Иннокентий Анненский - Переводы

Иннокентий Анненский

Переводы

ГОРАЦИЙ

(ОД. II, 8)

Когда б измена красу губила,Моя Барина, когда бы трогатьТо зубы тушью она любила,То гладкий ноготь,

Тебе б я верил, но ты божбоюКоварной, дева, неуязвима,Лишь ярче блещешь, и за тобоюХвостом пол-Рима.

Недаром клятвой ты поносилаРодимой пепел, и хор безгласныйСветил, и вышних, над кем невластнаАида сила…

Расцвел улыбкой Киприды пламеньИ нимф наивность, и уж не хмуроГлядит на алый точильный каменьЛицо Амура.

Тебе, Барина, рабов мы ростим,Но не редеет и старых стая,Себя лишь тешат, пред новым гостемМораль читая.

То мать за сына, то дед за тратыКлянут Барину, а девам сна нет,Что их утеху на ароматыБарины манит…

(ОД. III, 7)

Астерия плачет даром:Чуть немножко потеплеетИз Вифинии с товаромГига море прилелеет…

Амалфеи жертва бурной,В Орик Нотом уловленный,Ночи он проводит дурно,И озябший и влюбленный.

Пламя страсти — пламя злое,А хозяйский раб испытан:Как горит по гостю Хлоя,Искушая, все твердит он.

Мол, коварных мало ль жен-тоВроде той, что без запретаПогубить БеллерофонтаНаучила мужа Прета,

Той ли, чьи презревши ласки,Был Пелей на шаг от смерти.Верьте сказкам иль не верьте,Все ж на грех наводят сказки…

Но не Гига… Гиг крепится:Скал Икара он тупее…Лишь тебе бы не влюбитьсяПо соседству, в Энипея,

Кто коня на луговинеТак уздою покоряет?В желтом Тибре кто картиннейИ смелей его ныряет?

Но от плачущей свирелиВсе ж замкнись, как ночь настанет.Только б очи не смотрели,Побранит, да не достанет…

(ОД. III, 26)

Давно ль бойца страшились женыИ славил девы нежный стон?..И вот уж он, мой заслуженный,С любовной снастью барбитон.

О левый бок Рожденной в пенеСложите, отроки, скорейИ факел мой, разивший тени,И лом, и лук — грозу дверей!

Но ты, о радость Кипра, ты,В бесснежном славима Мемфисе,Хоть раз стрекалом с высотыДо Хлои дерзостной коснися.

ГЕТЕ

Над высью горнойТишь.В листве, уж черной,Не ощутишьНи дуновенья.В чаще затих полет…О, подожди!.. МгновеньеТишь и тебя… возьмет.

ВИЛЬГЕЛЬМ МЮЛЛЕР

ШАРМАНЩИК

В дальнем закоулкеДед стоит седойИ шарманку вертитДряхлою рукой.

По снегу да босыйЕле бродит дед,На его тарелкеНи копейки нет.

Мимо идут люди,Слушать не хотятТолько псы лихиеДеда теребят.

Уж давно о счастьеДед не ворожит,Старую шарманкуЗнай себе крутит…

Эй, старик! Не легче льВместе нам терпеть…Ты верти шарманку,А я буду петь…

ГЕНРИХ ГЕЙНЕ

ICH GROLLE NICHT[1]

Я все простил: простить достало сил,Ты больше не моя, но я простил.

Он для других, алмазный этот свет,В твоей душе ни точки светлой нет.

Не возражай! Я был с тобой во сне;Там ночь росла в сердечной глубине,

И жадный змей все к сердцу припадал…Ты мучишься… я знаю… я видал…

МНЕ СНИЛАСЬ ЦАРЕВНА

Мне снилась царевна в затишье лесном,Безмолвная ночь расстилалась;И влажным, и бледным царевна лицомТак нежно ко мне прижималась.

— «Пускай не боится твой старый отец:О троне его не мечтаю,Не нужен мне царский алмазный венец;Тебя я люблю и желаю».

— «Твоей мне не быть: я бессильная тень,С тоской мне она говорила,Для ласки минутной, лишь скроется день,Меня выпускает могила».

О страсти беседует чинноЗа чаем — их целый синклит:Эстетиком — каждый мужчина,И ангелом дама глядит…

Советник скелетоподобныйДушою парит в облаках,Смешок у советницы злобнойПрикрылся сочувственным «ах!»

Сам пастор мирится с любовью,Не грубой, конечно, «затем,Что вредны порывы здоровью»,Девица лепечет: «Но чем?»

«Для женщины чувство-святыня.Хотите вы чаю, барон?»Мечтательно смотрит графиняНа белый баронский пластрон…

Досадно, малютке при этомМоей говорить не пришлось:Она изучала с поэтомДовольно подробно вопрос…

ДВОЙНИК

Ночь, и давно спит закоулок:Вот ее дом — никаких перемен,Только жилицы не стало, и гулокШаг безответный меж каменных стен.

Тише. Там тень… руки ломает,С неба безумных не сводит очей…Месяц подкрался и маску снимает.«Это — не я: ты лжешь, чародей!

Бледный товарищ, зачем обезьянить?Или со мной и тогда заодноСердце себе приходил ты тиранитьЛунною ночью под это окно?»

СЧАСТЬЕ И НЕСЧАСТЬЕ

Счастье деве подобно пугливой:Не умеет любить и любима,Прядь откинув со лба торопливо,Прикоснется губами, и мимо.

А несчастье — вдова и сжимаетВас в объятиях с долгим лобзаньем,А больны вы, перчатки снимаетИ к постели садится с вязаньем.

ГАНС МЮЛЛЕР

МАТЬ ГОВОРИТ

Аннушка, тут гость сейчас сидел,Все на дверь твою, вздыхая, он глядел:

«Пропадаю, мол, без Аннушки с тоски,Сердца вашего прошу я и руки».

Аннушка, добра желает мать:Что-то графской и кареты не слыхать.

А у гостя — что шелков, да что белил,«А постель я с ними б нашу разделил».

И кого-кого не путал этот май,Принца, видишь, нам из-за моря подай,

А как осень-то неслышно подошла,Смотришь: каждая приказчика нашла.

Аннушка, конфетинка моя!Побеги-ка ж да скажи: согласна я,

Право, бредни-то пора и позабыть,Не за графом ведь, за лавочником быть.

АРЕТИНО

Таддэо Цуккеро, художник слабый, разУкрадкой с полотном пробрался к АретинуИ говорит ему: «Я вам принес картину,Вы — мастер, говорят, свивать венки из фраз

Для тех, кто платит вам… Немного тускло… да-с,И краски вылинять успели вполовину.Но об искусстве я не утруждаю вас,Вот вам сто талеров, и с этим вас покину».

Подумал Аретин, потом перо беретИ начинает так: «Могу сказать заранеМадонна Цуккеро в потомстве не умрет:

Как розов колер губ, а этот небосвод,А пепел… Полотно виню в одном изъяне:На нем нет золота — оно в моем кармане».

ГОВОРИТ СТАРАЯ ЧЕРЕШНЯ