Цюй Юань - Ли Cao (Антология переводов)

От составителя.

Впервые поэма Цюй Юаня в переводе на русский язык появилась в сборнике его произведений, вышедшем из печати в 1954 году. Подготовкой этого издания занимался опытный китаевед, доктор филол. наук Николай Трофимович Федоренко. Вот, что он пишет в своей монографии "Цюй Юань, истоки и проблемы творчества* (1986): "Мне повезло: по сделанному мною подстрочнику поэтический перевод "Лисао" был выполнен Анной Ахматовой. Он стал, смею сказать, классическим, хотя она, в сущности почти не изменила моего подстрочника. Она лишь поставила слова по-своему, как это дано только Анне Ахматовой, и возникла поэзия, в высшей степени близкая к оригиналу..."

В период подготовки первого издания Цюй Юаня на русском языке, осуществленный Н. Т. Федоренко подстрочник поэмы был также отправлен Гослитиздатом известному отечественному поэту и переводчику Александру Ильичу Гитовичу, который в своем письме к Н. Т. Федоренко, отправленном в начале 60-х годов, признавался: "...М. Н. Виташевская (тогда - ответственное лицо Гослитиздата - Р. Г.) написала мне - не соглашусь ли я передать "Лисао" А. А. Ахматовой, а перевести "Девять напевов" и "Девять элегий". Я, как Вы прекрасно понимаете, готов был идти для Анны Андреевны хоть в огонь и в воду, а не то чтобы "уступить" ей "Лисао". Но Ваш подстрочный перевод остался у меня, и я много раз возвращался к нему и размышлял над этой действительно потрясающей и гениальной поэмой..."

Эти возвращения и размышления переводчика не остались бесплодными: возник новый перевод поэмы. Александр Ильич пишет: "...Я перевел поэму за четверо суток. Я не оговорился, я подсчитал, что за это время я спал не больше десяти часов. Иначе не мог. Не выдавайте меня..." И далее: "...Итак, когда я перевел "Лисао" и сжег свои корабли, я не мог, разумеется, и думать о том, чтобы опубликовать его без благословения Вашего и без благословения первого переводчика, потому что им была Ахматова. Я послал ей поэму. Телеграмму я получил сразу. "Благодарю за великого "Лисао". Перевод выше любых похвал". И теперь я могу с чистой совестью послать "Лисао" Вам..."

В уже упоминавшейся монографии "Цюй Юань. Истоки и проблемы творчества" (1986) Н. Т. Федоренко приводит эту историю, но завершает свой рассказ, поистине; Удивительно: "Остается с сожалением добавить, что перевод А. Гитовича, сколько мне известно, до сих пор не опубликован". И это в самом деле удивительно, поскольку в 1962 году увидела свет книга "Лирика китайских классиков в новых переводах Александра Гитовича", выпущенная Лениздатом прискорбно убогим тиражом 2 тысячи экземпляров (!), что немедленно сделало ее библиографической редкостью (быть может, поэтому она и избегнула внимания Н. Т. Федоренко, да и многих других).

В этой книге (любезно предоставленной составителю сыном А. И. Гитовича) помимо переводов таких легендарных мастеров китайской поэзии, как Цао Чжи, Тао Цянь, Юань Чжэнь, Су Дун-по, Лу Ю, Фань Чэн-да, Александром Ильичом Гитовичем был включен и перевод поэмы Цюй Юаня "Лисао", _первую_ републикацию которого, спустя 38 лет, являет настоящее издание.

Однако история переводов "Лисао" на русский язык этим не исчерпывается! Н. Т. Федоренко в своей монографии о Цюй Юане, к сожалению, никак не отмечает, что пять лет спустя после выхода в России первого сборника переводов из Цюй Юаня, подготовленного им, было осуществлено достопамятное издание: Китайская литература. Хрестоматия. / Древность. Средневековье. Новое время (Учпедгиз. М., 1959), ответственным редактором которого выступил академик Н. И. Конрад. Среди переводчиков, привлеченных к работе над книгой, был и Альфред Иванович Балин, осуществивший по подстрочнику перевод ряда произведений Цюй Юаня, в том числе и поэмы "Лисао"! По имеющимся у составителя сведениям, позднее литературные переложения А. И. Балина никогда не переиздавались и, таким образом, _первая_ попытка републикации предпринимается нами в рамках настоящего издания.

И теперь у читателей впервые появляется реальная возможность познакомиться со всеми существующими на сегодняшний день переводами шедевра Цюй Юаня и оценить каждый из них по достоинству.

Р. В. Грищенков

Перевод А.А.Ахматовой

Покойный мой отец Бо-юном звался,

Чжуань, сын неба, - славный предок мой.

В седьмой день года я на свет явился,

Сей день всех дней счастливее в году.

Отец на сына поглядел впервые,

Его счастливым именем нарек -

Чжэн-цзэ, как верная дорога, имя,

А прозвище - "Высокий строй души".

Я, удостоясь счастия такого,

Его удвоил внешнею красой:

В цветущий шпажник, словно в плащ, облекся,

Сплел пояс из осенних орхидей.

И я спешил, боясь, что не успею,

Что мне отпущено немного лет.

Магнолию срывал я на рассвете,

Сбирал у вод по вечерам суман.

Стремительно текут светила в небе,

И осенью сменяется весна.

Цветы, деревья, травы увядают,

И дни красавца князя сочтены.

Ты возмужал, в пороках утопая,

О, почему не хочешь стать иным?

Мне оседлайте скакуна лихого!

Глядите! Путь забытый покажу.

Вот Юй, Чэн Тан, Вэнь-ван,- их окружали

Умов разнообразных цветники:

Там и душистый перец и корица,

А не одни нежнейшие цветы.

В том слава Шуня и величье Яо,

Что смысл явлений ведали они,

А Цзе и Чжоу шли путем неверным

И потому от бедствий не спаслись.

Сановники веселью предаются,

Их путь во мраке к пропасти ведет.

Но разве о себе самом горюю?

Династии меня страшит конец.

Уж я ли не радел о благе общем,

Я шел дорогой праведных князей,

Но ты, всесильный, чувств моих не понял,

Внял клевете и гневом воспылал.

Я твердо знаю: прямота - несчастье,

Но с ней не в силах разлучиться я.

В свидетели я призываю небо, -

Все это ради князя я терплю.

Я говорю: сперва со мной согласный,

Потом сошел ты с этого пути.

С тобой, властитель, я могу расстаться,

Но мне твоя изменчивость горька.

Мои дела - цветущие поляны,

Я орхидеями покрыл сто му,

Взрастил благоухающие травы,

А среди них - и шпажник и духэн.

Как я хотел увидеть их в расцвете

И в должный час их срезать и собрать.

Пусть я увяну - горевать не стоит,

Жаль, если луг бурьяном зарастет.

В стяжательстве друг с другом состязаясь,

Все ненасытны в помыслах своих,

Себя прощают, прочих судят строго,

И вечно зависть гложет их сердца.

Все как безумные стремятся к власти,

Но не она меня прельщает, нет -

Ведь старость незаметно подступает,

А чем себя прославить я могу?

Пусть на рассвете пью росу с магнолий,

А ночью ем опавший лепесток...

Пока я чую в сердце твердость веры,

Мне этот долгий голод нипочем.

Сбираю я тончайшие коренья,

Чтоб ими плющ упавший подвязать,

Коричные деревья выпрямляю,

Вяжу в пучки душистую траву.

За мудрецами шел я неотступно,

Но никаких похвал не услыхал.

Пусть в наше время так не поступают,

Я, как Пэн Сянь, себя готов сгубить*

Дышать мне тяжко, я скрываю слезы,

О горестях народа я скорблю.

Хотя я к добродетели стремился,

Губила ночь достигнутое днем.

Пусть мой венок из шпажника разорван,

Из орхидей сплету другой венок.

За то, что сердцу моему любезно,

Хоть девять раз я умереть готов.

Твой дикий нрав, властитель, порицаю,

Души народа ты не постигал.

Придворные, завидуя по-женски

Моей красе, клевещут на меня.

Бездарные всегда к коварству склонны,

Они скрывают черные дела,

Всегда идут окольными путями,

Увертливость - единый их закон!

В душе моей - печаль, досада, горечь,

Несу один невзгоды этих дней,

Но лучше смерть, чтоб навсегда исчезнуть,

Чем примириться с участью такой!

Известно: сокол не летает в стае,

Так исстари на свете повелось.

И как квадрат и круг несовместимы,

Так два пути враждуют меж собой.

Я подавляю чувства и стремленья,

И оскорблениям не внемлю я,

Чтить чистоту и умереть за правду, -

Так в старину учили мудрецы.

Я путь свой, каюсь, прежде не продумал,

Остановлюсь, не возвратиться ль мне?!

Я поверну обратно колесницу,

Покуда в заблужденьях не погряз.

Средь орхидей пусть конь мой погуляет,

Пусть отдохнет на перечном холме.

Здесь буду я вдали от порицаний

И в прежние одежды облекусь.

Чилилл и лотос мне нарядом будут,

Надену плащ из лилий водяных.

Так скроюсь я, все кончатся несчастья,

О, только б верою цвела душа.

Себя высокой шапкой увенчаю

И удлиню нарядный пояс свой.

Благоухание и блеск сольются,

И совесть я нетленной сохраню.

Четыре стороны окинув взором,