Семен Кирсанов - Гражданская лирика и поэмы

Семен Кирсанов. ТОМ ТРЕТИЙ

Гражданская лирика и поэмы

Гражданская лирика и поэмы (1923–1970)

ЧАСЫ

Я думал, что часы — одни.А оказалось, что онии капельки, и океаны,и карлики, и великаны.

И есть ничтожные века,ничтожней малого мирка,тысячелетья-лилипуты…

Но есть великие минуты,и только ими ценен век,и ими вечен человек,и возмещают в полной меревсе дни пустые, все потери.

Я знал такие. Я любил.И ни секунды не забыл!Секунды — в мир величиною,за жизнь изведанные мною.

И разве кончилось Вчера,когда Ильич сказал: «Пора!»Нет!       Время Ленина все ширежизнь озаряет в этом мире.

И так повсюду.                        Знает мирчасы карманов и квартири те — без никаких кронштейнов —часы Шекспиров,                          часы Эйнштейнов!

ГРАЖДАНСКАЯ ЛИРИКА (1923–1970)

ПЕСНЯ О ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНИКЕ

Расцветала снежная,белая акация.Утренняя спешнаяшла эвакуация.

Разгоняли приставыбеспортошных с пристани.В припортовой церквимолились офицерики.

Умолили боженькуслужбою и вероюжелезнодорожникаудавить на дереве.

«Вешал прокламацию?Будешь проклинать ее.За таку оказиюукрашай акацию.

Красному воробушкунадевай веревочкуна царя и родину,наше сковородие!»

И суда военныезашумели пеною,задымили хрупкимитрубами и трубками.

Днем и ночью целоюждали власти граждане.В городе — ни белые,в городе — ни красные.

Но до утра серогоу сырого дерева,темного, сторукого,плакала старуха:

«Вырос ты удаленек,стал теперь удавленник.Ноги обняла бы я,не достану — слабая…

Обняла бы ноги я,да они высокие.Ох, я, одинокая,старая да ссохлая!..»

А в ворота городазалетали красные,раскрывали вороты,от походов грязные…

И от ветров дальнихтронулся удавленник,будто думал тронутьсянавстречу к буденновцам.

ОТХОДНАЯ

Птица Сирин                    (Гамаюн,                                    Гюлистан)пролетает                  по яблонным листам.

Пролетай,               Иван-царевич,                                      веселись,добрым глазом                        нынче смотрит василиск,а под сенью                      василисковых крылимператор всероссийский                                               Кирилл!

Верещит по-человечьи                                      Гамаюн:— Полечу я поглазеть                                   на мою,полечу,              долечу,                           заберусьна мою              императорскую Русь.

Как ни щурят                  старушечье бельмоМережковский,                        Гиппиус,                                    Бальмо́нт, —старой шпорой                         забряцати слабо́у советских деревень                                     и слобод.

У советских деревень                                  и слободвеют ветры                Октябрьских свобод,да с былой                  с православной                                           с кабалойоблетает                   позолота с куполов!

Не закрутит вновь                      фельдфебельский усправославно-заграничная                                                Русь.

УЛИЦЫ

Худые улицы         замоскворечные,скворцы — лоточники,         дома — скворечни,где мостовые к         опытом пытаны,где камни         возятся под копытами.

О, как задумались         и нависли вы,как замечталися         вы завистливоо свежих вывесок         позументе,торцах, булыжниках         и цементе.

Сквозь прорву мусора         и трубы гарныеглядите в звонкое         кольцо бульварное, —туда, где улицы         легли торцовые,где скачут лошади,         пригарцовывая,

где, свистом         площади обволакивая,несутся мягкие         «паккарды» лаковые,где каждый дом         галунами вышит,где этажи —         колоколен выше.

От вала Крымского         до Земляного —туман от варева         от смоляного.Вот черный ворох         лопатой подняли…Скажи — тут город ли,         преисподня ли?Тут кроют город,         тут варят кровь его —от вала Крымского         до Коровьего.

Худые улицы         замоскворечные,скворцы — лоточники,         дома — скворечни,сияя поглядами         квартирными,вы асфальтированы         и цементированы.

Торцы копытами         разгрызаючи,несется конь         на закат рябиновый,автомобили         стремглят по-заячьи,аэропланы —         по-воробьиному.

Спешат         по улице омоложеннойнаправо — девица,         налево — молодец,и всех милее,         всего дороже наммосковских улиц         вторая молодость!

РАЗГОВОР С ДМИТРИЕМ ФУРМАНОВЫМ

За разговорами                          гуманнымис литературными                                   гурманамия встретил                 Дмитрия Фурманова,ладонь его пожал.                                    И вотспросил Фурманов                                    деликатно:— Вы из Одессы                           делегатом? —И я ответил                     элегантно:— Я одессит                       и патриот!Одесса,                город мам и пап,лежит,             в волне замлев, —туда вступить                       не смеет ВАПП,там правит                     Юголеф!— Кирсанов,                     хвастать перестаньте,вы одессит,                      и это кстати!Сюда вот,               в уголочек,                                    станьте,где лозунг                      «На посту!»                                                висит.Не будем даром                           зу́брить сабель,не важно,             в Лефе ли вы,                                   в ВАППе ль,меня интересует                           Бабель,ваш знаменитый                              одессит!Он долго ль фабулу                              вынашивал,писал ли он                сначала начернои уж потом                переиначивал,слова расцвечивая                                в лоск?А может, просто                        шпарил набело,когда ему                являлась фабула?В чем,         черт возьми,                              загадка Бабеля?..Орешек              крепонек зело!— Сказать по правде,                                    Бабель                                                   мнепочти что             незнаком.Я восхищался                       в тишинецветистым                  языком.Но я читал                   и ваш «Мятеж»,читал             и ликовал!..Но — посмотрите:                           темы те ж,а пропасть                какова!У вас            простейшие слова,а за се́рдце                        берет!Глядишь —                метафора слаба,неважный                     оборот…А он        то тушью проведетпо глянцу              полосу,то легкой кистью                          наведетберлинскую                   лазурь.Вы защищали                     жизнь мою,он —           издали следил,и рану             павшего в боюстрокою               золотил,и лошади             усталый пар,и пот           из грязных пор —он облекал                     под гром фанфарто в пурпур,                   то в фарфор.Вы шли           в шинели                            и звездечапаевским                      ловцом,а он       у армии                        в хвостеприпаивал                    словцо,патронов              не было стрелку,нехватка              фуража…А он          отделывал строку,чтоб вышла                  хороша!Под марш              военных похорон,треск             разрывных цикадон красил             щеки трупа                                в крони в киноварь —                         закат.Теперь         спокойны небеса,громов особых                              нет,с него          Воронский написалкритический                      портрет.А вам тогда                 не до кистей,не до гусиных                   крыл, —и ввинчен              орден                        до костейи сердце             просверлил!…А что касается                               меня —то в дни             боев и бедя на лазурь                не променял бываш        защитный цвет!

Тень маяка,                отливом смытая,отходит               выправка Димитрия;воспоминаний этих                             вытравитьнельзя из памяти                                навек!Когда был поднят гроб                                      наверх —увитый в траур                           гроб Димитрия, —горячий орден                       рвался в грудь,чтоб вместо сердца                               заструиться,чтоб дописать,                        перевернутьхотя б          еще одну страницу…

РАЗГОВОРЪ СЪ ПЕТРОМЪ ВЕЛИКИМЪ