Сергей Соловьев - Собрание Стихотворений
II. ПИРАМ И ФИСБА[39]
У стен ВавилонаРаскинулись гущи веселых садов.Лазурное лоноБелеет от парусных, быстрых судов.На пристань товарыСлагают купцы,И высится старыйВоинственный город, и блещут дворцы.
И шумом торговлиС утра многолюдная гавань полна.Колонны и кровлиУходят в лазурь, и синеет волна,Корабль мореходныйВ чужую странуБежит, и холодный,Резвящийся ветер вздувает волну.
В обителях смежныхДва сердца в едино любовью слиты:Меж юношей нежныхПирам, заслуживший венок красоты,И Фисба, востокаЗатмившая дев.Но грянул жестокоНа юных влюбленных родительский гнев.
Любовь невозможноЗалить беспощадным запретом отца.Сокрыто, тревожноВсё жарче, как угли, горели сердца.Восторгом любовнымПитались огни.И знаком условнымНемую беседу водили они.
Отверстьем отмеченБыл камень стены, разделявшей чету.Изъян — не замеченНикем при постройке. Немую плитуЛобзаньем горячимВлюбленные жгли,И лаской, и плачемДруг с другом сквозь стену сноситься могли.
И часто бесплодноЗдесь шепчутся жалобы страстной четы,И поочередноС отверстьем смыкаются жадные рты.И ласки шепталиДалеким губам,И тихо роптали,Покорными быть не желая судьбам.
«Зачем ты разделомЗавистливо стала меж нами, стена?О, если всем теломСопрячься не будет нам радость дана,Молю о немногом,Молю, — не ревнуй —Чтоб сладким обжегомХоть раз на устах прозвучал поцелуй!»
Смешалися тени,И мрак зачернел, одноцветен и густ.И тихие пениУмолкли, и вздохи посыпались с уст.Всё с тою же жаждойИм надо уйти.И в трещину каждыйС лобзанием бросил рыданье: «прости!»
Аврора на мысахРассыпала искры. Туман поднялся.В сиянии высохЗеленый, сребрящийся луг, и росаИсчезла с растений.Лучом золотымРазвеялись тени.Созвездья погасли одно за другим.
На месте условномСошлись, и, сначала судьбу упрекнув,Во мраке безмолвномРешают, впервые родных обманув,Явиться сюда же,Покинув дома.Над зоркостью стражейПобеду ночная воспразднует тьма!
И ласкам их нежнымЗеленое ложе под лунным лучом,Под деревом, смежнымС серебряным, сонно бегущим ключом.Здесь вкусят единоБлаженство они,Где статуя НинаБелеет из мрака в древесной тени.
На водное ложеСклонился пылающий солнечный день.Из моря того жеВечерняя встала холодная тень.И Фисба, покровомОкутав лицо,К заветным дубровамПошла, повернувши дверное кольцо.
Согласно условью,Под деревом села, и видит: ворча,С дымящимся кровью,Рыкающим зевом ко влаге ключаПриходит напиться,С тяжелым хвостом,Громадная львица.И Фисба скрывается в гроте пустом.
Во время испугаУпал с ее тела, развившись, покров.И львица — подругаВладыки обильных зверями дубров —На тонком покрове,Попавшемся ей,Оставила кровиБагровые капли и знаки когтей.
Без думы, без страха,Выходит влюбленный, не чуя беды.Дорожного прахаКраснеют слои, и от зверя следыЗаметны, и страшенПираму их вид.И, кровью окрашен,Покров неожиданно взоры язвит.
«Пускай же мы обаЕдиною ночью погибнем! Но тыНе гроба, не гробаДостойна в расцвете твоей красотыЯ ж гибну виновным,Твой день загубя,На месте условном,Безумец! — заране не ждавший тебя!
С веселостью злоюПреступника тело изгложете вы,Под этой скалоюЖивущие, царственно-грозные львы,И рявкая зычно,И члены дробя.Лишь робким приличноБессильно хотеть уничтожить себя!»
И милые тканиСлагает под зыбкою тенью листа.И слез и лобзанийМешает дары, и кровавит уста.И с тихой беседойУпавши на ткань,Он шепчет: «отведайИ крови моей добровольную дань!»
Схватил к поясницеПривешенный меч, и вонзил остриемПод грудь, и ресницыСмежились, и кровь закипела ручьем,Обильно осыпавБагряной росойРастенья, и, выпав,Железною меч засверкал полосой.
И кровь не иначеИз раны забила, дымясь и кипя,Струею горячей,Как, возле отверстия трубки, шипя,В стремлении яромВода закипит,И мощным ударомВоздушные волны сечет и кропит.
И исчерна-красныОт крови на дереве стали плоды,Где умер прекрасныйПирам. Но, в неведенье новой беды,Влюбленная деваСпешит под навесУсловного древа,Хоть страх с ее сердца не вовсе исчез.
Плодов переменыРождают сомненье в ее голове.Кровавые члены,В предсмертном биенье простерты в траве,Увидела — горюПоверить невмочь.Подобная морюВ безветрие, стала, отпрянувши прочь.
Но миг, и узналаПирама — единую сердца любовь.И вдруг застонала,И слезы закапали в жаркую кровь.Младенца живее,Коснулись до губ,И, кудри развея,Сдавила руками немеющий труп.
И с горестью жгучейВскричала: «Пирам, отзовись, отзовись!Пирам! что за случайРасторг нас с тобою? Пирам! подымись!Но нет! ты не дышишь — бедная я!Пирам, ты не слышишь,Что Фисба тебя называет твоя?»
При имени миломГлаза, отягченные смертным концом,Он поднял, с унылым,Блуждающим взором, и веским свинцомСомкнулися вежды,Зрачки отягча.И Фисба одеждыУзнала свои и ножны без меча.
Без страха, без дрожи,Сказала: «ты был доброволен в крови.Во мне для того жеДостаточно силы, довольно любви!Судьба наша — та же:И смертью самой,Могилою дажеПирам от меня не отторгнется мой!
Вас, нашему благуМешавших отцов, я молю об одном:Пусть с милым я лягуВ единой гробнице, под тем же холмом.А дерево этоУбийства следыПусть носит, и цветаПечального, темного станут плоды».
Сказала и прямоУпала вперед, чтобы грудью налечьНа кровью ПирамаДымящийся, теплый, язвительный меч!И темно-пурпурнаПлодов кожура,И общая урнаПрияла два тела — останки костра.
III. ИО[40]
Эллису
Сорвавшись с лесистого горного склона,Разрушив преграды скалистых камней,По дну плодородного, злачного лонаТемнейской долины струится Пеней.
Забрызганы пеной деревьев вершины,Далече дубравы журчаньем полны,И черпают белые нимфы в кувшиныКристальную влагу прыгучей волны.
В пещеру Пенея — глубоко в утесах —Стекаются реки окрестных полейИ белые нимфы, в рассыпчатых косахКолебля короны болотных лилей.
Приходит Сперхей, по лугам побережнымВзлелеявший тополь и темный акант,Старик Апидан с Энипеем мятежным,И мирный в теченье Анфриз, и Эант.
Стекаются реки, бегут отовсюда,Пока, утомившись в блужданье пустом,Не ввергнется в море вспененная груда,Пока не растают хребет за хребтом.
Инах удалился в скалистые недра,Чтоб милую Ио оплакать свою.Он слезы струит беспрерывно и щедро,И множит слезами речную струю.
Не знает отец, озаряет ли ДелийЛюбимую дочь, на земле, средь живых.Иль скрылася Ио в лугу асфоделей,Причастная сонму теней гробовых.
Давно уже девушке те же и те жеВпивались мечтанья в полунощный сон,И кто-то, лаская словами и нежа,Шептал, проникая в ее Парфенон:
«Покорствуй, о Ио, великой Киприде!Иль девственность хочешь бессрочно беречь?Довольно! из робости девичьей выйди,И слушай внимательно сладкую речь.
Счастливая дева! ты телом пригожа,И Зевс вожделеньем пылает к тебе.Дитя! не отвергни Зевесова ложа,Безумно противиться дивной судьбе.
О робкая! что тебе в жребии девы!Приди, всепобедной Киприде служа,Туда, где Инаха шумящие хлевы,Где в полдень трава — глубока и свежа.
Там, в час, когда солнце пылает в зените,Ты тело объятиям Зевса вручи.И взор истомленного бога насыти,И в пламенных ласках его опочий».
Полдневное солнце палило жестоко,Манила прохлада зеленых древес.И к Ио, от отчего шедшей потока,Такие слова обращает Зевес:
«О дева, достойная Зевсова ложа!Приветно ответь на приветную речь.О, как ты прекрасна! из смертных кого жеДостойно с тобою в объятье сопречь?
Где сумрак древесный прохладней, безмолвней,Войди, нас не тронет покорный мне зверь.Я — бог скиптроносный, владыка я молний.Постой! не беги! и признанью поверь!»
Но девушка мчится проворнее серны.Последние силы напрягши, собрав,Минует зеленые пастбища ЛерныИ темные тропы Лиркейских дубрав.
Но бог, опаляемый яростью жгучей,Окрестности спрятал в тумане седом,И нимфу, объятую черною тучей,Схватил, торжествуя над первым стыдом.
И Гера глядит с золотого престола.Внизу, сквозь клубящийся, черный покровНе видит она ни дубравы, ни дола,Затянутых мраком сгущенных паров.
Богиня привыкла к коварным изменам;Зажглось подозренье: наверное, вновьЗевес, надсмеявшись над ней и Гименом,С какой-нибудь нимфою делит любовь.
И, пользуясь властно божественным правом,Богиня туманы свивает к ногам.Велит просиять омраченным дубравам,Велит озариться потусклым лугам.
Любовник предвидит позор неизбежный.Он знает, что Гера ревниво-строга,И делает Ио телицею снежной:Из белого лба вырастают рога.
Но в образе этом пленительна дажеЗлосчастная жертва Зевесовых чар.И ревность богини, и ярость — всё та же:Она обращенную требует в дар.
И Ио, исполнена горя и страха,К любимым, родным убегает краям,Где катятся синие волны Инаха,Где рощи сбегают к веселым струям.
Вот тихий, прозрачный залив, окруженныйЗеленой толпой молодых тростников.Но Ио, увидя себя отраженной,Подьемлет неистовый, горестный рев.
Напрасно печальные, робкие взглядыБросает она на отца и сестер.Не знают ее ни Инах, ни наяды,Игравшие с нею во впадинах гор.
В ответ на ее непонятные ласкиОни собирают цветы с берегов.Сплетаются из трав благовонные связки,Чтоб ими украсить изгибы рогов.
Но нимфы подруги не чувствуют прежней,И Ио бежит от родимой реки;Без цели блуждает она, и безбрежнейПред ней открывается море тоски.
Ее засыпает колючая вьюгаНа крайних пределах холодных морей,Сжигают пески раскаленного юга,Безжалостно хлещет ненастный Борей.
«Ночь морозная сменилаСолнца яростного зной.Под луною струи НилаОтливают белизной.
Где я — жертва Геры грозной —Где окончу горький путь?Воздух, ясный и морозный,Жадно я вбираю в грудь.
Спит песок охолоделый,Блещет сонная струя.Я минула все пределы,Я минула все края.
Погоняема кручиной,Крайний север я прошла,Где нависла над пучинойПрометеева скала.
Я не знаю, ранний гроб ли,Избавленье ли найду?Бога скованного воплиПровещали мне в бреду;
Провещали бесконечныйГорьких бед, блужданий ряд.Карой злой, бесчеловечнойБоги смертного карят.
Как мгновенно, как немногоУкрываясь от наяд,В вожделенных ласках богаЯ любви вкусила яд.
И теперь — несчастный поводГнева матери богов —Я бегу, и едкий оводМчится вслед моих шагов.
Сжалься, Зевс! твое объятье,Чрево мне обременя,В жертву вечного проклятьяГрозно предало меня.
Зверем бешеным блуждая,Плод священный я несу.Неужели никогда яНе верну мою красу?
Для твоих объятий нежныхВозврати лилейность ног!Дай мне пару грудей снежных,Золотых кудрей венок.
И на мшистом изумруде,В мгле зеленого куста,Я прижму к обильной грудиСына Зевсова уста.
Зевс! не презри дочь Инаха!Зевс! супругу пожалей,Изнемогшую от страхаСредь Египетских полей».
IV. СИРИНГА[41]
