как та змея в Начале, что-то вродекривой с координатой «мы» на Х,помноженной на мщенье Иисуса.Сие — попытка Там тебя окликнуть.Сквозь пустоту — услышать, прикоснуться,пробормотать «Спасибо!» В этот часлишь ангелы над смертными смеются,но звук летит и достигает края,где содержание не властвует над звуком,и где герой не шепчет «Умирай!»,а, прислонясь уже прозрачным ухомк просвету в облаках, он слышит вдругкак я шепчу ему: «Послушай!»И, отрываясь от чернильных рук,звук исчезает… Так, наверно, души,как мотыльки, летят на новый звук.
Пер. Андрей Драгунов
МНЕНИЕ ОДНОГО ПОЭТА
Поэзия — я тоже недолюбливаю это.
(Мэриэн Мур)А что стихи? — свидетельство гордыни,свидетельство того, что он, поэт,бессрочно заперт, как вода в графине,в самом себе, того, что много летв глуши души, уподобляясь волку,мечтал, что книга с именем егонайдёт приют на чьей-то пыльной полке.А что ещё? А больше — ничего.Вся жизнь, витиеватая, как букли,паденье, взлёты, торжество идей —всё это — только буквы, буквы, буквы,замызганные пальцами людей,не знающих ни самого поэта,ни вкуса крови, источавшей звук.Но может быть, «лучом младого света»его строку однажды назовут.И что?Ведь ночь — свидетельница страсти,принявшая обличье чёрной властинад криками сверчкови над луной,куда реальней и куда прекраснейстроки одной. И даже — не одной.Ведь жизнь прекраснадаже без прикрас,поскольку жизнь даётся только раз.Жить тем, что будет после —будет поздно,поскольку всё, что к нам приходит после —ничто.Не-Бог,не-чёрт,не-пустота,не-сон,не-явь,не-зло,не-доброта,не-ложь,не-правда,не прикосновеньерук Шивы,не плохое настроенье,ни света — дням,ни транса перед сломом,ничто — что нам не обозначить словом.
Пер. Ефим Бершин
ПЕСНЯ ДЛЯ ПОТЕРЯННЫХ
Никто не поймёт —как получилось:то, что любила,убыло с пылью.Вчерашний вздохспирает горло.Дохлые крысыгниют соборнов лужах отхожих.Всё, что природестало негоже, —она изводит.Судьбы твоей днямне срифмоваться.Мыслям разброднымне рассосаться, —подобно толпеуличной ночью,что болью потомпамять источит.Но общие в памятивещи и звукилишают смысла«потом». И потугипроникнуть туда,как в игольное ушко,напрасны. Верблюдушлый из ушлыхв него не посмеетпроткнуться, — кичитьсяпобедой стоической,приобщитьсяк славе Христовой.Пустыня стонет:вульгарная юностьеё уж не тронет.
Пер. Нодар Джин
МЕЛКАЯ ИСПОВЕДЬ
С тех пор, как умер ты, ничто не изменилось.Ничто и не должно было — наверно.Всё хорошо по-прежнему, уныло.Так лист пустой лежит безверно, —без упования на мысль и краску…Всему завязка — доллар, как и было.И, как и было, меньше значит кто ты есть,чем с кем была, — жила, водилась.И, как и прежде, небольшая честь,на мир смотря издалека, твердить о том,что это — дом терпимости.Но всё же — дом…Ничто не изменилось. И боюсь,ничто и не изменится отныне.Для этого необходим союзотваги с волей. А точнее, — крестовина.Ещё — готовность в крест раскинуть руки.Ничто не изменить без муки.Но мы расстаться не умеем дажес ушедшим миражом. Начаться снова.Спряженье страхов и отрад дешёвых —вот что такое человек. Ажиотажаон никогда не стоил. Не ошибкаприроды. Не трагедия. Не шибкочто-нибудь вообще. Вот, скажем, дверь.Он вознамерился её открыть, —но как бы брезгует. Или не верит,что хочет… Проявляя прытьв пустом смотреньи в сторону пустойстены, где эта дверь. И в позе тойодной он постоянствует. Но теньна той стене его бледнеет что ни деньи постепенно сходит в грязное пятно,которому движенье не дано.Ничто не изменилось.Может, — я немного.Боюсь — не к лучшему.Когда-то я слезиласьпри виде чайки на закате. Одинокой.Теперь уж нет. Теперь уже слеза —такая трудность… Как побить туза.Ещё, боюсь, по ходу этих днейнеумолимей стала я. Трудней.Как тот отставленный любовник,что не побил привычку, — верную жену.Любовь беснуется иль топчется виновно, —не склонна жизнь пускать её в свою страну.Теснит со всех сторон. Бесшумноколотит доводом благоразумным —и приучает нас считать привычкусамой любовью: как кавычку и кавычку,не различаем свой и посторонний дом,когда подолгу в доме том живём.Добропорядочности вымученной цветна наших лицах проступает. Стёртыследы страстей. Что ни лицо, — портретусовестившегося чёрта.Не доброту года несут ему, — морщинтугую сеть, в которой вязнут нимфы,заладившие: «Чистоты причина —усталость плоти, помутненье лимфы.»И вот тогда Своим мы нарекаем Домомплавучий остров, Несвоейземлёй рекомый.Тогда — кого любили, изживаемво имя тех, с кем время убиваем.А вместе с ним — себя. Мы умираниюс корнями — учимся во имя выживания.И начинаем из последних сил цеплятьсяза жизни полу-затонувшей остров-круг.Полу-чужой, полу-знакомый… Нам сдаватьсяпора. Исторгнуть исступлённый вой.И вздрогнуть в тошном страхе, если вдругмы это назовём Судьбой.
Пер. Нодар Джин
