Антология - Русский романс
П. ЭДИЕТ
522. На десятой версте от столицы[529]
(Памяти жертв 9 января)
На десятой версте от столицыНевысокий насыпан курган…Его любят зловещие птицыИ целует болотный туман…В январе эти птицы видали,Как солдаты на поле пришли,Как всю ночь торопливо копалиПолумерзлые комья земли;Как носилки, одну за другою,С мертвецами носили сюда,Как от брошенных тел под землеюРасступалась со свистом вода;Как холодное тело толкалиТоропливо в рогожный мешок,Как в мешке мертвеца уминали,Как сгибали колена у ног…И видали зловещие птицы(Не могли этой ночью заснуть),Как бледнели солдатские лица,Как вздыхала солдатская грудь…
На десятой версте от столицыНевысокий насыпан курган…Его любят зловещие птицыИ болотный целует туман…Под глубоким, пушистым налетомОслепительно белых снеговМертвецы приютилися — счетомДевяносто рогожных мешков…Нераздельною, братской семьеюПочиют они в недрах земли:Кто с пробитой насквозь головою,Кто с свинцовою пулей в груди…И зловещие видели птицы,Как в глубокий вечерний туманЗапыленные, грязные лицаПриходили на этот курган…Как печально и долго стоялиИ пред тем, как с холма уходить,Всё угрозы кому-то шепталиИ давали обет отомстить!..
На десятой версте от столицыНевысокий насыпан курган…Его любят зловещие птицыИ болотный целует туман…В мае птицы зловещие этиУ кургана видали народ,И мельканье противное плети,И пронзительный пули полет;Как, измучившись тяжкой борьбоюИ неравной, толпа подалась,Как кровавое знамя родноеКазаком было втоптано в грязь…Но зловещие птицы узреют, —И близка уже эта пора! —Как кровавое знамя завеетНад вершиной родного холма!..
1905Неизвестные авторы
523. «По диким степям Забайкалья…»[530]
По диким степям Забайкалья,Где золото роют в горах,Бродяга, судьбу проклиная,Тащился с сумой на плечах.
Идет он густою тайгою,Где пташки одни лишь поют,Котел его сбоку тревожит,Сухие коты ноги бьют.
На нем рубашонка худая,Со множеством разных заплат,Шапчонка на нем арестантаИ серый тюремный халат.
Бежал из тюрьмы темной ночью,В тюрьме он за правду страдал —Идти дальше нет больше мочи,Пред ним расстилался Байкал.
Бродяга к Байкалу подходит.Рыбацкую лодку беретИ грустную песню заводит —Про родину что-то поет:
«Оставил жену молодуюИ малых оставил детей,Теперь я иду наудачу,Бог знает, увижусь ли с ней!»
Бродяга Байкал переехал,Навстречу родимая мать.«Ах, здравствуй, ах, здравствуй, мамаша,Здоров ли отец, хочу знать?»
— «Отец твой давно уж в могиле,Сырою землею зарыт,А брат твой давно уж в Сибири,Давно кандалами гремит.
Пойдем же, пойдем, мой сыночек,Пойдем же в курень наш родной,Жена там по мужу скучаетИ плачут детишки гурьбой».
1880-е годы524. «Шумел камыш, деревья гнулись…»
Шумел камыш, деревья гнулись,А ночка темная была.Одна возлюбленная параВсю ночь гуляла до утра.
А поутру они вставали.Кругом помятая трава,Да не одна трава помята, —Помята молодость моя.
Придешь домой, а дома спросят:«Где ты гуляла, где была?»А ты скажи: «В саду гуляла,Домой тропинки не нашла».
А если дома ругать будут,То приходи опять сюда…Она пришла: его там нету,Его не будет никогда.
Она глаза платком закрылаИ громко плакать начала:«Куда ж краса моя девалась?Кому ж я счастье отдала?..»
Шумел камыш, деревья гнулись,А ночка темная была.Одна возлюбленная параВсю ночь гуляла до утра.
Переработки для пения
525. «Раз полуночной порою…»[531]
Раз полуночной порою, Сквозь туман и мрак,Ехал тихо над рекою Удалой казак.Фуражечка набекрени, Весь мундир в пыли,Пистолеты при кобуре, Шашка до земли.И копья его стального Светится конец,В грудь упершись бородою, Задремал казак.Конь, узды своей не чуя, Шагом выступал.Потихоньку, влево, влево — Прямо к Саше в дом.«Выйди, Сашенька, скорее, Дай коню воды!»«Я коня твово не знаю, Боюсь подойти».«Ты коня мово не знаешь, Знать, забыла ты меня!Ты коня мово не бойся, Он всегда со мной,Он спасал меня от смерти Для тебя одной!»
526. «Ревела буря, дождь шумел…»[532]
Ревела буря, дождь шумел,Во мраке молнии блистали,И беспрерывно гром гремел,И ветры в дебрях бушевали.
Ко славе страстию дыша,В стране суровой и угрюмой,На диком бреге ИртышаСидел Ермак, объятый думой.
Товарищи его трудов,Побед и громкозвучной славыСреди раскинутых шатровБеспечно спали средь дубравы.
«Вы спите, милые герои,Друзья под бурею ревущей,С рассветом глас раздастся мой,На славу иль на смерть зовущий».
Кучум, презренный царь Сибири,Подкрался тайно на челнах…И пала грозная в боях,Не обнажив мечей, дружина.
Ревела буря, дождь шумел,Во мраке молния сверкала,Вдали чуть слышно гром гремел…Но Ермака уже не стало.
527. «Проснется день — его краса…»[533]
Проснется день — его красаУкрасит белый свет.Увижу море, небеса,Но родины здесь нет.Отцовский дом покинул я,Травою зарастет,Собачка верная мояВыть станет у ворот.На кровле филин прокричит,Раздастся по лесам,Заноет сердце, загрустит,Меня не будет там…Ах, в той стране, стране родной,В которой я рожден,Терпеть мученье без виныНавеки осужден.Проснутся завтра на зареИ дети и жена, —Малютки спросят обо мне,Расплачется она.Судьба несчастная мояК разлуке привела,И разлучила молодцаЧужая сторона.
528. Кочегар[534]
Раскинулось море широко,И волны бушуют вдали.Товарищ, мы едем далеко,Подальше от нашей земли.
Не слышно на палубе песен,И Красное море волною шумит,А берег суровый и тесен, —Как вспомнишь, так сердце болит.
На баке уж восемь пробило, —Товарища надо сменить.По трапу едва он спустился,Механик кричит: «Шевелись!»
«Товарищ, я вахты не в силах стоять, —Сказал кочегар кочегару, —Огни в моих топках совсем прогорят;В котлах не сдержать мне уж пару.
Пойди заяви, что я заболелИ вахту, не кончив, бросаю.Весь потом истек, от жары изнемог,Работать нет сил — умираю».
Товарищ ушел… Лопатку схватил,Собравши последние силы,Дверь топки привычным толчком отворил,И пламя его озарило:
Лицо его, плечи, открытую грудьИ пот, с них струившийся градом, —О, если бы мог кто туда заглянуть,Назвал кочегарку бы адом!
Котлы паровые зловеще шумят,От силы паров содрогаясь,Как тысячи змей пары же шипят,Из труб кое-где пробиваясь.
А он, извиваясь пред жарким огнем,Лопатой бросал ловко уголь;Внизу было мрачно: луч солнца и днемНе может проникнуть в тот угол.
Нет ветра сегодня, нет мочи стоять.Согрелась вода, душно, жарко, —Термометр поднялся на сорок пять,Без воздуха вся кочегарка.
Окончив кидать, он напился воды —Воды опресненной, не чистой,С лица его падал пот, сажи следы.Услышал он речь машиниста:
«Ты, вахты не кончив, не смеешь бросать,Механик тобой недоволен.Ты к доктору должен пойти и сказать, —Лекарство он даст, если болен».
За поручни слабо хватаясь рукой,По трапу наверх он взбирался;Идти за лекарством в приемный покойНе мог — от жары задыхался.
На палубу вышел — сознанья уж нет,В глазах его всё помутилось,Увидел на миг ослепительный свет,Упал… Сердце больше не билось…
К нему подбежали с холодной водой,Стараясь привесть его в чувство,Но доктор сказал, покачав головой:«Бессильно здесь наше искусство…»
Всю ночь в лазарете покойник лежал,В костюме матроса одетый;В руках на груди крест из воску держал;Воск таял, жарою согретый.
Проститься с товарищем утром пришлиМатросы, друзья кочегара,Последний подарок ему поднесли —Колосник обгорелый и ржавый.
К ногам привязали ему колосник,В простыню его труп обернули;Пришел пароходный священник-старик,И слезы у многих сверкнули.
Был чист, неподвижен в тот миг океан,Как зеркало воды блестели;Явилось начальство, пришел капитан,И «вечную память» пропели.
Доску приподняли дрожащей рукой,И в саване тело скользнуло,В пучине глубокой, безвестной морскойНавеки, плеснув, утонуло.
Напрасно старушка ждет сына домой;Ей скажут, она зарыдает…А волны бегут от винта за кормой,И след их вдали пропадает.
529. «Раскинулось море широко…»[535]
